– заинтересовался король.
– Свахерея, уппертальская летающая ведьма, – пояснил Мулкеба.
– Ух ты! – восхитился Оттобальт.
– Самая добрая и заботливая на свете, – сказала Галя. – Не то что некоторые. Чего дернуть-то?
– Да вот, – и чародей потыкал пальцем в табличку.
Стекло снялось неожиданно легко, и разбивать его не пришлось. Молодая королева Упперталя взялась за штурляндик и дернула.
Вот тут и началось сущее светопреставление. Во всем замке погасли свечи, сами собой распахнулись все окна и в них ворвался зловещий холодный ветер. Захлопали тяжелые шторы, завизжали знатные дамы, чьи пышные юбки взметнулись вверх.
Во дворе рассыпался диковинный Галин экипаж. Аквалангисты растаяли в пространстве, а по полу запрыгали две переполошенные лягушки.
Залы, комнаты, подвалы озарились мигающим красным светом, и какая-то милая молодая особа заговорила загробным голосом, немного в нос:
– Внимание! До самоуничтожения станции осталось тридцать минут. Всему персоналу собраться у аварийного выхода! Повторяю! До самоуничтожения станции – тридцать минут! Всему персоналу собраться у аварийного выхода!
И Галя исчезла, не сходя с места.
– Где моя невеста? – вытаращил король испуганные глаза.
– Э-э-э… – весьма вразумительно отвечал маг.
– И слава Душаре! – вставила тетя.
– Помолчи, – отрезал Оттобальт. – А не то посажу к лесорубу Куксу, и будешь пятый угол искать до конца жизни.
– Командира! Командира!
Счастливый Маметов прыгал вокруг Салонюка, светился от счастья и только что не пел.
– Командира! Немца с моя говорить, в гости звать. Шибко добрый был: говорить – камрад Ташкент не брал. Прага брал, Гданьск брал, Париж брал, Белохатки брать надо, Ташкент брать не надо. Мама дома, Ташкент, чай пить, Малика Маметов с войны встречать.
Салонюк продолжал заниматься каким-то своим командирским делом, по ходу дела наставляя глупого бойца:
– Ну що ты стрыбаешь, як скажена кенгуру? Ты що думаешь – цей нимець тебе до хаты к маме у Ташкент повезе? Ци нимци – уси брехуны. Вони тоби все, що завгодно скажуть, тильки щоб скорише таку вузькоглазу кенгуру, як ты, до своий Германии видправить! – И себе под нос пробормотал: – Мабуть, у ихнего фюрера такого ще нема. Они так мого кума видправилы, – продолжил он в полный голос. – Теж був такий, як ты… довирливый. Нимець наговорыв с три коробы, а вин ухи и развисив. Зараз, мабуть, десь на той Нимеччини у ихнему зоопарку сидыть пид вывеской «наидурниший дурень»…
Тут его осенило, и он внимательно вгляделся в счастливое лицо Маметова:
– Стий. Яка мама? Який нимець? Що таке? Де ты знову нимця взяв?! До речи, откуда у тебе цей ахтомат… та шапку де ты знову свою знайшов?
На радостях Колбажан не стал акцентировать внимание на том факте, что командир его – существо недогадливое и еще к тому же глухое. Русским же почти языком говорят ему, что случилось.
– Товарищ немецко-фашистская захватчик камрад, – пояснил он с готовностью, – с моя говорить. Ахтамат отдавать. Шапка с красный звезда – отдавать. Моя в гости звать, твоя в гости звать, всех в гости звать, на танка кататься давать! Моя не стрелять, камрад не стрелять, дружба-мир заключать!
Перукарников почесал за ухом. Оно, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит, когда Бог спит?
– Товарищ командир, а может, урюк прав – да нам с фрицем мир заключить? А немец нас на броне подкинет? Все лучше будет, чем пешком волочиться да комаров в лесу кормить. И ящичек с минами подвезет до места назначения.
Салонюк понял одно: тяготы войны сказались-таки на душевном здоровье его товарищей. Сперва Маметов, теперь вот Перукарников. Он внимательно поглядел на Ивана:
– Куды вин тебе подкине… на брони? Дурья твоя башка! Ты ему на брони потрибен тильки для того, щоб вона не пошкарябалась, колы по нему з нашего боку пушки вдарять. Вин за цю знахидку от фюрера ще одын хрест получить.
