А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


— Простите… И как же вы вытащили арматуру? — Пинт уже запутался, он не понимал, где правда, а где вымысел.
— Да очень просто. Как Пирогов в Крымскую кампанию. Дал выпить страдальцу стакан спирта, а когда паренька хорошенько забрало — врезал ему в лоб. Он и отключился — на пять минут, но мне этого хватило. Перевязки, кстати, проходили по такому же сценарию. Наверное, поэтому он сбежал раньше, чем я сломал руку об его чугунную голову. В общем, все остались довольны. Кстати, не желаете провести первую операцию? Получить, так сказать, боевое крещение?
Пинт замялся. С одной стороны, все эти книги, которые он притащил с собой, теперь казались ему бесполезным грузом — едва ли там можно найти описание операции по извлечению вилки из мягких тканей кисти — но все же… У него не было той уверенности в себе, какую излучал Тамбовцев.
— Вижу, вы устали с дороги, коллега. Понимаю. Но, надеюсь, вы не откажете старику в маленькой любезности: ассистировать мне, пока я буду извлекать столовые приборы из трепетной плоти? Почту за честь!
— Конечно, Валентин Николаевич. Где можно вымыть руки и взять халат?
— Все необходимое получите на месте. Оставьте свои пожитки — здесь их никто не тронет — и пойдемте со мной. Вернем Белке ее вилку. А то, — Тамбовцев покачал перед носом у Пинта коротким толстым пальцем, — она меня со свету сживет, — и он покатился по коридору туда, куда минутой раньше направились Баженов с пострадавшим. Да… Кажется, я понял. Вилку придется вернуть.
* * *
Тамбовцев катился по коридору с неожиданным для его комплекции проворством, при этом он потешно размахивал короткими руками, словно пробивался сквозь тучи невидимой мошкары.
Пинт помедлил секунду, подыскивая место, куда можно поставить чемодан — а! да какая разница! — прислонил его к стене и поспешил следом за Тамбовцевым.
На стенах висели пожелтевшие от времени стенгазеты и плакаты. На одном запущенный субъект зеленого цвета тянул костлявую руку к такой же зеленой бутылке, но огромный рабочий, почему-то с ног до головы красный, в комбинезоне, грубых ботинках и каске, крепко держал зеленого за шиворот. Надпись внизу картинки гласила: «Трезвость — норма жизни!»
На другом красовалась гигантская сигарета, размерами и дымностью превосходящая любую заводскую трубу. С ярко-желтого фильтра стекала капля черной жидкости, а под ней, неестественно вывернув шею, лежала коротконогая лошадь. Надпись доверительно сообщала, что такое случается со всеми лошадьми, вздумавшими попробовать каплю никотина.
Третий был и вовсе без затей: на нем зловеще ухмылялась неестественно большая муха с волосатыми ногами. Эмоциональная надпись безапелляционно утверждала, что «Мухи — источник заразы!». Не разносчики, но именно источник. Впрочем, глядя на ее волосатые ноги и раздувшееся брюхо, сомневаться в этом не приходилось.
Тамбовцев — где-то там, далеко, в самом конце коридора — свернул направо и скрылся за белой дверью. Пинт прибавил шагу и потому не смог уделить должного внимания таким бесспорным изречениям, как: «Желтуха — болезнь немытых рук», «Аборт — твое одиночество», и душераздирающему призыву: «Берегите зрение!» Он почти бежал, проклиная себя за нерасторопность: надо же, обещал ассистировать, а сам — ни с места. Еще подумают, что он боится. Пинт нашел предпоследнюю правую дверь и рывком открыл ее.
Малая операционная вполне оправдывала свое название: тесная комната размерами пять на пять метров, с единственным окном напротив входа и мощной бестеневой лампой, прикрученной к потолку. В левом дальнем углу стоял автоклав, распространявший запах ржаных сухариков. Рядом с ним крутился Тамбовцев, что-то весело напевая себе под нос. Он разворачивал пакеты из коричневой бумаги и со звоном высыпал из них инструменты в лоток.
«Словно накрывает на стол», — поймал себя на мысли Пинт.
Посередине комнаты гордо, как на коне, восседал на стуле Иван. Левую руку он вытянул перед собой и положил ладонью вверх на небольшой столик, застеленный белыми салфетками.
У окна стоял Шериф и крутил в пальцах незажженную сигарету.
