Судья, небезразличный к нарушениям профессиональной этики, может припереть Фримантла к стенке двумя-тремя каверзными вопросами, да и Ассоциация адвокатов также может доставить ему несколько неприятных минут. Поразмыслив немного, Мел перестал тревожиться.
А мысли Эллиота Фримантла текли в том же направлении, хотя Мелу это и не было известно. При всех прочих своих качествах Эллиот Фримантл был еще и прагматик. Он уже давно пришел к убеждению, что в жизни удачи всегда сменяются неудачами и наоборот. Иной раз неудача бывает непредвиденной и абсурдной. Случай, причуда судьбы, мелкая оплошность могли превратить уже почти состоявшийся успех в чудовищное поражение. Утешением служило то, что бывало и наоборот.
Встреча с управляющим аэропортом Мелом Бейкерсфелдом была именно такой оплошностью, которой следовало избежать. Даже после первого с ним столкновения, служившего – как теперь уже понимал Фримантл – явным ему предостережением, он все еще продолжал недооценивать своего противника и торчать в аэропорту, вместо того чтобы поскорее отсюда убраться. И еще одно обстоятельство слишком поздно обнаружил для себя Фримантл: Бейкерсфелд отнюдь не прост – он игрок и умеет рискнуть. Только азартный игрок мог сделать такую ставку, как сделал Бейкерсфелд минуту назад. И только Эллиот Фримантл сразу же понял, что Бейкерсфелд сорвал банк.
Фримантл знал, что Ассоциация адвокатов может весьма отрицательно отнестись к его сегодняшней деятельности. Более того: у него уже были однажды неприятные столкновения с наблюдательным комитетом Ассоциации, и ему отнюдь не улыбалось снова попасться ему на крючок.
Бейкерсфелд прав, думал Фримантл. Взыскивать судебным порядком причитающийся ему на основе подписанных с ним соглашений гонорар он не станет. Риск слишком велик, а шансы на победу ничтожны.
Но он, конечно, не сложит оружия. Завтра, решил Фримантл, он составит обращение к жителям Медоувуда, подписавшим эти соглашения. Он постарается убедить их сохранить его как своего постоянного юрисконсульта за оговоренную ранее сумму гонорара. Впрочем, он не надеялся, чтобы многие откликнулись на его предложение. Слишком большие сомнения удалось Мелу Бейкерсфелду – чтоб он пропал, наглая рожа! – поселить в их душах. Какую-то малость все же он, верно, наскребет – у тех, кто найдет для себя приемлемым продолжать вести с ним дела. Ну, а дальше уж ему придется решать, стоит ли овчинка выделки. О том же, чтобы сорвать большой куш, больше не приходится и мечтать.
Но не сегодня-завтра подвернется что-нибудь еще. Так всегда бывает. В результате усилий Неда Ордвея и еще нескольких полицейских толпа начала постепенно расходиться – в зале ожидания восстанавливалась нормальная циркуляция пассажиров. Микрофоны и телекамеры убрали.
Мел Бейкерсфелд увидел Таню Ливингстон – она пробиралась сквозь редевшую толпу.
В эту минуту одна из жительниц Медоувуда – она уже не раз попадалась Мелу на глаза в этот день – преградила ему дорогу. У нее было выразительное интеллигентное лицо и каштановые волосы до плеч.
– Мистер Бейкерсфелд, – негромко произнесла женщина, – мы тут много говорили между собой-и теперь понимаем некоторые вещи лучше, чем раньше. И все же я не услышала ответа на вопрос: что же мне сказать моим детям, когда они плачут и спрашивают: почему не велят этому шуму, чтобы он перестал шуметь и не мешал нам спать?
Мел грустно покачал головой. Безыскусные слова этой женщины заставили его почувствовать, насколько бесплодно было все, что здесь сегодня происходило. Он понимал: ему нечего ей ответить. И сомневался, что такой ответ может быть найден – до тех пор, во всяком случае, пока жилища людей и аэропорты будут соседствовать друг с другом. Он все еще раздумывал над ответом, когда Таня Ливингстон протянула ему сложенный листок бумаги.
