Такси отъехало. Сквозь заднее стекло Эдуару еще была видна сложная прическа Розины. Во время короткого разговора матери с сыном Охальник успел поставить «ситроен» в бокс за гаражом. Он спер эту машину двумя днями раньше из гаража (хотя и защищенного) одного коллекционера и не очень хотел, чтобы тачка долго красовалась на людях: Охальнику слишком хорошо были известны превратности судьбы.
Маклер любил выдавать себя за человека, связанного с преступным миром, на самом же деле он был удачливым вором-одиночкой. А его любовные победы ограничивались общением с легкодоступными девицами, но он приукрашивал эти истории, чтобы показать, насколько свободен в этой жизни.
Эдуар редко прибегал к банковским услугам, он вел себя, как старый крестьянин прежних времен, храня наличность в хитроумных тайниках. Попросив Охальника подождать, Бланвен ушел за сорока тысячами франков, находившимися в двойном дне жестяной лейки, которую он смастерил собственными руками несколько лет назад.
Мужчины отправились обмыть сделку в сельскую лавочку мамаши Тайяр, у которой можно было найти все, что заблагорассудится. Охальник часто смотрел на часы, объяснив Эдуару, что он попросил одну из своих воздыхательниц заехать за ним и отвезти в город. Бланвен знал, что это вранье. При каждой сделке маклер то и дело глядел на часы и, пританцовывая, говорил: «Из-за этой сучки я опоздаю, а у меня важная встреча на Елисейских полях с одним американцем, под завязку набитым долларами!» И в результате Охальнику удавалось расколоть Эдуара, чтобы тот оплатил ему поездку в такси. Но на этот раз у маклера не выгорело. Бланвен сказал:
– У меня тоже встреча. Вызвать тебе такси?
– Да они сейчас такие цены ломят!
– Не скупись, у тебя ведь есть бабки. Но Охальник оставался недоволен.
Приход Банана все уладил. Эдуар попросил паренька подвезти маклера.
– Как себя чувствует сестричка? – спросил Бланвен.
– Все без изменений. Такое впечатление, что она в сознании, но никаких реакций. Они разрешили матери остаться в ее палате.
Отогнав грустные мысли, подмастерье спросил у Охальника:
– Она уже здесь?
– Все в полном порядке! – ответил тот. – Такая соблазнительная, что хочется засунуть ей член в выхлопную трубу!
Маклер наклонился к уху Бланвена.
– Имеет смысл перекрасить ее, – сказал он с таким видом, будто идея только что пришла ему в голову, настолько она была малозначима.
Охальник любил прибегать к эвфемизмам, отчего разговор выходил гладким.
Воришка положил восемьдесят купюр по пятьсот франков в брючный карман, прикрыв их носовым платком; он всегда так делал – брюки вздувались, и можно было подумать, что у него опухоль.
– Мне шепнули, где стоит еще одна коллекционная штучка, – сказал перед уходом маклер, – поговорим о ней после. Заметь, что на купленной тобой красотке кардан марки «Спайсер».
* * *
Розина как в воду глядела: когда Эдуар приехал на стройку, Рашель и папаша Монготье лыка не вязали. Старики высосали на двоих три литра вина и пустились в разговоры о прошлой жизни, запутавшись в них, как сборщики крабов в скользких песках после отлива. Они кивали головами, на мгновение замолкали, затем один из них выуживал из глубин своей памяти какое-нибудь воспоминание и с триумфальным видом являл его на свет.
Приход Бланвена положил конец этой саге. Бульдозерист пробормотал что-то невнятное и ушел, выписывая ногами кренделя. Старик хотел было оседлать свой велосипед, но – увы! – не смог даже поднять его с земли и отправился домой пешком. Через несколько сот метров он нашел приют в кустах орешника.
– Ну ты даешь, ба! – разозлился Эдуар. – Набралась как сапожник! Когда вернется Розина, готов спорить, что она устроит тебе корриду!
Рашель с трудом ответила, что срать она хотела на свою дочь и, если Розина будет ей надоедать, она отправится подыхать в приют, где уж никак не хуже, чем в вагончике для деревенских бездомных.
– Переезжай ко мне, – предложил Эдуар, – я отдам тебе спальню, а сам размещусь в гостиной. У меня тепло, и ты сможешь смотреть телевизор.
