Оскар выпрыгнул из машины и бросился к задней дверце. Краем глаза он успел уловить, как Шериф, почувствовавший неладное, громадными скачками мчится на помощь. Этого у Шерифа было не отнять: решение он принимал моментально, не тратя на пустые колебания драгоценного времени. Но еще до того, как он успел добежать до уазика, судороги, сотрясавшие хрупкое тело в белых одеждах, неожиданно прошли, словно их не было и в помине.
Царственным жестом она протянула Пинту руку (Екатерина Великая — промелькнуло у него в голове), другой рукой подобрала длинный подол юбки и ступила на шуршащий гравий так грациозно и величественно, словно под ногами у нее был персидский ковер с пушистым ворсом, доходящим до самых щиколоток.
На одно мгновение она задержала свою руку в ладони Пинта. Она глядела прямо перед собой — то ли в какую-то невидимую точку, то ли просто в никуда. И затем сказала, ни к кому не обращаясь, как и положено августейшей особе. Но губы у нее дрожали, будто она сама боялась своих слов:
— Зло не может войти в тебя, пока ты его не впустишь.
И все. Пинт и Шериф переглянулись, спрашивая друг друга, что это может означать. Но… Шериф знал, что это может означать. По крайней мере, Пинту показалось, что он прочел это в его глазах.
Шериф знает, о чем идет речь… И потому боится.
Лена дошла до крыльца больницы, так ни разу и не обернувшись. Тамбовцев вытянул руку по направлению к БЕЛОЙ ТЕНИ и, когда она приблизилась, положил руку на плечо. Со стороны это выглядело, будто заботливая несушка прячет цыпленка под свое крыло.
Шериф, вспомнив о чем-то, подбежал к Тамбовцеву и положил ему в руку плоскую тяжелую коробку: Пинт не разглядел, что именно.
— Возьми, пригодится, — сказал Баженов. — По крайней мере, я буду знать.
Тамбовцев кивнул и сунул коробку в карман, правая пола халата заметно оттянулась.
Дверь захлопнулась, отсекая слабый поток света, льющегося из коридора больницы.
Баженов возвращался к машине широкими шагами, с ружьем наперевес.
— Поехали, — сказал он. — Поехали туда не знаю куда. Будем искать наудачу.
— Угу, — кивнул Пинт, погруженный в свои мысли. В его руке, которую он подал Лене, что-то лежало. Что-то едва заметное. Он сел на переднее сиденье. — Шериф, включите свет.
Баженов бросил на него изучающий взгляд, но спорить не стал. Он щелкнул маленьким тумблером, и кабина озарилась неверным желтоватым светом. Пинт открыл ладонь и поднес ее к маленькому плафону на потолке.
Он почти ЗНАЛ, что увидит, поэтому не сильно удивился. В отличие от Шерифа, у которого от неожиданности на лбу выступил пот.
— Черт… Док! Как ловко у тебя это получается! Прямо фокусник в цирке! — сказал Баженов, хотя и понимал, что Пинт здесь ни при чем. Он не показывал фокусов, он просто ЧИТАЛ ЗНАКИ. В глубине души Шериф верил в это, но почему-то не решался признать в открытую.
— Это мне Лена передала, — сказал Пинт, и Шериф удовлетворенно кивнул, словно и не ожидал другого объяснения, в самом деле, не может же ЗНАК появиться из воздуха. Должен же он откуда-то взяться?
— Что там… написано?
— ОН купил веревку… — прочитал Пинт. — Веревку… — повторил он, размышляя вслух. — Ну и что? Я что-то не могу понять… Что за веревка?
Шериф усмехнулся:
— А ты не очень-то силен в чтении ЗНАКОВ, а, док? Здесь главное, что купил. А купить можно только в магазине. А магазин у нас один. Понимаешь?
Он погасил свет в салоне и выжал сцепление.
— Только я боюсь, — сказал он, трогаясь с места, — что мы уже опоздали.
— Четвертый, — тихо, будто про себя, промолвил Пинт. — Развязка близко.
* * *
Левенталь сидел на кровати, подтянув колени к животу. Зубы выбивали оглушительную дробь, с которой он никак не мог справиться.
Он плотно закрыл все шторы и включил везде свет, но его по-прежнему не покидало ощущение, что он в доме не один.
