Вроде нервничает. Отчего?
— Надо что-то делать! Надо что-то делать! С каждым днем их все больше и больше. И их поведение становится антисоциальным. А ведь я тебя предупреждал, игрушки до добра не доведут. — Папа обвиняет сына. Вот он, извечный конфликт отцов и детей.
— Но, папа…
“Папа, папа, что я буду делать? Папа, папа, как я буду жить?”
Машка толкается лбом, чтобы не отвлекался. Звонит телефон. Монокль поднимает и кладет обратно трубку. У него внутрисемейные разборки.
— Нас никто не хочет слушать, никто не хочет верить. Считают меня сумасшедшим. Никто не понимает, что весь мир приговорен. Сынок… Неужели мы не можем перекрыть канал?
Черт! Монокль беспокоится о перекрытии канала? Что это может значить? Товарищ с нами? Или беспокоится за своих?
— Я не знаю, папа. А как же твои отряды?
О чем это пацан? О каких таких отрядах? Не о тех ли, что на стадионе маршируют? Что-то я совсем запутался. Давай, пацан, лучше о дыре поговори. Где он, ваш чертов канал? В какой палате?
Монокль валится на стул, обреченно закрывается от окружающего мира руками:
— У нас нет оружия. — Ну ни хрена себе заявление! — У нас ничего нет. Мои люди слабы и неподготовлены.
— Значит, мы проиграем? — Пацан силком пытается оторвать папины руки, но у него ничего не получается.
У папы-главврача другое мнение:
— Есть надежда. Очень слабая, но все-таки надежда. — Привлекает сына поближе. Говорит тихо, но нам с Машкой слышно хорошо. — К нам в клинику поступила новенькая. Очень перспективная больная. Психованная сильно, болезнь запущена
неимоверно, серьезный клинический случай, но я ее быстро в чувство приведу. Идеальный солдат. Если она встанет на нашу сторону, появится маленькая, но надежда. Только есть одно “но”. Рядом с ней постоянно крутится некий мерзкий тип. Говорит, будто он личный санитар, но я печенкой чувствую, что темнит. Не внушает он никакого доверия. Сует свой нос везде, лезет куда не просят.
Такие слова мне обидны, но я терпеливо слушаю дальше, проникаясь к Моноклю все большим доверием.
— Нам необходимо как можно скорее избавиться от него.
Хотя что в нем такого доверительного? Пацан достает из кармана перочинный ножик.
— Ну что ты, сынок. Это крайние меры. Мы не они, на такое не пойдем. Поместим его на пару дней в карцер, к особо неврастеническим. Кем бы он ни был, нам такие санитары не нужны. Посмотри, ну что за противная харя.
Монокль раскрывает какую-то папку, и нам с Баобабовой сверху хорошо видны фотографии: я в белом халате и Машка со звериным оскалом.
— Типичный олигофрен, — тычет Монокль пальцем именно в мою фотографию, называя меня совершенно непонятным, но наверняка сильно обидным именем.
Пацан подтягивает к себе фотографии и удивленно распахивает глазки:
— Папа! Папа! Это же тот самый дядя старший лейтенант с аэродрома! И тетя та же! Вот те крест, папа.
Гениев перевидал я немало в жизни. Угробов, например, Баобабова та же, но чтобы верующие гении встречались, такое впервые.
— Это они! Они! Самолетик мой сломали! Старший лейтенант Пономарев и прапорщик Мария Баобабова из очень секретного отдела “Подозрительная информация”.
Папаша хватает пацаненка за грудки и с нездоровым пристрастием начинает выспрашивать, а не ошибся ли тот, признав идиотов за сотрудников милиции. Пацаненок стоит на своем, только ножками в воздухе сучит. Полученным образованием клянется.
Мне до того смешно, что я проявляю желание чихнуть. Пыли-то кругом в вентиляции — хоть вешайся. Да и Машка постоянно курит. Ей так, видите ли, лучше информацию переваривать.
Напарница, в целях недопущения нездорового чиха, пытается пережать мне сначала нос, а потом и горло.
— Мы должны немедленно поговорить с ними, — доносится из кабинета голос Монокля, оказавшегося на поверку не главарем банды, а запутавшимся главным врачом.