Однако долго сердиться Тарас не умел. Поэтому уже через минуту тише и спокойнее продолжил:
– Був у нашему колхози одын такий, як ты, Перукарников. Ему все одно було, на чому йихаты, абы тильки пишком не иты. Вин так и поихав до Германии на фашиському грузовику у супроводи взвода ахтоматчиков.
– Да хотя бы поглядим на него, – предложил Иван смущенно. – Попытка не пытка, а за спрос, как говорится, денег не берут.
Танк действительно стоял там, где указал Маметов. И немцы и впрямь были бы очень рады увидеть хоть одного живого партизана, потому что, протрезвев, Морунген понял, что партизаны – это братья по разуму. А братья по разуму обязаны держаться вместе.
Наткнувшись на Маметова во второй раз, Дитрих старался вести себя как можно дружелюбнее. И хотя этот боец разговаривал по-русски еще хуже, чем он, вскоре барон выяснил, что партизанский отряд и сам был бы счастлив узнать, куда подевались родимые Белохатки. И что ящик с минами таскать на себе очень тяжело, а товарищ Салонюк запрещает его выбросить, хотя миномет окончательно и бесповоротно погиб – и именно этот дикий грохот немцы и слышали.
Словом, отчаявшийся отыскать снег, Белохатки, вторую танковую бригаду и полиглота Хруммсу, экипаж «Белого дракона» был готов везти на броне целое партизанское соединение Сидора Ковпака – не то что пятерых милых людей, с которыми их объединяли общие интересы.
Однако Салонюк осторожничал.
Чужая душа – потемки, и по-своему он был совершенно прав, не доверяя немцам.
С другой стороны, клятые фрицы казались ему близкими людьми. Их даже было жалко уничтожать, потому что других родственных душ нигде не наблюдалось.
Жабодыщенко, смущаясь, робко – как на школьном экзамене – обратился к Салонюку:
– Товарищ Салонюк, я, конешно, выбачаюсь, бо в танках мало що розумию, та щось мне здаеться, шо ця танка какась-такась трохи дивна. На боку нема нияких цифер та нияких знакив, кроме тих бисових хрестив, що на усих их танках малюють. Я доси николы такого не бачив.
Перукарников неожиданно поддержал товарища:
– Да, этот танк совсем не похож на те, что мы у реки видели. К тому же те на другом берегу остались, а этот здесь непонятно откуда взялся. Мост-то мы взорвали. И тут он как въехал в избу!
Салонюк прищурился:
– То-то я и бачу, що вин зовсим одын крутыться. Молодець, Перукарников, колы захочеш, можеш добре соображаты.
Пока Салонюк рассматривал танк в бинокль, Жабодыщенко думал. И придумал совершенно сногсшибательную теорию.
– Може, – с завываниями произнес он, – це якась дьявольска танка, котра усих партизан заманюеть в пекло?
Тарас уронил бинокль и повернулся к бойцу. Ему уже было дурно от всех этих кошмарных историй, а подчиненные, похоже, не собирались останавливаться на достигнутом. Маразм крепчал.
– Ну ты завжды, Жабодыщенко, як що-небудь брякнешь, то потим хоч к нимцям у полон з давайся. Тебе салом не годуй, тильки дай кого-небудь напугать. Ну яка дьявольска танка може буты на фронти? На фронти може буты тильки два виды танки: ворожа – нимецька, або наша ридна! На що ты, Жабодыщенко, потрибен дьявольской танке? Ты що, выдатный партизаньский грешник? – И командир пробормотал потрясение: – Николы не думав вид себе таке почуты.
Тем ярким солнечным утром Морунген делал очередную запись в своем дневнике. Рядом с ним лежал атташе-кейс с бумагами.
Из лесу выглянули изумленные партизаны. Салонюк недоверчиво разглядывал диковинный танк и странного немца, шевеля усами, словно знаменитый тараканище. Не вынеся этой идиллической картинки, он забурчал себе под нос:
– Шо вин там робыть? Пише, чи шо? Тоже мени, розумиешь, нимецький казочник – Ганс Християн Андерсен! – Тут он обернулся к Жабодыщенко: – Ну що претендент на значок ГТО, давай хапай свою снайперську гвынтивку у Перукарникова та лизь на цей… – подозрительно уставился на незнакомое дерево, – мабуть шо дуб.
Сидорчук с Перукарниковым дружно подпихивали Жабодыщенко снизу, тот покраснел как рак, раздувал щеки и делал отчаянные попытки взобраться на дерево. Сапоги все время соскальзывали по голому стволу.