Развернув его. Мел прочел отпечатанное на машинке сообщение, носящее явные следы спешки:
«рейс 2
взрыв воздхе.
смлет поврждн есть раненые.
взрщается сюда, трбует
экстрнн. псадки, ориент. время прибл. 0130.
кмдир запршвает впп три-ноль.
кдп сообщ. три-ноль блкрвана».
12
Доктор Милтон Компаньо, практикующий терапевт-хирург, делал все, что подсказывали ему наука и опыт, чтобы спасти жизнь Гвен Мейген, лежавшей среди груды залитых кровью обломков в конце салона туристского класса. У него не было ни малейшей уверенности в том, что его старания увенчаются успехом.
Когда бомба взорвалась, ближе всех к месту взрыва, если не считать самого Герреро, находилась Гвен Мейген.
Ее могло убить на месте – как Герреро. Но этого не произошло; она еще была жива – в силу двух обстоятельств.
Находясь в непосредственной близости от места взрыва, Гвен в то же время была защищена от него дверью туалетной комнаты и телом Герреро. Каждой из этих преград в отдельности было бы недостаточно, чтобы спасти жизнь Гвен, однако вместе они в какой-то мере ослабили силу удара.
В то же мгновение был поврежден фюзеляж, и произошел второй взрыв – и взрывная разгерметизация.
Динамитным взрывом тяжело ранило Гвен, и она, обливаясь кровью, отлетела назад; однако силе взрыва теперь противостояла другая сила – волна сжатого воздуха, рвавшаяся наружу в пролом фюзеляжа. Было так, словно сшиблись два урагана. Но уже в следующую секунду разгерметизация одержала верх, подхватила взрывную волну и увлекла за собой в непроглядный мрак разреженных атмосферных высот.
Динамитный взрыв был мощным, но нанесенные им повреждения ограничились узким участком.
Сильнее всех пострадала Гвен, лежавшая теперь без сознания в проходе. Второй жертвой оказался очкастый молодой человек, который, выйдя из туалета, испугал Герреро. Раненный, оглушенный взрывом, он был весь в крови, но не потерял сознания и устоял на ногах. Еще человек пять-шесть были ранены и контужены различными обломками. Остальные получили ушибы и легкие ранения от пронесшихся через салон предметов, которые волна разгерметизации потащила в пролом фюзеляжа.
В первые мгновения после разгерметизации всех, кто не был пристегнут к сиденью, повлекло к зияющей дыре в фюзеляже, и в наибольшей опасности оказалась снова Гвен Мейген. Однако при падении она инстинктивно, а быть может, случайно зацепилась рукой за ножку кресла. Это спасло ее, а ее тело послужило преградой для других.
Через несколько секунд вихрь, созданный разгерметизацией, начал слабеть.
Теперь самую грозную опасность для всех – как для раненых, так и для непострадавших – представляла нехватка кислорода.
Хотя кислородные маски тотчас выпали из своих гнезд, лишь немногие пассажиры не растерялись и сразу воспользовались ими.
Впрочем, кое-кто начал действовать тут же, пока было еще не поздно. Все стюардессы, где бы они ни находились, мгновенно – вот когда сказалась тренировка – схватили кислородные маски и показали пассажирам, что надо делать. Среди пассажиров было трое врачей, отправившихся на время своих каникул в путешествие вместе с женами. Понимая, что дорога каждая секунда, они надели маски и заставили окружающих тоже их надеть. Джуди, племянница таможенного инспектора Стэндиша, проворная восемнадцатилетняя девушка, не только сама без промедления надела маску и на себя, и на ребенка в соседнем кресле, но и показала знаками родителям ребенка и другим пассажирам через проход от нее, чтобы они сделали то же самое. Миссис Квонсетт, старый опытный «заяц», много раз во время своих полетов без билета наблюдавшая, как стюардессы демонстрируют применение кислородных масок, тоже не растерялась, схватила одну маску для себя, а другую для своего приятеля-гобоиста, которого она силой заставила опуститься в кресло рядом с собой. У миссис Квонсетт уже не было уверенности, что она выйдет из этой переделки живой, но это не слишком ее тревожило; однако как бы ни развернулись дальше события, она хотела присутствовать при них до конца.
