Когда директор повернулся к столу, чтобы взять очки, Тертулиано Максимо Афонсо посмотрел вокруг, увидел занавески, черное кожаное кресло, палас и снова подумал: я уже бывал здесь когда-то очень давно. Потом, как если бы кто-нибудь возразил ему, что он, возможно, где-то читал описание похожего кабинета, он добавил к прежней мысли еще одну: не исключено, но чтение – это тоже одна из форм присутствия. Очки директора заняли свое место в верхнем кармане пиджака, он сказал с улыбкой: пойдем, и Тертулиано Максимо Афонсо не сможет объяснить этого ни сейчас, ни никогда, но ему вдруг показалось, что воздух вокруг него сгустился, словно пронизанный чьим-то незримым присутствием, столь же интенсивным и мощным, как то, что разбудило его, спящего в своей постели после просмотра первого видео. Он подумал: если я уже бывал здесь до того, как стал школьным учителем, то мое теперешнее ощущение могло бы быть истерически обостренным воспоминанием обо мне самом. Остаток этой мысли, если там имелся какой-то остаток, не получил развития, директор уже вел его под руку, говоря что-то о великой лжи, не является ли также и она тривиальной и не нуждается ли в парадоксах, чтобы не исчезнуть в забвении. Тертулиано Максимо Афонсо ухватил эту мысль за кончик в самый последний момент. Великая истина, великая ложь, думаю, со временем все они становятся тривиальными, словно приевшиеся блюда с надоевшей приправой. Надеюсь, ваше высказывание не является критикой в адрес нашей кухни, пошутил директор. Я ваш постоянный клиент, ответил в тон ему Тертулиано Максимо Афонсо. Пока они спускались по лестнице в столовую, к ним присоединились коллега-математик и учительница английского, на этот обед директорский стол был уже полностью укомплектован. Ну что, спросил математик, когда директор и англичанка прошли немного вперед, как вы себя сейчас чувствуете. Хорошо, очень хорошо. Вы с ним о чем-то беседовали. Да, он пригласил меня в кабинет и попросил не говорить больше о преподавании истории вверх тормашками. Как это вверх тормашками. Образно выражаясь. А вы, что вы ему ответили. Я в сотый раз объяснил ему свою точку зрения и думаю, что в конце концов мне удалось его убедить, что это не так глупо, как ему до сих пор казалось. Поздравляю с победой. Которая не будет иметь никаких последствий, не так ли. Да, никогда нельзя с уверенностью сказать, к каким результатам может привести победа, вздохнул преподаватель математики. Зато всегда хорошо известно, к чему приводит поражение, особенно тому, кто бросил в бой себя и все, что имел, но на этот вечный урок истории никто не обращает внимания. Можно подумать, что вы устали от своей работы. Как знать, как знать, мы сдабриваем одной и той же надоевшей приправой все те же каждодневные кушанья, ничто не меняется. Вы что же, решили оставить педагогическую работу. Не знаю точно и даже приблизительно, что думаю и чего хочу, но данная идея совсем не плоха. Идея оставить преподавание, что ли. Идея оставить что бы то ни было. Они вошли в столовую, сели вчетвером за стол, и директор, разворачивая салфетку, обратился к Тертулиано Максимо Афонсо: мне бы хотелось, чтобы вы повторили нашим коллегам то, о чем рассказали мне. Что именно. Вашу оригинальную концепцию преподавания истории. Учительница английского начала было улыбаться, но взгляд, брошенный на нее историком, отсутствующий и в то же время холодный, парализовал наметившееся движение ее губ. Да, сеньор директор, именно концепция, но она отнюдь не оригинальна и не я являюсь ее создателем, сей лавровый венец предназначен не для моей головы, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, выдержав паузу. Согласен, но в ее ценности меня убедили именно вы, возразил директор. Внезапно взгляд учителя истории устремился вдаль, покинул столовую, миновал коридор, поднялся по лестнице, прошел сквозь запертую дверь директорского кабинета, увидел то, что ожидал увидеть, и вновь вернулся, но теперь он выражал недоумение и беспокойство, тревогу, почти что