Тарас как завороженный смотрел на эту картину несколько секунд. Потом его нервы не выдержали:
– И чому тебе тильки, Перукарников, вчилы в твоему инстытути? Командир не пидкаже – сам не здогадаешься, шо з цего верхолаза з церковно-приходськои школы треба чоботы зняты, инакше вин до вечора, – потыкал пальцем наверх, – туды не забереться!
Пыхтение, сопение и бульканье наконец затихли. Жабодыщенко вместе с винтовкой исчез в густой листве.
Салонюк напутствовал Маметова, и стороннему наблюдателю вполне могло бы показаться, что он несколько ревнует своего бойца к «немецкому сказочнику».
– Ну от, Маметов. Иды до свого нимецького приятеля. Я з хлопцямы звидсы подывлюся, як вы будете на радощах цилуватыся. Иды, иды, бачишь, вин якраз, мабуть, твоий мамци в Ташкент гумористичное пысьмо пише про те, як одын узбецький партызан пострилом из миномета спас йому життя. Иды, не бийся: якщо вин тебе погано встретит, Жабодыщенко його зверху из гвынтивки кокнет.
Он прищурился, разглядывая крону дерева, где шелестел, шуршал, кряхтел и издавал нечленораздельные звуки карабкающийся Жабодыщенко. Разочарованно скривился и обратился к себе с глубоким сочувствием:
– Ну шо то за людына?! Таки знову, мабуть, гвынтивку ротом держит. Сопе, як ковальський мих. – Вздохнул. – Може, до кинця вийны ще успию поясныты йому, чому вси гвынтивки выпускають з ременями.
Запыхавшийся, взмокший Перукарников выдвинул ультиматум:
– Если, товарищ командир, Жабодыщенко и снимать оттуда придется с такими же потерями, то я сразу отказываюсь. Категорически. Он туда ради Маметова полез, пусть Маметов его после и сгружает.
Командир возразил:
– Ось ты, Перукарников, такий розумнык, а того не знаешь, що грушу з горы не треба толкаты, вона сама впаде.
Озабоченный Сидорчук высунулся из-за спины Перукарникова, пытаясь заинтересовать командира гораздо более интересным вопросом:
– Товарыш Салонюк, як там воно не выйде, а все ж добре бы нам пидстрахуватыся на всякий случай. – И Василь с сомнением поглядел сначала туда, где должен был сидеть Жабодыщенко, а потом и в сторону танка. – В житти таке бувае: сяде курка и без покладу. И ось що я вам скажу – добре зараз, як сусид близькый, а перелаз низькый. Може, покы нимець свою казку пише, я заповзу до нього с того боку та заминую танк знизу. Все краще буде, ниж тильки на Жабодыщенка надиятысь. А тоди, якщо вин не попаде у фриця з гвынтивки, мы звидсы його взрывчаткой высадымо у небо разом з його хатой-читальней. – Он задумался и уточнил: – Треба тильки нам до лису швыдко тикаты, шоб колеса вид танку на голову не позвалювалыся.
Салонюк проявил чудеса выдержки и долготерпения:
– Я бачу, бачу, Сидорчук, шо тоби свою взрывчатку и доси не терпыться до нимця прилагодиты. Ты лише забувся маленько, що разом з танком пиднимешь у небо и партизана Маметова. Це не по-товарыськи буде з нашого боку, даже якщо вин прямо у Ташкент до мамы полетыть. – Он прикинул что-то в уме и вынес окончательный вердикт: – Мабуть, якщо з улюбленым нимцем, то все одно не добре.
Тут на голову Тарасу посыпалась сухая древесная кора. Он поморщился, посмотрел наверх с тоской.
– А про него ты подумав? Йому твои колеса точнисинько на голову впадуть. Вин же до лису утекти не успие, – тильки разом з сосною, на якой сидыть, – Салонюк покрутил в пальцах листик неведомого дерева, – чи все-таки с дубом?
Что можно рассказать про партизан и немцев, которых судьба свела этим ясным днем на прелестной лесной полянке? Рассказать-то можно многое, но мы не станем дословно воспроизводить ни радостные крики Морунгена и Маметова, которые словно Геро и Леандр, разделенные некогда бурным морем, слились наконец в экстазе долгожданной встречи, ни настороженное бормотание Салонюка, который никак не мог заставить себя доверять вражеским танкистам, однако не видел иного выхода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Свахерея, уппертальская летающая ведьма, – пояснил Мулкеба.