Кто-то успел сунуть маску раненому молодому человеку в очках, и тот, едва держась на ногах и, по-видимому, плохо отдавая себе отчет в происходящем, сумел все же прижать ее к лицу.
Тем не менее по истечении критического периода – то есть через пятнадцать секунд после разгерметизации – лишь около половины пассажиров были в кислородных масках. Те же, кто не обеспечил себя кислородом, один за другим начали впадать в дремотное оцепенение, а еще через пятнадцать секунд большинство из них потеряли сознание.
Гвен Мейген в первые мгновения не оказали помощи, и она лежала без кислородной маски. Ее обморок, вызванный взрывом, стал еще более глубоким вследствие недостатка кислорода.
В эту минуту в пилотской кабине Энсон Хэррис, идя на риск еще сильнее повредить самолет и, быть может, даже разнести его на куски, принял решение пикировать, чтобы спасти жизнь всех, кому грозила смерть от удушья, и в том числе Гвен.
Самолет вошел в пике на высоте двадцати восьми тысяч футов и вышел из пике через две с половиной минуты на десяти тысячах футов.
Человек может прожить без кислорода от трех до четырех минут, и мозг его при этом не пострадает.
В первую – одну с четвертью – минуту пикирования, пока самолет не снизился до девятнадцати тысяч футов, он находился в слишком разреженных для поддержания жизни слоях атмосферы. Ниже этой границы содержание кислорода в воздухе уже настолько возросло, что он стал пригоден для дыхания.
На двенадцати тысячах футов начало восстанавливаться нормальное дыхание. На десяти тысячах футов – когда последние критические секунды уже истекали – сознание начало возвращаться ко всем лежавшим без чувств, за исключением Гвен Мейген. Многие не успели даже заметить, что теряли сознание.
Когда первое потрясение прошло, все мало-помалу начали ориентироваться в происходящем. Одна из стюардесс, энергичная блондинка из Иллинойса, вторая по старшинству после Гвен, поспешно направилась в конец салона к наиболее тяжело раненным. Увидав их, она страшно побледнела, но продолжала настойчиво спрашивать:
– Нет ли здесь врача? Скажите, нет ли здесь врача?
– Есть врач, мисс! – Доктор Компаньо поспешил навстречу еще прежде, чем услышал этот призыв. Это был маленький, остроносый, подвижный человечек, с быстрой речью и заметным бруклинским акцентом. Он оглядывался по сторонам, чувствуя пронизывающий холод – ветер с резким шумом врывался в пробоину в фюзеляже. На месте туалетов была груда искореженных, залитых кровью железных обломков. В фюзеляже самолета в хвостовой его части зияла дыра, сквозь которую видны были рулевые тросы… Он старался перекричать вой ветра и рев двигателей, ставшие оглушительными после повреждения фюзеляжа. – Я бы перевел всех, кого можно, вперед, подальше от пролома. Надо постараться как-нибудь их обогреть. А раненых нужно укрыть одеялами.
Стюардесса сказала с сомнением:
– Попытаюсь что-нибудь найти.
Почти все одеяла, лежавшие, как обычно, наверху, в сетках, унесло вместе с одеждой пассажиров и прочими предметами в момент разгерметизации.
Еще двое врачей из той же туристской группы, что и доктор Компаньо, присоединились к нему. Один из них сказал стюардессе:
– Тащите сюда все медикаменты, какие у вас есть для оказания первой помощи.
Доктор Компаньо уже стоял на коленях возле Гвен: из трех врачей только у него оказалась при себе медицинская сумка.
Носить ее с собой повсюду было характерной особенностью доктора Милтона Компаньо. И теперь он сразу овладел положением и взял на себя руководство, хотя, будучи всего лишь врачом общей практики, был официально ниже рангом остальных двух врачей – профессиональных терапевтов.