Пинт снял пиджак и повесил его на вешалку, стоявшую справа от двери. Он засучил рукава рубашки, подошел к маленькой раковине и открыл единственный кран. Кран ответил тонкой струйкой желтоватой воды. Пинт тщательно намылил руки куском коричневого хозяйственного мыла и так же тщательно смыл пахнущую дегтем пену.
На вешалке висел белый халат, по виду — брат-близнец того, что был надет на Тамбовцеве. Пинт с сомнением огляделся, но никакого другого халата в комнате не было, и он натянул этот. Рукава, правда, были коротки, и он закатал их до локтей.
Теперь я тоже смахиваю на повара. Или на мясника.
Пинт подошел к столику.
— Ну что же, коллега, — промурлыкал Тамбовцев. — Начнем, пожалуй. — Он взял пинцетом большой марлевый тампон.
— Э, Николаич! — забеспокоился Иван. — Как насчет… анестезии? — Желтым прокуренным пальцем он щелкнул себя по горлу.
— Тебе достаточно, — отрезал Тамбовцев, взял пузырек с нашатырным спиртом, открыл его и протянул Ивану. — На-ка вот, подыши. Взбодрись.
Иван со вздохом взял пузырек и крепко зажал в правой руке.
— Я в порядке. Если будет надо, нюхну.
— Вот и умница. — Тамбовцев взял флакон побольше, непрозрачный, из коричневого стекла. На нем было написано: «Перекись водорода». Тамбовцев стал аккуратно промывать ладонь вокруг торчащей вилки и промокать рану марлевым тампоном. Перекись шипела на руке Ивана, как сотня маленьких гейзеров. Шапки прозрачной пены размыли кровяные сгустки, и скоро стало видно кожу: четыре зубца стальной вилки торчали, как опоры моста, соединявшего линию жизни с линией любви.
Левой рукой Тамбовцев придавил руку Ивана к столику, а правой — молниеносным движением вытащил вилку. Из отверстий выступила кровь, но ее было не так много.
— Сосуды не задеты, — небрежно махнул рукой Тамбовцев. — Шить ничего не придется, заживет, как на собаке.
— Валентин Николаевич? — вмешался Пинт: — Может, снимок сделаем?
— Зачем?
— Ну… может, там перелом…
Тамбовцев посмотрел на Оскара с удивлением.
— Вилкой? Сломать кости? Да это и охотничьим ножом непросто. Лезвие пойдет по линии наименьшего сопротивления, сквозь мягкие ткани. При условии, конечно, что рука не будет фиксирована. Ну-ка, голубчик, — обратился он к Ивану, — сожми кулак.
Иван уставился на свою руку так, словно она сама по себе, независимо от его воли, решила показать какой-то потешный фокус. Пальцы дрогнули и стали медленно сжиматься.
— Давай, не бойся, — строго сказал Тамбовцев. — Жми крепче.
Грязные заскорузлые пальцы с длинными ногтями, увенчанными черными полумесяцами, уверенно сложились в худой загорелый кулак.
— Во! — гордо сказал Иван.
— Ну, вот и хорошо, — промурлыкал Тамбовцев. — А вы говорите — снимок. Клиническая диагностика — прежде всего. Рентген — это дополнительный метод исследования, в данном случае он не показан. Бинтовать — и вся недолга. Надо только положить какой-нибудь мази, типа стрептомициновой. Была бы вилка серебряная — можно было бы не дезинфицировать. Но у Белки столового серебра, к сожалению, нет. Иван тоже хорош — выбирает местечки попроще. Вот, скажем, если бы его чинно-благородно пропороли где-нибудь в Дворянском собрании, какой-нибудь Свирид Капитонович Шереметев… Или Пантелеймон Прокофьевич Голицын… А то ведь… Кстати, кто тебя так?
— Женька. Волков, — с неохотой ответил Иван.
— А, знаем мы эту династию. — Тамбовцев говорил и ловко бинтовал Ивану руку. Такой ловкости Пинт не видел даже у операционных сестер в Александрийске. Бинт мелькал в его пухлых руках, проскальзывал между пальцами Ивана, забегал на костистое запястье, никогда не знавшее ошейника часов, порхал, оставляя за собой широкий марлевый след. Наконец Тамбовцев надорвал конец бинта и сделал красивый узел. — Вот и все. А вы говорите: снимок. Ну что же? Как говорится, дай бог здоровья этому телу. — Тамбовцев почему-то подмигнул Шерифу. Тот еле заметно кивнул в ответ.