– Ух ты! – восхитился Оттобальт.
– Самая добрая и заботливая на свете, – сказала Галя. – Не то что некоторые. Чего дернуть-то?
– Да вот, – и чародей потыкал пальцем в табличку.
Стекло снялось неожиданно легко, и разбивать его не пришлось. Молодая королева Упперталя взялась за штурляндик и дернула.
Вот тут и началось сущее светопреставление. Во всем замке погасли свечи, сами собой распахнулись все окна и в них ворвался зловещий холодный ветер. Захлопали тяжелые шторы, завизжали знатные дамы, чьи пышные юбки взметнулись вверх.
Во дворе рассыпался диковинный Галин экипаж. Аквалангисты растаяли в пространстве, а по полу запрыгали две переполошенные лягушки.
Залы, комнаты, подвалы озарились мигающим красным светом, и какая-то милая молодая особа заговорила загробным голосом, немного в нос:
– Внимание! До самоуничтожения станции осталось тридцать минут. Всему персоналу собраться у аварийного выхода! Повторяю! До самоуничтожения станции – тридцать минут! Всему персоналу собраться у аварийного выхода!
И Галя исчезла, не сходя с места.
– Где моя невеста? – вытаращил король испуганные глаза.
– Э-э-э… – весьма вразумительно отвечал маг.
– И слава Душаре! – вставила тетя.
– Помолчи, – отрезал Оттобальт. – А не то посажу к лесорубу Куксу, и будешь пятый угол искать до конца жизни.
– Командира! Командира!
Счастливый Маметов прыгал вокруг Салонюка, светился от счастья и только что не пел.
– Командира! Немца с моя говорить, в гости звать. Шибко добрый был: говорить – камрад Ташкент не брал. Прага брал, Гданьск брал, Париж брал, Белохатки брать надо, Ташкент брать не надо. Мама дома, Ташкент, чай пить, Малика Маметов с войны встречать.
Салонюк продолжал заниматься каким-то своим командирским делом, по ходу дела наставляя глупого бойца:
– Ну що ты стрыбаешь, як скажена кенгуру? Ты що думаешь – цей нимець тебе до хаты к маме у Ташкент повезе? Ци нимци – уси брехуны. Вони тоби все, що завгодно скажуть, тильки щоб скорише таку вузькоглазу кенгуру, як ты, до своий Германии видправить! – И себе под нос пробормотал: – Мабуть, у ихнего фюрера такого ще нема. Они так мого кума видправилы, – продолжил он в полный голос. – Теж був такий, як ты… довирливый. Нимець наговорыв с три коробы, а вин ухи и развисив. Зараз, мабуть, десь на той Нимеччини у ихнему зоопарку сидыть пид вывеской «наидурниший дурень»…
Тут его осенило, и он внимательно вгляделся в счастливое лицо Маметова:
– Стий. Яка мама? Який нимець? Що таке? Де ты знову нимця взяв?! До речи, откуда у тебе цей ахтомат… та шапку де ты знову свою знайшов?
На радостях Колбажан не стал акцентировать внимание на том факте, что командир его – существо недогадливое и еще к тому же глухое. Русским же почти языком говорят ему, что случилось.
– Товарищ немецко-фашистская захватчик камрад, – пояснил он с готовностью, – с моя говорить. Ахтамат отдавать. Шапка с красный звезда – отдавать. Моя в гости звать, твоя в гости звать, всех в гости звать, на танка кататься давать! Моя не стрелять, камрад не стрелять, дружба-мир заключать!
Перукарников почесал за ухом. Оно, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит, когда Бог спит?
– Товарищ командир, а может, урюк прав – да нам с фрицем мир заключить? А немец нас на броне подкинет? Все лучше будет, чем пешком волочиться да комаров в лесу кормить. И ящичек с минами подвезет до места назначения.
Салонюк понял одно: тяготы войны сказались-таки на душевном здоровье его товарищей. Сперва Маметов, теперь вот Перукарников. Он внимательно поглядел на Ивана:
– Куды вин тебе подкине… на брони? Дурья твоя башка! Ты ему на брони потрибен тильки для того, щоб вона не пошкарябалась, колы по нему з нашего боку пушки вдарять. Вин за цю знахидку от фюрера ще одын хрест получить.