страх. Это он, он, повторял про себя Тертулиано Максимо Афонсо, глядя на коллегу-математика и вспоминая, слово за словом, перипетии своего метафорического плавания вверх по течению реки Времени к ее истокам. Он уже не говорил река Истории, ему казалось, что река Времени звучит более выразительно. Лицо преподавательницы английского стало серьезным. Ей около шестидесяти, она мать и бабушка, и, вопреки тому, что могло показаться вначале, она не из тех, кто идет по жизни, расточая направо и налево насмешливые улыбки. С ней происходило то, что происходит со многими из нас, когда мы поступаем неправильно не по злому умыслу, апотому, что считаем, будто это сближает нас с другими людьми, такое удобное соучастие, лукавое подмигивание человека, который думает, что знает, в чем дело, только потому, что так говорят все. Когда Тертулиано Максимо Афонсо закончил свою короткую речь, он понял, что ему удалось убедить еще одного коллегу. Преподавательница английского робко проговорила: так можно преподавать и языки, плывя к истокам, тогда мы будем в состоянии лучше понять, в чем суть умения говорить. Это давно известно многим специалистам, напомнил директор. Но не мне, скромной учительнице, которой велели учить детей английскому языку так, будто раньше ничего и не было. Математик сказал с улыбкой: боюсь, что в арифметике данный метод неприменим, число десять не поддается перемене вектора, оно не желает снижаться до девяти и не испытывает потребности возвыситься до одиннадцати. Подали обед, и разговор пошел в другом направлении. Тертулиано Максимо Афонсо уже не был уверен в том, что виновником невидимого потока плазмы, растворившегося в кабинете директора, был банковский кассир. И не он, и не дежурный администратор. Да еще с такими смешными усиками, подумал учитель истории и прибавил с грустной улыбкой: я, наверное, схожу с ума. На уроке после обеда, совершенно некстати, ибо данная тема не входила в программу, он пустился в бесконечные рассуждения об амореях, вавилонском законодательстве, своде законов царя Хаммурапи, боге Мардуке, аккадском языке, чем дал повод ученику, накануне шепнувшему своему соседу: сейчас он нам покажет, высказать иное мнение. Сегодняшний безжалостный диагноз состоял в том, что у этого типа в башке открутился какой-то винтик и что у него вообще не все дома. К счастью, следующий урок в одном из младших классов прошел нормально, а беглое упоминание об исторических фильмах было встречено просто с восторгом, хотя речь в данном случае не шла ни о Клеопатре, ни о Спартаке, ни о горбуне из собора Парижской Богоматери, ни даже об императоре Наполеоне Бонапарте, а уж он-то, как известно, во всякую строку лыко. Сегодня такой день, который надо поскорее забыть, думал Тертулиано Максимо Афонсо, садясь в машину, чтобы ехать домой, он был несправедлив и к этому дню, и к себе, в конце концов ему удалось привлечь на свою сторону двух союзников, готовых поддержать его реформаторские идеи, директора и учительницу английского, на следующем собрании она уже не станет улыбаться, а директор, как мы узнали несколькими часами раньше, вообше улыбается очень редко.
Квартира была чисто прибрана, постель напоминала ложе новобрачных, кухня казалась игрушкой, ванна благоухала каким-то моющим средством с лимонной отдушкой, от которой тело само собой становилось чище и возвышалась душа. В дни, когда соседка с верхнего этажа наводила порядок в его квартире, он предпочитал ужинать не дома, ему представлялось недопустимым сразу же начинать пачкать тарелки, чиркать спичками, чистить картошку, открывать банки, не говоря уже о том, чтобы поставить на огонь сковороду, с которой во все стороны разлетаются брызги. Ресторан совсем рядом, в прошлый раз он ел там мясо, сегодня будет есть рыбу, надо вносить во все хоть какое-то разнообразие, иначе жизнь сразу становится предсказуемой, сухой, монотонной. А этого Тертулиано Максимо Афонсо очень боится. На столике в центре гостиной сложены тридцать шесть кассет, принесенных