Милтон Компаньо считал, что врач всегда на дежурстве. Выходец из нью-йоркских трущоб, нелегким трудом выбившийся в люди, он тридцать пять лет назад начал вести частный прием в итальянском квартале Чикаго, неподалеку от Милуоки и Гранд-авеню, и с тех пор, по утверждению его жены, не занимался медициной лишь в те часы, когда спал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
А мысли Эллиота Фримантла текли в том же направлении, хотя Мелу это и не было известно. При всех прочих своих качествах Эллиот Фримантл был еще и прагматик. Он уже давно пришел к убеждению, что в жизни удачи всегда сменяются неудачами и наоборот. Иной раз неудача бывает непредвиденной и абсурдной. Случай, причуда судьбы, мелкая оплошность могли превратить уже почти состоявшийся успех в чудовищное поражение. Утешением служило то, что бывало и наоборот.
Встреча с управляющим аэропортом Мелом Бейкерсфелдом была именно такой оплошностью, которой следовало избежать. Даже после первого с ним столкновения, служившего – как теперь уже понимал Фримантл – явным ему предостережением, он все еще продолжал недооценивать своего противника и торчать в аэропорту, вместо того чтобы поскорее отсюда убраться. И еще одно обстоятельство слишком поздно обнаружил для себя Фримантл: Бейкерсфелд отнюдь не прост – он игрок и умеет рискнуть. Только азартный игрок мог сделать такую ставку, как сделал Бейкерсфелд минуту назад. И только Эллиот Фримантл сразу же понял, что Бейкерсфелд сорвал банк.
Фримантл знал, что Ассоциация адвокатов может весьма отрицательно отнестись к его сегодняшней деятельности. Более того: у него уже были однажды неприятные столкновения с наблюдательным комитетом Ассоциации, и ему отнюдь не улыбалось снова попасться ему на крючок.
Бейкерсфелд прав, думал Фримантл. Взыскивать судебным порядком причитающийся ему на основе подписанных с ним соглашений гонорар он не станет. Риск слишком велик, а шансы на победу ничтожны.
Но он, конечно, не сложит оружия. Завтра, решил Фримантл, он составит обращение к жителям Медоувуда, подписавшим эти соглашения. Он постарается убедить их сохранить его как своего постоянного юрисконсульта за оговоренную ранее сумму гонорара. Впрочем, он не надеялся, чтобы многие откликнулись на его предложение. Слишком большие сомнения удалось Мелу Бейкерсфелду – чтоб он пропал, наглая рожа! – поселить в их душах. Какую-то малость все же он, верно, наскребет – у тех, кто найдет для себя приемлемым продолжать вести с ним дела. Ну, а дальше уж ему придется решать, стоит ли овчинка выделки. О том же, чтобы сорвать большой куш, больше не приходится и мечтать.
Но не сегодня-завтра подвернется что-нибудь еще. Так всегда бывает. В результате усилий Неда Ордвея и еще нескольких полицейских толпа начала постепенно расходиться – в зале ожидания восстанавливалась нормальная циркуляция пассажиров. Микрофоны и телекамеры убрали.
Мел Бейкерсфелд увидел Таню Ливингстон – она пробиралась сквозь редевшую толпу.
В эту минуту одна из жительниц Медоувуда – она уже не раз попадалась Мелу на глаза в этот день – преградила ему дорогу. У нее было выразительное интеллигентное лицо и каштановые волосы до плеч.
– Мистер Бейкерсфелд, – негромко произнесла женщина, – мы тут много говорили между собой-и теперь понимаем некоторые вещи лучше, чем раньше. И все же я не услышала ответа на вопрос: что же мне сказать моим детям, когда они плачут и спрашивают: почему не велят этому шуму, чтобы он перестал шуметь и не мешал нам спать?
Мел грустно покачал головой. Безыскусные слова этой женщины заставили его почувствовать, насколько бесплодно было все, что здесь сегодня происходило. Он понимал: ему нечего ей ответить. И сомневался, что такой ответ может быть найден – до тех пор, во всяком случае, пока жилища людей и аэропорты будут соседствовать друг с другом. Он все еще раздумывал над ответом, когда Таня Ливингстон протянула ему сложенный листок бумаги.
Развернув его. Мел прочел отпечатанное на машинке сообщение, носящее явные следы спешки:
«рейс 2
взрыв воздхе.