Однако долго сердиться Тарас не умел. Поэтому уже через минуту тише и спокойнее продолжил:
– Був у нашему колхози одын такий, як ты, Перукарников. Ему все одно було, на чому йихаты, абы тильки пишком не иты. Вин так и поихав до Германии на фашиському грузовику у супроводи взвода ахтоматчиков.
– Да хотя бы поглядим на него, – предложил Иван смущенно. – Попытка не пытка, а за спрос, как говорится, денег не берут.
Танк действительно стоял там, где указал Маметов. И немцы и впрямь были бы очень рады увидеть хоть одного живого партизана, потому что, протрезвев, Морунген понял, что партизаны – это братья по разуму. А братья по разуму обязаны держаться вместе.
Наткнувшись на Маметова во второй раз, Дитрих старался вести себя как можно дружелюбнее. И хотя этот боец разговаривал по-русски еще хуже, чем он, вскоре барон выяснил, что партизанский отряд и сам был бы счастлив узнать, куда подевались родимые Белохатки. И что ящик с минами таскать на себе очень тяжело, а товарищ Салонюк запрещает его выбросить, хотя миномет окончательно и бесповоротно погиб – и именно этот дикий грохот немцы и слышали.
Словом, отчаявшийся отыскать снег, Белохатки, вторую танковую бригаду и полиглота Хруммсу, экипаж «Белого дракона» был готов везти на броне целое партизанское соединение Сидора Ковпака – не то что пятерых милых людей, с которыми их объединяли общие интересы.
Однако Салонюк осторожничал.
Чужая душа – потемки, и по-своему он был совершенно прав, не доверяя немцам.
С другой стороны, клятые фрицы казались ему близкими людьми. Их даже было жалко уничтожать, потому что других родственных душ нигде не наблюдалось.
Жабодыщенко, смущаясь, робко – как на школьном экзамене – обратился к Салонюку:
– Товарищ Салонюк, я, конешно, выбачаюсь, бо в танках мало що розумию, та щось мне здаеться, шо ця танка какась-такась трохи дивна. На боку нема нияких цифер та нияких знакив, кроме тих бисових хрестив, що на усих их танках малюють. Я доси николы такого не бачив.
Перукарников неожиданно поддержал товарища:
– Да, этот танк совсем не похож на те, что мы у реки видели. К тому же те на другом берегу остались, а этот здесь непонятно откуда взялся. Мост-то мы взорвали. И тут он как въехал в избу!
Салонюк прищурился:
– То-то я и бачу, що вин зовсим одын крутыться. Молодець, Перукарников, колы захочеш, можеш добре соображаты.
Пока Салонюк рассматривал танк в бинокль, Жабодыщенко думал. И придумал совершенно сногсшибательную теорию.
– Може, – с завываниями произнес он, – це якась дьявольска танка, котра усих партизан заманюеть в пекло?
Тарас уронил бинокль и повернулся к бойцу. Ему уже было дурно от всех этих кошмарных историй, а подчиненные, похоже, не собирались останавливаться на достигнутом. Маразм крепчал.
– Ну ты завжды, Жабодыщенко, як що-небудь брякнешь, то потим хоч к нимцям у полон з давайся. Тебе салом не годуй, тильки дай кого-небудь напугать. Ну яка дьявольска танка може буты на фронти? На фронти може буты тильки два виды танки: ворожа – нимецька, або наша ридна! На що ты, Жабодыщенко, потрибен дьявольской танке? Ты що, выдатный партизаньский грешник? – И командир пробормотал потрясение: – Николы не думав вид себе таке почуты.
Тем ярким солнечным утром Морунген делал очередную запись в своем дневнике. Рядом с ним лежал атташе-кейс с бумагами.
Из лесу выглянули изумленные партизаны. Салонюк недоверчиво разглядывал диковинный танк и странного немца, шевеля усами, словно знаменитый тараканище. Не вынеся этой идиллической картинки, он забурчал себе под нос:
– Шо вин там робыть? Пише, чи шо? Тоже мени, розумиешь, нимецький казочник – Ганс Християн Андерсен! – Тут он обернулся к Жабодыщенко: – Ну що претендент на значок ГТО, давай хапай свою снайперську гвынтивку у Перукарникова та лизь на цей… – подозрительно уставился на незнакомое дерево, – мабуть шо дуб.
Сидорчук с Перукарниковым дружно подпихивали Жабодыщенко снизу, тот покраснел как рак, раздувал щеки и делал отчаянные попытки взобраться на дерево. Сапоги все время соскальзывали по голому стволу.
