А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


Рубинов же храпел на зависть кузнечным мехам — так, словно и валерьянка и стопочка достались ему, а не болезной жене.
Внезапно чуткое ухо Светланы Михайловны уловило звук разбитого стекла. Она без промедления толкнула супруга в широкую спину.
Рубинов ответил особенно громким всхрапом и пукнул.
Светлана Михайловна брезгливо поморщилась и толкнула мужа сильнее.
— А? Что? — Владимир Сергеевич перекатился на спину, придавив тщедушное тело жены.
— Пусти! Пусти, дурак! — прошипела она, отталкивая массивного Рубинова: стокилограммовый рубеж он перешагнул еще в сорок два и с тех пор уверенно двигался вперед, отвечая на упреки жены: «Забьешь меня к Рождеству. И подашь на стол с зеленью во рту и оливками вместо глаз».
— Что, Света? Что случилось?
— Кто-то разбил стекло. Там, внизу, в магазине. Он отмахнулся:
— Да брось ты. Кто туда полезет? — Он снова повернулся на бок и приготовился продолжить «маленькую ночную серенаду для носоглотки с оркестром». Его партия была главной.
— Чего бросать? — Острый локоть вонзился Рубинову между лопаток. — Встань, иди посмотри.
— Утром, Света, утром посмотрю, — сладко причмокивая, отозвался Рубинов.
— Иди сейчас, — не унималась супруга. Рубинов ответил невнятным бульканьем.
Ничего, Светлана Михайловна знала, что нужно делать. Она приподнялась на локте и острыми зубами впилась мужу в загривок. Она знала, что это средство — самое действенное.
Рубинов громко охнул и сел на кровати. Сон моментально прошел.
— Ну, чего тебе надо? — Если и была в его тоне доброжелательность, то самую малость. Уловить эту малость могла только жена.
— Стекло внизу разбили, — терпеливо повторила она. — Иди посмотри.
Рубинов по инерции зевнул. Поднял руку, почесал под мышкой. Полосатая пижама делала его похожим на особо опасного преступника, приговоренного к расстрелу.
Он пригладил седые волосы, редкими пучками торчавшие над крупными оттопыренными ушами. Нащупал под кроватью успевшие остыть шлепанцы.
— Ну, чего сидишь? Иди быстрее.
— Сейчас.
Он тщательно почесался: везде, где только доставали руки. Пупок, и область под ним пока еще были в пределах Досягаемости.
— Иди быстрее, тюлень чертов! — Рубинова пнула пяткой в широкую поясницу.
— Ага… — Он наконец поднялся, тугие пружины кровати, освободившись от тяжести в полтора центнера весом, выбросили Светлану Михайловну вверх, как снаряд из катапульты.
Рубинов снова зевнул, прикрывая рот рукой. Пошаркал к лестнице, ведущей на первый этаж. По пути снял со стены старое ружье. Оно висело на всякий случай, как и неработающий огнетушитель на пожарном щите: Рубинов все равно никогда не заряжал его.
Зажав ружье под мышкой, Рубинов стал медленно спускаться.
Лестничные пролеты были небольшие, но крутые. Рубинов держался за перила, чтобы не упасть спросонья.
В нижнем помещении, или, как они говорили, «торговом зале», было тихо. Свет от уличного фонаря падал сквозь большую витрину на пол, кусочки кварца, залитые бетоном, загадочно мерцали, словно рассыпанные бриллианты.
При взгляде на витрину Рубинову показалось, что с ней что-то не так. Он плохо видел и обычно надевал очки, когда читал газету или считал выручку, но сейчас очки ему не потребовались.
Толстое стекло ощерилось острыми осколками подобно зубастой пасти. Металлические прутья были аккуратно раздвинуты.
Рубинов уловил шорох за спиной. Он почувствовал, как кровь ударила в голову, лицо горело, словно он попал в баню, в ушах громко стучало. Он подумал, что для человека его возраста, таскающего с собой стенокардию, ишемию и гипертонию, словно роскошный свадебный букет, который он рано или поздно преподнесет безносой красавице с острой косой, разбитая витрина, погнутые прутья и шорох за спиной, — это большое потрясение. Пожалуй, даже чересчур большое.
Рубинов стал медленно продвигаться к выключателю, напряженно прислушиваясь.