— Здесь у нас, батенька, все гораздо проще, чем в столичных городах. — Тамбовцев быстро ополоснул руки под краном, вытер их об край халата и расставил в ряд три мензурки. Он призывно кивнул Шерифу, тот коротко ответил:
— Как обычно.
— Точнее, — разглагольствовал Тамбовцев, наливая в мензурки до половины из большого флакона с надписью «Спирт», — у нас-то как раз все сложнее. Но мы относимся ко всему проще. Поживите здесь с мое, и вы поймете, что по-другому нельзя.
Из большого стакана он долил в две мензурки воды, в третью доливать не стал, взял ее в левую руку, а стакан — в правую.
— Ну, чего ждем? Гидролиз спирта проходит с выделением некоторого количества тепла. Проще говоря, водка нагревается. Берите, коллега, не стойте, как засватанный.
Правую мензурку взял Шериф, левую — Пинт. Не очень уверенно — он еще не привык заканчивать малую операцию ста граммами разведенного спирта, но в Горной Долине, видимо, это давняя и прочная традиция, которую нужно уважать.
— За твое здоровье, Ваня, — торжественно сказал Тамбовцев и опрокинул в рот чистый спирт. Затем он шумно выдохнул и запил водой. — Привычка, — пояснил он, заметив удивленный взгляд Пинта. — Предпочитаю употреблять чистый продукт. Никогда не развожу, только запиваю.
Шериф усмехнулся и выпил свою порцию. Пинту ничего не оставалось, как присоединиться к ним.
Теплый разведенный спирт приятно ущипнул горло и огненным комком упал в желудок. Пинт запомнил обиженное лицо Ивана: мол, а как же я? Мне-то почему не дали?
— Ты, Ваня, раненый. Тебе нельзя, чтобы не спровоцировать кровотечение. — Тамбовцев сказал это таким серьезным тоном, что Пинт поневоле улыбнулся.
— Николаич… А если? Чуток? Тамбовцев покачал головой:
— Нет, дружочек. Даже не проси. Сам понимаешь — клятва Гиппократа. Что подумает про нас коллега? Что я спаиваю людей ничуть не хуже усатой Белки? Ты это брось— не позорь меня.
— Кстати, насчет усатой Белки, — подал голос Шериф. — Что там у вас случилось? Мне надо знать, как было дело. Волков скажет одно, ты — другое. Я должен докопаться до сути. Так что, давай, рассказывай.
— А чего там рассказывать? — сразу замкнулся Иван. — Он наехал, я ответил. Он схватил вилку — и на меня. Вот и все.
— Нет уж, давай по порядку. — Шериф зажег сигарету и выпустил дым в потолок.
«Ни хрена себе малая операционная. Здесь и пьют и курят. Тоже мне, асептика с антисептикой, — промелькнуло в голове у Пинта. — Правда, здесь еще вытаскивают вилки из руки, да так виртуозно, словно занимаются этим по три раза на дню, вместо завтрака, обеда и ужина. — Его охватила гордость за профессию и за Тамбовцева. — Вот это — настоящий док. Так же, как Шериф — настоящий шериф. Простые и правильные мужики, спокойно делающие свое дело. С такими не страшно. С такими можно в разведку, если выражаться избито».
— Рассказывай, — немного лениво сказал Шериф. — Все равно узнаю.
Иван замолчал, он внимательно рассматривал свою забинтованную руку. На ладони медленно проступало алое пятно с нечеткими желтыми очертаниями.
— Кобель у меня пропал, Саныч, — неожиданно сказал он. — Три дня назад.
— Ну и что? Он у тебя постоянно убегает. Ты же его не кормишь.
— Да нет. В этот раз все было не так. Он словно чего-то боялся. Выл всю ночь, спать не давал. А потом я вышел из избы, хотел ему врезать… Успокоить то есть… А он побежал от меня. Я — за ним. Он бежит и воет. Понимаешь?
— Ну и что? — Шериф еще выглядел спокойным. Потом, спустя минуту, Пинта поразил этот мгновенный переход от спокойствия к тревоге, даже не тревоге, а еле скрываемой панике: Баженов словно еще раз вошел в заведение усатой Белки — плечи стали шире и напряглись, руки непроизвольно сжимались в кулаки, будто искали ружье. Но пока Шериф был спокоен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73