Тарас как завороженный смотрел на эту картину несколько секунд. Потом его нервы не выдержали:
– И чому тебе тильки, Перукарников, вчилы в твоему инстытути? Командир не пидкаже – сам не здогадаешься, шо з цего верхолаза з церковно-приходськои школы треба чоботы зняты, инакше вин до вечора, – потыкал пальцем наверх, – туды не забереться!
Пыхтение, сопение и бульканье наконец затихли. Жабодыщенко вместе с винтовкой исчез в густой листве.
Салонюк напутствовал Маметова, и стороннему наблюдателю вполне могло бы показаться, что он несколько ревнует своего бойца к «немецкому сказочнику».
– Ну от, Маметов. Иды до свого нимецького приятеля. Я з хлопцямы звидсы подывлюся, як вы будете на радощах цилуватыся. Иды, иды, бачишь, вин якраз, мабуть, твоий мамци в Ташкент гумористичное пысьмо пише про те, як одын узбецький партызан пострилом из миномета спас йому життя. Иды, не бийся: якщо вин тебе погано встретит, Жабодыщенко його зверху из гвынтивки кокнет.
Он прищурился, разглядывая крону дерева, где шелестел, шуршал, кряхтел и издавал нечленораздельные звуки карабкающийся Жабодыщенко. Разочарованно скривился и обратился к себе с глубоким сочувствием:
– Ну шо то за людына?! Таки знову, мабуть, гвынтивку ротом держит. Сопе, як ковальський мих. – Вздохнул. – Може, до кинця вийны ще успию поясныты йому, чому вси гвынтивки выпускають з ременями.
Запыхавшийся, взмокший Перукарников выдвинул ультиматум:
– Если, товарищ командир, Жабодыщенко и снимать оттуда придется с такими же потерями, то я сразу отказываюсь. Категорически. Он туда ради Маметова полез, пусть Маметов его после и сгружает.
Командир возразил:
– Ось ты, Перукарников, такий розумнык, а того не знаешь, що грушу з горы не треба толкаты, вона сама впаде.
Озабоченный Сидорчук высунулся из-за спины Перукарникова, пытаясь заинтересовать командира гораздо более интересным вопросом:
– Товарыш Салонюк, як там воно не выйде, а все ж добре бы нам пидстрахуватыся на всякий случай. – И Василь с сомнением поглядел сначала туда, где должен был сидеть Жабодыщенко, а потом и в сторону танка. – В житти таке бувае: сяде курка и без покладу. И ось що я вам скажу – добре зараз, як сусид близькый, а перелаз низькый. Може, покы нимець свою казку пише, я заповзу до нього с того боку та заминую танк знизу. Все краще буде, ниж тильки на Жабодыщенка надиятысь. А тоди, якщо вин не попаде у фриця з гвынтивки, мы звидсы його взрывчаткой высадымо у небо разом з його хатой-читальней. – Он задумался и уточнил: – Треба тильки нам до лису швыдко тикаты, шоб колеса вид танку на голову не позвалювалыся.
Салонюк проявил чудеса выдержки и долготерпения:
– Я бачу, бачу, Сидорчук, шо тоби свою взрывчатку и доси не терпыться до нимця прилагодиты. Ты лише забувся маленько, що разом з танком пиднимешь у небо и партизана Маметова. Це не по-товарыськи буде з нашого боку, даже якщо вин прямо у Ташкент до мамы полетыть. – Он прикинул что-то в уме и вынес окончательный вердикт: – Мабуть, якщо з улюбленым нимцем, то все одно не добре.
Тут на голову Тарасу посыпалась сухая древесная кора. Он поморщился, посмотрел наверх с тоской.
– А про него ты подумав? Йому твои колеса точнисинько на голову впадуть. Вин же до лису утекти не успие, – тильки разом з сосною, на якой сидыть, – Салонюк покрутил в пальцах листик неведомого дерева, – чи все-таки с дубом?
Что можно рассказать про партизан и немцев, которых судьба свела этим ясным днем на прелестной лесной полянке? Рассказать-то можно многое, но мы не станем дословно воспроизводить ни радостные крики Морунгена и Маметова, которые словно Геро и Леандр, разделенные некогда бурным морем, слились наконец в экстазе долгожданной встречи, ни настороженное бормотание Салонюка, который никак не мог заставить себя доверять вражеским танкистам, однако не видел иного выхода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50