В темноте кто-то чавкал. Сначала раздавался отчетливый хруст, затем громкое хлюпанье, а потом — чавканье.
Владимир Сергеевич подошел к большому черному выключателю и нажал на кнопку. Люминесцентные лампы под потолком нехотя вспыхнули, нестройно загудели и, поднатужившись, сообща озарили магазин молочно-белым мертвящим светом.
Рубинов посмотрел туда, откуда доносилось чавканье. В дальнем углу продовольственной секции стоял невысокий человек и ел сырые яйца. Он запихивал их в рот целиком, хрустел скорлупой, давился и дергал головой, словно хотел тут же отрыгнуть съеденное. По подбородку стекал прозрачный студенистый белок.
— Стой! Ни с места! Или я стреляю! — грозно крикнул Рубинов. По крайней мере, ему самому показалось, что грозно.
Человек медленно поднял голову и посмотрел на него.
Рубинов вскинул ружье к плечу, будто прицеливался.
— Света! — крикнул он. — Звони в милицию!
Это был блеф чистейшей воды — телефона в магазине Рубинова отродясь не водилось.
Полночный пожиратель яиц смотрел на него, не отрываясь. И молчал. Не глядя, он протянул руку и взял еще одно яйцо. Жадно запихал его в рот. Скорлупа тихо хрустнула. Затем еще одно. И еще.
«Сколько это может продолжаться? — с тревогой подумал Рубинов. — Он сожрет весь товар!»
— Эй! А ну, прекрати! Или я стреляю!
Человек только улыбнулся ему в ответ. В его улыбке явственно читалась угроза.
Он был невысокого роста. Полтора метра. Хотя нет, наверное, чуть больше. Казалось, Рубинов мог его прихлопнуть одной рукой, и все же… Было в нем что-то такое, чего следовало опасаться.
Его зеленые глаза, лишенные белков, рассматривали Рубинова, словно диковинную бабочку. Они завораживали, притягивали к себе, как магнитом. И еще — они пугали.
Зеленоглазый продолжал жевать, торопливо запихивая яйца в рот. Но Рубинов ничего не мог с этим поделать. Не могло быть и речи о том, чтобы попытаться помешать ему. Почему — он и сам не знал. Знал только, что с ним лучше не связываться.
Рубинов опустил ружье и медленно попятился.
— Эй… Я вызываю милицию. Ты понял? С тобой будет разбираться Шериф. А он у нас не слишком-то церемонится с ночными воришками.
Ни слова в ответ. Зеленоглазый молчал. Было в нем что-то пугающее и мерзкое одновременно: белые кусочки яичной скорлупы прилипли к подбородку, белок дрожащими прозрачными нитями стекал из углов рта на широкую мускулистую грудь, едва прикрытую порванной рубашкой, и еще — от него сильно воняло. Сначала Рубинов подумал, что яйца стухли, но потом опомнился, их привезли только утром — совсем свежие. Как они могли стухнуть? Воняло от зеленоглазого.
Этот странный человек ростом напоминал ребенка, но был сложен как взрослый мускулистый мужчина. Казалось, он рос и наливался силой прямо на глазах.
Рубинов почувствовал, что во рту у него все пересохло.. Шершавая, будто выложенная наждачной бумагой, гортань никак не отпускала сдавленный крик на волю.
«Где она застряла? — подумал Рубинов о жене. — Когда не надо, она всегда тут как тут, а когда надо — ее не дозовешься».
За грудиной ломило, Рубинов подумал о спасительной таблетке нитроглицерина, но прозрачная пластиковая гильза с лекарством осталась лежать на тумбочке рядом с кроватью.
— Света! — попытался он крикнуть еще раз, но воздуха не хватило. Рубинов поперхнулся и закашлялся.
Зеленоглазый уставился на него, словно что-то вспоминая. На губах заиграла недобрая улыбка. За мгновение до того, как он открыл рот, Рубинов уже догадывался… нет, не догадывался — знал наверняка, что он скажет…
— Мне нужна веревка… Крепкая веревка.
Рубинов схватился за сердце, ружье выпало из-под руки и с глухим стуком ударилось о пол.
Он знал, он всегда чувствовал, что рано или поздно ему придется еще раз услышать эти слова.
Рубинов захрипел, на щеках появился нездоровый румянец кирпичного оттенка.
— Мы больше… не держим… веревок, — через силу сказал он.