Рашель отказалась: учитывая ее состояние, она не могла обойтись без женской помощи, да и старуха-калека не лучшая компания для красивого холостяка.
– Какого черта матери понадобилось в Париже? – спросил Эдуар. – Когда она говорила о каких-то бумажках, у нее был такой лживый вид…
– Она что-то готовит! – изрекла пророчески Рашель. – Утром сюда приезжал мэр, и она уехала вместе с ним. Ничего хорошего я от этого не жду.
Приход внука обрадовал старуху, и она доблестно боролась с опьянением.
– Что ты думаешь? – продолжал расспрашивать Эдуар.
– Я не думаю, у меня дурные предчувствия. Этот дерьмовый пустырь и работы, которые затеяла моя доченька, вконец разорят ее.
– Ты так считаешь?
– Да. Если уж твоя мать затевает какую-то глупость, то все выходит на славу. И прежде всего – твое появление на свет!
– Спасибо, – ответил Эдуар.
Рашель расхохоталась, причем из ее беззубого рта появилась пена.
– Да брось ты, Дуду; я рада, что ты есть у меня, но тогда, когда эту идиотку обрюхатили, ты себе и представить не можешь, что творилось! Розина уже ушла из дома: вечно у нее в жопе шило! И вот результат: в семнадцать лет она уже с пузом. Пришлось возвращаться домой. А ведь ты не знал Шарля, моего мужа. Старая выучка! Можно быть активным коммунистом и иметь при этом буржуазные предрассудки!
У меня сердце разрывалось при виде этой девчонки на сносях, которую, как собачонку, выбросили на улицу. Но Шарль был неумолим: или она, или я! И мои уговоры ничуть не помогли.
Голос Рашели становился все тише, она начала клевать носом. Эдуар слушал как зачарованный: подобные откровения были для него в диковинку. И мать, и бабка не любили распространяться о семейных делах. Лучше всегда держать язык за зубами: чисто крестьянское убеждение, впрочем, они и происходили из крестьян.
Рашель перевернула пустой стакан и умоляюще взглянула на внука.
– В бутылке должна еще остаться капелька. Взгляни-ка, Дуду!
Пусто. Он открыл новую бутылку.
– Ведь ты нажрешься вусмерть, ба!
– Скажешь тоже! Эдуар налил Рашели вина.
– Так что ты говорила?
– А я что-то говорила?
– Ты говорила, что беременная Розина очутилась на улице.
– Ах, ну да! Не знаю, как уж Розина устроилась, но рожала она в шикарном родильном доме в Булонь-Бийанкуре. Что было потом, я не знаю. Так прошел год. Она никогда не рассказывала мне, что делала все это время. И вдруг однажды – бац! – и она оказывается в тюряге! Мы получаем письмо, в котором говорится, что она находится в тюрьме города Лиона, и администрация спрашивает нас, что мы собираемся делать с ребенком. Надо было видеть Шарля! Впервые в жизни он поколотил меня. Именно так – поколотил, потому что я произвела на свет дочь, которую посадили в тюрьму. Какие же идиоты мужчины! Разве не так?
– А что же Розина натворила? – спросил Эдуар. Рашель уклончиво махнула рукой:
– Точно я ничего не знаю. Твоя хитрюга-мать всегда умела одурачивать стариков. Давала им пощупать себя и – гони монету! Ну, и правильно, я так считаю. После твоего рождения она переехала в Лион, где и связалась с одним ювелиром. А у этого старика жена еще была жива. И эта стерва застукала их. Могу себе представить, как она поливала Розину! В обвинении говорилось, что Розина вроде бы прихватила напоследок несколько ценных украшений. Старый мерзавец под влиянием своей карги подал жалобу, и Розина огребла два года.
Шарль не разрешил мне забрать тебя, и твоя мать взяла тебя с собой. У нее было такое право. Вместе с ней в камере сидела одна бабенка, зарезавшая своего мужа, потому что он изменял ей. А с этой женщиной была ее маленькая дочка, Барбара. Ангелочек! Я видела ее фотографии. Ты все время дрался с ней. И вот еще что: как только ты научился ходить, ты подходил к двери камеры и стучал, чтобы тебе открыли. Вот ведь инстинкт свободы, правда?