сегодня из магазина, в ящике письменного стола ждут своей очереди еще три, оставшиеся непросмотренными с прошлого раза, огромность задания подавляет его, такого Тертулиано Максимо Афонсо и худшему своему врагу не пожелает, правда, ему неизвестно, кто этот враг, может быть, из-за того, что он еще достаточно молод, а может быть, потому, что он всегда ведет себя осторожно. Чтобы как-то занять остававшееся до ужина время, он решил разместить кассеты по порядку, в зависимости от даты выпуска соответствующих фильмов, и поскольку они не помещались ни на круглом столе, ни на письменном, он стал раскладывать их на полу, вдоль одной из полок с книгами, крайней слева оказалась самая старая, «Один из многих», крайней справа самая новая, «Богиня сцены». Если бы Тертулиано Максимо Афонсо последовательно проводил на практике идеи, которые он пропагандировал в отношении преподавания истории, он начал бы просмотр данного ряда кассет в обратном порядке, то есть начал бы с «Богини сцены» и кончил «Одним из многих». Но нам хорошо известно, что неподъемный груз традиций, обычаев и привычек, занимающий большую часть нашего мозга, безжалостно подавляет самые блестящие новаторские идеи, на производство которых еще способна оставшаяся его часть, и если в каких-то случаях сей груз благодетельно уравновешивает порывы неумеренно разыгравшегося воображения, способного завести нас бог знает куда, то в других, и весьма частых, он упорно и незаметно для нашего сознания выводит на рутинные проторенные пути то, что мы считаем своей свободой действий, уподобляя нас растению, бессознательно тянущемуся в сторону света. И поэтому учитель истории будет неукоснительно следовать существующей учебной программе и начнет просматривать фильмы, двигаясь от самого старого к самому новому, от времени эффектов, которые мы называли естественными, ко времени тех, которые стали называться спецэффектами, поскольку, не представляя себе, каким образом они изобретаются и производятся, мы должны были дать им какое-то наименование. Тертулиано Максимо Афонсо уже вернулся из ресторана, вышло так, что рыбного блюда он там есть не стал, оно было приготовлено из морского черта, безобразного существа, живущего на песчаном или илистом дне начиная от берега и до тысячеметровых глубин, обладающего огромной приплюснутой головой и пастью, вооруженной крепкими зубами, достигающего порой двух метров в длину и сорока килограммов веса, это отвратительное на вид создание решительно отторгают и рот, и нос, и желудок Тертулиано Максимо Афонсо. Данную информацию он только что вычитал в энциклопедии, движимый желанием узнать в конце концов что-то о рыбе, которая всегда была ему так противна. Любопытство это возникло в нем уже очень давно, но непонятно почему он решил удовлетворить его только сейчас. Мы сказали: непонятно почему, однако это не совсем так, да, действительно, между тем фактом, что до сих пор Тертулиано Максимо Афонсо знал морского черта только по его внешнему виду, вкусу и структуре кусков, попадавших на его тарелку, и тем обстоятельством, что в определенный момент определенного дня, будто у него не было других дел, он лезет в энциклопедию в поисках информации о нем, на первый взгляд нет никакой логической связи. Но у нас очень странные отношения со словами. Мы с детства усваиваем какое-то их количество, затем в течение жизни узнаем новые, приходящие к нам благодаря образованию, чтению, из разговоров, однако имеется лишь ничтожное число слов, о значении которых мы могли бы дать точный ответ, если бы нас об этом спросили. И вот мы что-то утверждаем или отрицаем, убеждаем или позволяем себя убедить, приводим аргументы и делаем выводы, отважно плывя по поверхности смыслов, о которых имеем весьма смутное представление, ощупью, но с показной уверенностью пробираясь сквозь словесную мглу, и при этом, как ни странно, все-таки, хоть и с грехом пополам, понимаем друг друга и даже приобретаем единомышленников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47