«Наверное, так сходят с ума», — решил Левенталь.
Он чего-то сильно боялся, но никак не мог понять чего. Этот страх был нематериален. Он витал повсюду, проникал во все щели и закоулки. Он пронизывал Левенталя острыми ледяными иглами.
Незадачливый Книжник попытался взять себя в руки и успокоиться. Он попробовал вспомнить, с чего все началось.
Он пришел домой, поставил на электрическую плитку сковородку и вывалил в нее из кастрюли холодные склизкие макароны. Помешал ложкой слипшуюся белую массу и накрыл крышкой. Таковы особенности холостяцкого быта: очень часто приходиться есть то, что имеет весьма неприглядный вид. Отвратительнее холодных слипшихся макарон был только вареный лук, но лука Левенталь умело избегал, поскольку не варил супов, а вот с макаронами дело обстояло сложнее — они составляли основу его рациона. Поэтому Левенталь всегда стремился как можно быстрее кинуть их на сковородку и накрыть крышкой: разогретые они уже не казались такими противными.
Он долго не мог найти консервный нож, открывал ящики стола и хлопал ими от досады, чесал в затылке и громко ругался, взывая к совести настырной железяки, но все впустую. Пришлось открывать банку обычным ножом. С непривычки Левенталь порезался, и ему, как всегда, стало дурно при виде крови.
Он долго лил на палец чистую воду, потом подошел к аптечке и, отчаянно труся, достал оттуда пузырек с йодом. Зажмурившись в ожидании боли, он приложил к порезу горлышко пузырька и резко перевернул его, а потом принялся усиленно дуть, изображая из себя паровоз, выпускающий пары. Левенталь дул так сильно, что у него закружилась голова, зато ранку почти не щипало.
Макароны за это время успели подгореть, и нижний слой пришлось отдирать от сковородки ножом. Наложив полную тарелку, Левенталь добавил сверху содержимое банки с килькой.
И здесь его ждало разочарование. Килька была мелкой и пахла нефтью. Он посмотрел на банку и прочитал: «Килька черноморская. Неразделанная».
Конечно, это было не то. Настоящая «красная рыба» — каспийская, обжаренная в масле и только потом уже политая томатным соусом. Он мысленно обругал сначала Рубинова — за то, что подсунул откровенную лажу, а потом уже себя — за излишнюю доверчивость и невнимательность.
Впрочем, выбора не было. Никто же не подходил к нему и не спрашивал: «Пожалуйста, Франц Иосифович, чего изволите? Есть седло барашка, есть котлетки из индейки в сметанном соусе, или, может быть, желаете обычный стейк? Вам какой, прожаренный или с кровью?» Левенталь проглотил слюну.
Макароны с килькой смотрелись не так аппетитно, как стейк с кровью, но…
Он взял вилку и решительно всадил ее в натюрморт, красовавшийся на тарелке. «За неимением королевы будем трахать горничную», — сказал бы острый на язык — и немного пошлый — Тамбовцев. Левенталь всю жизнь трахал горничную, втайне мечтая о королеве.
С ужином он покончил быстро. Затем выпил чашку чая, заварил вторую и поставил остывать.
Следуя раз и навсегда заведенному порядку, Левенталь тщательно вымыл руки, насухо вытер их полотенцем и открыл верхнее отделение книжного шкафа. Там лежал драгоценный сверток.
Тетрадь он заворачивал в кусок тонкой кожи, а потом — в несколько слоев байковой пеленки, предохраняя свое сокровище от пыли.
Он снял пеленку и положил сверток на стол, ожидая новых сюрпризов. Ему показалось, что сегодня он это делает немного торопливо, суетится и волнуется чуть больше обычного.
Левенталь заставил себя убрать руки от свертка и некоторое время постоять спокойно. Из этого ничего не получилось. Он давно уже понял, что одержим. Зависим, как наркоман от дозы наркотика.
С той разницей, поправил он себя, что наркотики рано или поздно убивают.
Он догадывался, что в тетради заключена некая таинственная и могущественная сила, но никогда не думал, что эта сила может быть опасной.
Левенталь унял дрожь в руках и развязал тесемку, охватывавшую сверток крест-накрест, как бандероль. Осторожно развернул кусок кожи. Показался черный переплет.