смлет поврждн есть раненые.
взрщается сюда, трбует
экстрнн. псадки, ориент. время прибл. 0130.
кмдир запршвает впп три-ноль.
кдп сообщ. три-ноль блкрвана».
12
Доктор Милтон Компаньо, практикующий терапевт-хирург, делал все, что подсказывали ему наука и опыт, чтобы спасти жизнь Гвен Мейген, лежавшей среди груды залитых кровью обломков в конце салона туристского класса. У него не было ни малейшей уверенности в том, что его старания увенчаются успехом.
Когда бомба взорвалась, ближе всех к месту взрыва, если не считать самого Герреро, находилась Гвен Мейген.
Ее могло убить на месте – как Герреро. Но этого не произошло; она еще была жива – в силу двух обстоятельств.
Находясь в непосредственной близости от места взрыва, Гвен в то же время была защищена от него дверью туалетной комнаты и телом Герреро. Каждой из этих преград в отдельности было бы недостаточно, чтобы спасти жизнь Гвен, однако вместе они в какой-то мере ослабили силу удара.
В то же мгновение был поврежден фюзеляж, и произошел второй взрыв – и взрывная разгерметизация.
Динамитным взрывом тяжело ранило Гвен, и она, обливаясь кровью, отлетела назад; однако силе взрыва теперь противостояла другая сила – волна сжатого воздуха, рвавшаяся наружу в пролом фюзеляжа. Было так, словно сшиблись два урагана. Но уже в следующую секунду разгерметизация одержала верх, подхватила взрывную волну и увлекла за собой в непроглядный мрак разреженных атмосферных высот.
Динамитный взрыв был мощным, но нанесенные им повреждения ограничились узким участком.
Сильнее всех пострадала Гвен, лежавшая теперь без сознания в проходе. Второй жертвой оказался очкастый молодой человек, который, выйдя из туалета, испугал Герреро. Раненный, оглушенный взрывом, он был весь в крови, но не потерял сознания и устоял на ногах. Еще человек пять-шесть были ранены и контужены различными обломками. Остальные получили ушибы и легкие ранения от пронесшихся через салон предметов, которые волна разгерметизации потащила в пролом фюзеляжа.
В первые мгновения после разгерметизации всех, кто не был пристегнут к сиденью, повлекло к зияющей дыре в фюзеляже, и в наибольшей опасности оказалась снова Гвен Мейген. Однако при падении она инстинктивно, а быть может, случайно зацепилась рукой за ножку кресла. Это спасло ее, а ее тело послужило преградой для других.
Через несколько секунд вихрь, созданный разгерметизацией, начал слабеть.
Теперь самую грозную опасность для всех – как для раненых, так и для непострадавших – представляла нехватка кислорода.
Хотя кислородные маски тотчас выпали из своих гнезд, лишь немногие пассажиры не растерялись и сразу воспользовались ими.
Впрочем, кое-кто начал действовать тут же, пока было еще не поздно. Все стюардессы, где бы они ни находились, мгновенно – вот когда сказалась тренировка – схватили кислородные маски и показали пассажирам, что надо делать. Среди пассажиров было трое врачей, отправившихся на время своих каникул в путешествие вместе с женами. Понимая, что дорога каждая секунда, они надели маски и заставили окружающих тоже их надеть. Джуди, племянница таможенного инспектора Стэндиша, проворная восемнадцатилетняя девушка, не только сама без промедления надела маску и на себя, и на ребенка в соседнем кресле, но и показала знаками родителям ребенка и другим пассажирам через проход от нее, чтобы они сделали то же самое. Миссис Квонсетт, старый опытный «заяц», много раз во время своих полетов без билета наблюдавшая, как стюардессы демонстрируют применение кислородных масок, тоже не растерялась, схватила одну маску для себя, а другую для своего приятеля-гобоиста, которого она силой заставила опуститься в кресло рядом с собой. У миссис Квонсетт уже не было уверенности, что она выйдет из этой переделки живой, но это не слишком ее тревожило; однако как бы ни развернулись дальше события, она хотела присутствовать при них до конца.