Зеленоглазый отложил яйца в сторону и облизнулся.
— Ммм, как вкусно, — промурлыкал он. — Это то, что надо. И еще… Мне нужна веревка… Крепкая веревка.
Его слова звучали как проклятие. Приглашение к гибельному адскому танцу. Прошло десять лет с тех пор, как Рубинов услышал их впервые. С тех пор, как в его магазине объявился странный покупатель веревок.
Десять лет: много это или мало? Смотря для чего. Для памяти оказалось мало. Иногда Рубинов просыпался, схваченный холодными липкими щупальцами кошмара, который грозил утащить его с собой в черную пучину небытия. Каждый раз — один и тот же кошмар, в мельчайших подробностях повторявший происшествие, которое случилось десять лет назад. Хотя тогда это еще не было кошмаром. Тогда ему не было страшно. Ну, может, немного не по себе, но не страшно. Потому что он не знал, чем все закончится. А сейчас — знал.
Он хотел хоть что-нибудь изменить, отложить пробуждение на несколько секунд, чтобы успеть помешать, позвать на помощь, предупредить… но… Не мог.
* * *
То лето выдалось жарким. Собственно говоря, лето в Горной Долине всегда было жарким, но ожесточение, с которым солнце в тот год выжигало все живое, запомнилось надолго. А то, что произошло потом, запомнилось навсегда.
Рубинов был в магазине один: горожане не стремились лишний раз выйти на улицу. Вентилятор, стоявший на прилавке, разгонял влажный тяжелый воздух, но легче от этого не становилось — будто кто-то перемешивал в кружке горячий чай. Липучки для мух, свисавшие с потолка, как серпантин с новогодней елки, были сплошь усеяны черными трупиками, но заменить их на новые Рубинову было лень. Ему вообще не хотелось двигаться в такую жару. Казалось, теперь так будет всегда: вечное изнуряющее лето пришло в город, чтобы остаться в нем навеки.
Рубинов смотрел сквозь раскаленную витрину в окно: на улице не было ни души.
«Все сидят по домам, пьют холодный квас, — неприязненно подумал он. — А я тут торчу, как проклятый, и мечтаю, чтобы старые холодильники, пыхтящие из последних сил, не накрылись, иначе убытки до зимы не окупишь».
Рубинов медленно отвернулся от витрины и… вздрогнул. Прямо перед ним стоял молодой мужчина в линялых джинсах и белой хлопковой рубашке. Длинные рукава рубашки были закатаны до локтей, пуговицы расстегнуты до середины, открывая гладкую мускулистую грудь. Мужчина смотрел на Рубинова, слегка наклонив голову, и улыбался. Улыбался… как Чеширский Кот.
Сначала Рубинов опешил: «Откуда он мог взяться?» Этот вопрос следовало бы разделить на два. Первый — откуда он мог взяться, если последние несколько минут Рубинов не отрываясь смотрел на улицу и наверняка заметил бы любого входящего в магазин? И второй — откуда он ВООБЩЕ мог взяться в Горной Долине? Незнакомцы здесь — большая редкость. Их недолюбливают. Им не доверяют, как новым купюрам после денежной реформы.
Рубинов вяло, через силу, улыбнулся.
— Здравствуйте! — сказал незнакомец. Рубинов кивнул в ответ.
— Жарковато сегодня, не правда ли? — Голос незнакомца звучал вполне дружелюбно.
— Да.
— Что-то вы не очень разговорчивы, — заметил мужчина.
— В такую жару я даже с женой не сплю.
— Ну-у-у… — Незнакомец понимающе покачал головой. — Это, конечно, аргумент. Жара и вправду убийственная.
Потом уже, несколько лет спустя, лежа в кровати среди сбитых в кучу простынь, с трудом освобождаясь от ночного кошмара, переводя дыхание и втайне радуясь, что это был лишь сон, Рубинов в сотый (или в тысячный?) раз пытался вспомнить интонацию, с которой незнакомец произнес слово «убийственная». Было ли в ней что-то особенное? Или ему уже потом так показалось? Он провел много предрассветных часов в поисках ответа на этот вопрос, будто это что-то могло изменить. К сожалению, это ничего уже не меняло, жизнь нельзя повернуть назад, и все же… Рубинов хотел знать точно, насколько велика его вина.
— Убийственная жара, — повторил незнакомец, проводя рукой по волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73