– Точно! – ответил Эдуар; сердце у него сжалось. Откровения бабки поразили его. Значит, он прожил первые годы своей жизни в тюремной камере! Напрягая память, Эдуар прикрыл глаза, надеясь вызвать какие-нибудь картины из прошлого. Он представлял себя малышом в камере, где, наверное, воняло грязным женским телом и скисшим молоком. Его чувства пришли в смятение. Жалко было Розину, а еще жальче себя самого. Эдуар понял, что для него самым большим счастьем в жизни будет рождение ребенка, но он заранее жалел это дитя – ведь его отец был заключен в тюремную камеру!
– Ну и побледнел же ты, – отметила Рашель, – наверное, мне не следовало рассказывать тебе об этом.
Главное, не говори ничего толстухе, а то она мне глаза выцарапает!
– Не беспокойся, ничего не скажу. А после выхода из тюрьмы?
– Она снова начала крутить со стариками, но теперь стала осторожней. Всякие у нее были: скряги, развратники, гуляки. Но Розина всегда успевала уносить ноги подобру-поздорову. Ее специальностью были вдовцы без детей; как только у этих недоделков помирает их мегера, так за них тут же принимаются снохи, проверяют, сколько денежек они тратят. Обычно ругают свекровей, но снохи – те похлеще. Они накручивают своих мужей, заставляют стариков делать им подарки, подписывать дарственные. А за всем их притворством скрывается настоящая подлость. Я даже знавала одну такую, она заводила своего свекра, чтобы добиться от него подарков: серебра, драгоценностей и всего такого прочего. Да это наша бакалейщица. Я собственными глазами видела, как она показывала старику свои прелести, дергая его при этом за пипиську.
Эдуар вернул Рашель к интересующему его сюжету:
– А что же я делал на этом параде стариков?
– Все случилось как нельзя лучше: умер твой дед, я смогла возобновить отношения с Розиной и взять тебя к себе, как ты уже знаешь.
Выпив маленькими глотками весь стакан, Рашель с мольбой протянула его внуку. Эдуару не хватило мужества отказать ей.
– А ты не выпьешь, Дуду?
– У меня нет жажды.
– А это можно пить и просто так. Если пьешь, чтобы утолить жажду, это не считается.
И старуха сделала солидный глоток, жидкость прошла по пищеводу с утробным звуком.
– Знаешь, что я скажу тебе, Дуду! Розина дорожит своим хахалем, потому что он единственный молодой тип в ее жизни. У него мускулистые ноги, выглядит он на двадцать шесть лет, вот она в нем души и не чает. Этот гонщик трахает ее три или четыре раза подряд, а она-то привыкла иметь дело со старой рухлядью, закутанной до фланелевое одеяло. Так что настал праздник и для ее пиписьки! Нужно войти в ее положение.
Старуха отрывисто рассмеялась.
– Ну, точно – передача мыслей на расстоянии: смотри, кто явился!
Обернувшись, Эдуар увидел Фаусто Коппи на своем сверкающем фиолетовом велосипеде.
– Представляешь, а ведь я только что о нем говорила! – пришла в восторг от совпадения старуха.
Гонщик слез с велосипеда и, держа его за руль, подошел к двери.
– Здравствуйте! – сухо сказал он. – А Розины нету?
Эдуар обратился к бабке:
– Моей бедненькой мамочки нет дома?
Старая пьянчуга икнула и подмигнула внуку.
– По-моему, она отправилась в Париж отсосать у одного своего хахаля, – сказала Рашель.
Хладнокровие покинуло Фаусто.
– Когда я был здесь в последний раз, какой-то шутник намазал мне седло клеем, – заявил он.
– Наверное, не сладко пришлось на спуске, ведь там нужно привставать! – высказал свое мнение Эдуар.
– Если кто-то нарывается на неприятности, то я готов их устроить! – сказал «чемпион» со своим прекрасным лигурийским акцентом.
Фаусто был худ, почти тщедушен в верхней части тела, что резко контрастировало с чудовищно выпирающими на ногах мускулами. Он состоял как бы из двух частей, как и мадам Лаважоль, сидевшая за учительским столом.
– Милый крутильщик педалей занервничал? – спросила Рашель, предвкушая наслаждение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56