Левенталь бережно переложил тетрадь на стол. Он стоял, еле дыша, не решаясь открыть ее. Будто бы что-то внутри него говорило, что этого делать не следует. По крайней мере, сегодня.
Он медленно, словно хотел незаметно прихлопнуть муху, протянул руку к тетради. И тут же отдернул. Он даже — для верности — положил обе ладони себе на грудь. Тамбовцев обычно сопровождал этот жест такой прибауткой: «Ой ты, господи, прости! Стали титечки расти!»
Но Левенталю сейчас было не до смеха. Что-то внутри него всячески протестовало против того, чтобы открыть тетрадь, но тихий шорох, доносившийся из-за спины, складывался в еле различимые слова: «Давай! Открывай!»
Левенталь резко обернулся, будто ожидая увидеть того, кто это говорил. Никого. Только темнота за печкой слегка всколыхнулась. Или ему просто показалось?
На лбу и верхней губе выступил холодный пот. Левенталь вытер его тыльной стороной ладони.
«Ну вот. Теперь я не могу к ней прикасаться, — с удовлетворением подумал он. — Надо снова мыть руки».
Неожиданная отсрочка обрадовала его. Он пошел к умывальнику, вымыл руки и вытер их поникшим вафельным полотенцем, скрутившимся в серый жгут. Полотенце было влажным, поэтому он несколько минут ходил по комнате, дуя на ладони.
Затем он снова подошел к столу, как штангист, чья первая попытка оказалась неудачной.
Бросил руки вниз и покрутил кистями. Пальцы опять задрожали, они выглядели красными и отечными, как у алкоголика с похмелья.
И тут произошло нечто странное. Его правая рука, повинуясь неведомому приказу, стала медленно подниматься. Левенталь словно наблюдал за собой со стороны. Пальцы сами по себе складывались в подобие вороньего клюва и тянулись к тетради, словно это была желанная добыча: дохлая крыса или кусок гнилого мяса.
Казалось, ворона радостно каркала, ожидая невиданное угощение. Она оживленно крутила головой и щелкала клювом.
Левенталь, как зачарованный, смотрел за рукой, живущей своей жизнью, независимой от остального тела.
«Это тетрадь… заставляет меня подчиняться».
Рука схватила переплет, будто пробовала его на вкус. Осторожно ухватила краешек обложки и перевернула.
Бледное зеленоватое свечение, исходившее от тетради, стало еще сильнее. Непонятные знаки, прежде всегда застывавшие, теперь ничуть не смущались Левенталя. Они бешено метались по странице, и ему показалось, что на столе копошится целый рой мелких насекомых.
«Опасных насекомых, — дошло до Левенталя. — Их надо опасаться».
Черные мошки лезли в кучу, сбивались в толстые горизонтальные и вертикальные перекладины, образуя крупные дрожащие буквы.
Сначала появилась О, потом справа к ней прилепилась большая К, а слева — Р.
«РОК», — прочитал Левенталь. Но мошек еще было много, они хаотично ползали по голубоватому листу и тихонько посвистывали. Этот свист пугал больше всего: будто в дом забралась змея.
Или это сказки — о том, что змеи умеют свистеть?
Однажды — давным-давно — он загорал в летний жаркий день на берегу речки и услышал такой свист. Сначала Левенталь не придал ему никакого значения, но потом, оглянувшись, увидел, что рядом с покрывалом, на котором он лежит, медленно ползет небольшая змея. Она не была похожа на ужа: вместо ярких оранжевых пятнышек на голове позади глаз возвышались маленькие бугорки. И рисунок на спине походил на паркетный узор — шашечки в виде ромбов, сложенных острыми концами друг к другу.
Змея осторожно ощупывала пространство перед собой легким раздвоенным язычком. И тихонько свистела. По крайней мере, он слышал этот свист.
Левенталь лежал и боялся шелохнуться, ведь змея, приняв резкое движение за проявление агрессии, могла укусить, а в том, что она ядовита, Левенталь не сомневался.
Это длилось долго. Очень долго. Змея приблизилась к его лицу, и Левенталь, испугавшись, что она укусит его прямо в глаза, медленно опустил веки.
Змея — скорее всего, это была гадюка, так решил потом Левенталь, — ощупала языком его лоб и щеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73