— В камеру! В камеру! — кричит пацан, первым бросаясь к выходу. Монокль, понятное дело, за ним.
Баобабова тихо ругается, оставляет в покое мое горло и пятится задом. Мой освобожденный нос наконец позволяет чихнуть, и я испытываю такое же наслаждение, как Машка, когда пристреливает очередного бандита.
— Нельзя допустить, чтобы они узнали о подземном ходе, — шипит Машка, проворно скользя на локтях по коробу.
Правильно шипит. У настоящего следователя всегда должны оставаться козыри в столе.
Угнаться за Машкой не получается. Я не проходил усиленной подготовки. Отстаю безбожно. Долго плутаю. Сначала по вентиляции. Потом по подземному лабиринту. Даже выползаю по какому-то ответвлению к набережной, где у плещущейся о гранитные ступени воды замечаю рыбачащего Безголового. Меня тот не замечает и не успевает задать свой дурацкий вопрос. Возвращаюсь. Бросать Машку в такую ответственную минуту считаю недопустимым. Додумываюсь ориентироваться по огонькам. Не зря же напарница иллюминацию навешала. Минут через двадцать нахожу знакомое сужение и выползаю в камеру.
Баобабова у металлической двери. Пытается сдержать натиск превосходящих сил. Меня, стало быть, дожидается. С той стороны слышны нечленораздельные крики Монокля и слабые писки его сынка, требующие немедленной аудиенции по очень важному делу.
— Ну, слава богу. Явился, не запылился. А подольше ползать не мог? — Баобабова страсть как любит нравоучения читать.
Прикрываю лаз плакатом, хватаю Уголовный кодекс, валюсь на раскладушку. Баобабова, отпуская дверь, с разбегу бросается ко мне.
Когда Монокль и пацан вваливаются в палату, их глазам предстает идиллическая картина. Два тела — пациентка Баобабова и ее личный санитар — мирно соседствуют на раскладушке. Санитар Пономарев читает вслух особо красочные главы из настольной книжки каждого прапорщика милиции.
— …Сел Иванушка-дурачок на Конька своего Горбунка и загремел по статье за кражу частного имущества. Вам что, товарищ главный врач?
Монокль с подозрением смотрит на нас, косится на дверь.
— Почему не открывали?
— А мы не слышали, — томно потягивается Баобабова, хотя расти ей дальше даже в управлении не советовали. И так армейские ботинки с раскладушки свешиваются.
— Зачитались, — поддакиваю. — Очень занимательная книжка. Особенно заключительная часть. Хотите, почитаю и вам? Или лучше дверь смажьте, а то скрипит сильно.
Монокль бурчит что-то про нехватку машинного масла. А я что говорил? У нас в стране всегда так. В больницах не хватает машинного масла, а на заводах лекарств. А в милиции — ни того ни другого. А Нечем пистолеты чистить и головы лечить от прострелов.
— У меня к вам серьезный разговор, — заявляет Монокль, выпроваживая любопытных охранников и приказывая им вернуться на баррикаду.
Пацан из гениев молча стоит в углу, ковыряется сандалетой в земляном матрасе, выворачивая из него мелкие камушки и крупные булыжники.
Дверь заперта, порядок восстановлен. Мы с раскладушки не встаем. Разговаривать можно и так, тем более пригрелись рядышком. Когда еще удастся вместе поваляться?
Монокль ищет, куда бы присесть, но, кроме тумбочки, где хранятся запасные ажурные черные подбронежилетники Баобабовой, ничего не находит. Присаживается с краю раскладушки. Долго мнется, не зная, с чего начать трудный разговор. Мы ему не помогаем.
— Я должен открыть вам страшную тайну, — голосом заговорщика наконец выдавливает Монокль.
— Про ходы подземные и армии несметные? — ехидничает Машка.
— Что, извините? — озадачивается Монокль, который к нам со всей душой, а мы выделываемся.
— Это моя подопечная цитирует Мальчиша-Кибальчиша. Не читали? — И вспоминаю по памяти нетленные строки: — Есть, есть у нас ходы подземные и оружие массового уничтожения. Но вам, буржуины, я этого не скажу. Все равно на всех не хватит.