Кто-то успел сунуть маску раненому молодому человеку в очках, и тот, едва держась на ногах и, по-видимому, плохо отдавая себе отчет в происходящем, сумел все же прижать ее к лицу.
Тем не менее по истечении критического периода – то есть через пятнадцать секунд после разгерметизации – лишь около половины пассажиров были в кислородных масках. Те же, кто не обеспечил себя кислородом, один за другим начали впадать в дремотное оцепенение, а еще через пятнадцать секунд большинство из них потеряли сознание.
Гвен Мейген в первые мгновения не оказали помощи, и она лежала без кислородной маски. Ее обморок, вызванный взрывом, стал еще более глубоким вследствие недостатка кислорода.
В эту минуту в пилотской кабине Энсон Хэррис, идя на риск еще сильнее повредить самолет и, быть может, даже разнести его на куски, принял решение пикировать, чтобы спасти жизнь всех, кому грозила смерть от удушья, и в том числе Гвен.
Самолет вошел в пике на высоте двадцати восьми тысяч футов и вышел из пике через две с половиной минуты на десяти тысячах футов.
Человек может прожить без кислорода от трех до четырех минут, и мозг его при этом не пострадает.
В первую – одну с четвертью – минуту пикирования, пока самолет не снизился до девятнадцати тысяч футов, он находился в слишком разреженных для поддержания жизни слоях атмосферы. Ниже этой границы содержание кислорода в воздухе уже настолько возросло, что он стал пригоден для дыхания.
На двенадцати тысячах футов начало восстанавливаться нормальное дыхание. На десяти тысячах футов – когда последние критические секунды уже истекали – сознание начало возвращаться ко всем лежавшим без чувств, за исключением Гвен Мейген. Многие не успели даже заметить, что теряли сознание.
Когда первое потрясение прошло, все мало-помалу начали ориентироваться в происходящем. Одна из стюардесс, энергичная блондинка из Иллинойса, вторая по старшинству после Гвен, поспешно направилась в конец салона к наиболее тяжело раненным. Увидав их, она страшно побледнела, но продолжала настойчиво спрашивать:
– Нет ли здесь врача? Скажите, нет ли здесь врача?
– Есть врач, мисс! – Доктор Компаньо поспешил навстречу еще прежде, чем услышал этот призыв. Это был маленький, остроносый, подвижный человечек, с быстрой речью и заметным бруклинским акцентом. Он оглядывался по сторонам, чувствуя пронизывающий холод – ветер с резким шумом врывался в пробоину в фюзеляже. На месте туалетов была груда искореженных, залитых кровью железных обломков. В фюзеляже самолета в хвостовой его части зияла дыра, сквозь которую видны были рулевые тросы… Он старался перекричать вой ветра и рев двигателей, ставшие оглушительными после повреждения фюзеляжа. – Я бы перевел всех, кого можно, вперед, подальше от пролома. Надо постараться как-нибудь их обогреть. А раненых нужно укрыть одеялами.
Стюардесса сказала с сомнением:
– Попытаюсь что-нибудь найти.
Почти все одеяла, лежавшие, как обычно, наверху, в сетках, унесло вместе с одеждой пассажиров и прочими предметами в момент разгерметизации.
Еще двое врачей из той же туристской группы, что и доктор Компаньо, присоединились к нему. Один из них сказал стюардессе:
– Тащите сюда все медикаменты, какие у вас есть для оказания первой помощи.
Доктор Компаньо уже стоял на коленях возле Гвен: из трех врачей только у него оказалась при себе медицинская сумка.
Носить ее с собой повсюду было характерной особенностью доктора Милтона Компаньо. И теперь он сразу овладел положением и взял на себя руководство, хотя, будучи всего лишь врачом общей практики, был официально ниже рангом остальных двух врачей – профессиональных терапевтов.
Милтон Компаньо считал, что врач всегда на дежурстве. Выходец из нью-йоркских трущоб, нелегким трудом выбившийся в люди, он тридцать пять лет назад начал вести частный прием в итальянском квартале Чикаго, неподалеку от Милуоки и Гранд-авеню, и с тех пор, по утверждению его жены, не занимался медициной лишь в те часы, когда спал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86