Пацаненок слушает, открыв рот. Ему до таких художественных высот еще жить да жить. Нынешнее молодое поколение все больше всякими разными чернухами увлекается на ночь грядущую, а настоящую литературу или, к примеру, кодекс Уголовный на дух не переносит.
— Ну как же! — Монокль аж засветился от детских воспоминаний. — Вам бы ночь пролечиться да день на процедуры походить… Однако я про настоящую тайну. Мне только что сообщили, что вы из глубоко законспирированного отдела по раскрытию разных удивительных преступлений.
— Есть такое дело? — Баобабова предпринимает попытку встать, но бронежилет перевешивает, и напарница возвращается в исходную позицию. — Сынок тайну страшную раскрыл? И вы ему верите?
— Кому-то же надо верить? Послушайте, я все про вас знаю. И не надо корчить из себя неизлечимо больных прапорщиков. Никакие вы не больные. Самая настоящая подделка.
— Настоящая подделка — это вы правильно сказали. Да только ничего вы с нами не сделаете. — Общими усилиями удается подняться и мне, и Машке. — Да. Знаем мы сынка вашего. И про вас все нам известно, и про клинику. Давно наблюдаем. Полгода, да, Маш?
— Больше, — поддакивает Баобабова, поправляя бронежилет. — С тех пор как эти того, мы, значит, тоже того. Только негласно. И теперь желаем узнать, что тут у вас творится такого необычного, отчего люди в городе мрут, словно мухи, а наше начальство не спит которые выходные?
— Факты налицо. — Основное правило дознавателя не ослаблять натиск ни на секунду. — У нас все имеется: и фотографии, и записи ваших бесед, и даже видеосъемки, где вы с пациентами процедурами занимаетесь. Не хватает исключительно чистосердечного признания. Мальчик, свидетелем будешь?
Припертый горячими фактами, Монокль заламывает руки и практически сознается. Однако, вопреки нашему с Машкой желанию, на его лице нет места раскаянию. Да и пацан, с гениальными мозгами и умелыми ручками, не похож на отпрыска человека, которому грозит “от” и “до”.
— Мы не ошиблись! — восклицает Монокль и пытается пожать руку прапорщику. — Вы из милиции!
— Мы больше, чем из милиции, — Машка показывает отличное владение рукопашным боем. Одной рукой заламывает главного врача, второй сдерживает обидчивого пацана. — Мы из отдела “Подозрительной информации”. Таких чудиков, как ты, ловим и сажаем.
— Нет, нет, нет! — восклицает Монокль, и в этих словах я слышу отрицание всех предъявленных ему обвинений. — Мы не хотели, чтобы так все получилось. Мы не виноваты. Все произошло само собой.
— Это ты, папаша, на суде рассказывать будешь. — Прапорщик Баобабова застегивает наручники еще быстрее, чем стреляет. — Трупов в городе видимо-невидимо, а ты не виноват? Тогда кто? Безголовый? Где он? Наверняка у тебя в доме на кухне заперся, а сынок твой по ночам ему продовольствие носит?
— Не трогайте папку! — кричит пацан, кусая Машку за руку. Но Баобабова к укусам привычная.
По законам уголовного делопроизводства самый момент вступить на сцену доброму милиционеру. То есть мне.
— Маш, отпусти их. Они сами все расскажут, а мы им посодействуем срок скостить.
Баобабова меня всегда слушается, если дело касается уголовного права.
Попоив Монокля и пацана водичкой из рукомойника, мы обещаем выслушать их чистосердечное признание. Даже освобождаем им место на раскладушке. По всему видно, что рассказывать главный врач собирается долго, с подробностями, а много ли поведаешь, стоя на своих двоих.
— Все началось полтора года назад, когда мой отпрыск решил выбрать себе профессию хакера.
— Хакер не профессия, а уголовно наказуемое хобби, — поясняет начитанная Баобабова, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в неправильности подобного выбора рода занятий.
— Пусть так, — главврач тяжело вздыхает и отвешивает порядочный такой подзатыльник сыну-гению. — Мой мальчик рано остался без матери и ни в чем не знал отказа. Сами понимаете — родительская любовь. Зарабатываю я неплохо, так что выполнял любые просьбы сына. — Пацан получает еще один подзатыльник. — Я даже сомневаюсь, правильно ли мы делаем, что производим допрос без представителя отдела по делам несовершеннолетних.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62