— Хочу вам слазать, что при помощи этого трафарета четырем, ответственным работникам милиции на дверях намалевали черепа с костями. Я это говорю, чтобы вы знали, что я не просто так разъезжаю с этими фотографиями. Найти надо заказчика...
— Смотри ты, откуда пыль летит! А я на это дело испортил последний картон. Вот дела...
— Поэтому...
— Поэтому... разделяю ваше законное желание узнать, что это был за человек. Из какой такой конторы...— Резчик почесал в затылке.
— Вот именно.
Хозяин дома постучал в стенку, выкрикнул чье-то имя. Послышался топот детских ножек, прибежал один из ребятишек. Отец попросил его узнать у матери, кто оставил тогда у них на столе две красные десятки, знает она этого человека или нет. Мальчик убежал и так же быстро вернулся, за ним в дверях показалась мать. Она осталась стоять, не входя в комнату.
— Его сосед к нам привел.
— Пойди поговори с ним: откуда он его взял? — Хозяин опять потер ладонями обросшие щеки.
Она ушла и вернулась,— оказалось, сходила безрезультатно: соседи его не знают, зашел в их дом по ошибке, искал резчика. Чтобы не плутал, проводили его сюда.
Легко разматывавшаяся нить спуталась и оборвалась. Хаиткулы огорчился, но резчик пришёл на помощь:
— Ладно! Товарищ майор, раз пришли ко мне — за меня и держитесь. Смотрел я в кино, как один там ходил по толкучкам, базарам, кафе... Так и я могу пройтись, время у меня есть, я же свободный художник. Ярмамед, мой начальник, не станет возражать, я думаю.. Могу быть в вашем распоряжении до конца месяца. Управимся?
— Если встретите его—узнаете?
— Какой разговор, товарищ майор, бог не обделил меня памятью.
— Может быть, начнем не с базаров и кафе? Может быть, он действительно был электриком. Давайте обойдем
сначала подстанции. Вдвоем нам будет не под силу обойти весь город, возьмем на помощь комсомольцев. Договорились? — Хаиткулы и Ярмамед встали.
МАХАЧКАЛА
(Из записей Бекназара Хайдарова)
20 февраля 197... г.
В помощь мне вчера выделили капитана Рамазанова. Это типичный кавказец — приветливый, остроумный, веселый. Сегодня, спасибо ему, разбудил меня телефонным звонком, не дал проспать и опозориться перед дагестанскими коллегами. Горе тому начальнику, который держит у себя милиционера, способного спать до девяти часов! Видно, я все же устал вчера. Кроме того, шум морского прибоя доносится сюда как колыбельная моей мамы. Как тут не заспаться! Открыл на рассвете глаза, хотел встать, но снова закрыл и тут же забыл, где. я, зачем приехал.
Голос Рамазанова доносился откуда-то издалека, я сообразил, что трубку держу микрофоном к уху.
— Что нового? — спросил я его.
— Я тебе, туркмен гардаш1, об этом уже десять минут твержу! — Рамазанов, видно, отнес .мою глухоту за счет неисправности телефона, стал дуть в трубку, и тут неокончательно проснулся.
Через пятнадцать минут мы уже сидели в прекрасном кафе нижнего этажа.
Старший инспектор Рамазанов занимает сейчас должность начальника отдела уголовного розыска, потому что сам начальник, подполковник, находится на излечении после тяжелого ранения. Мна приятно, что Рамазанов, как и Хаиткулы, занятый, наверно, по горло, находит время для встреч со мной. Вчера я изложил ему свою задачу, ждал его советов, и вот он как штык уже здесь.
— Ну так как? — Я прикрыл рот, чтобы он не видел, что я не выспался.
— Кое-что сделал для вас, но откройте сначала ваши намерения? — Он весело смотрел на меня, как будто мы после этого разговора сразу поедем на экскурсию по городу.
— Надо ехать в Цумаду.
— Нет„ туркмен гардаш, это в самую последнюю очередь. Если бы вы не повстречали Мегерема, можно было бы ехать. А сейчас до него сразу доведут...
— Кто доведет? Ты сам говорил, что дорога туда длинная и тяжелая,— я решил перейти на «ты».— Сто километров по ущельям. Туда добраться только на лошади можно, машина не пройдет, разве это не ты вчера говорил? А Мегерем ведь живет в городе.
— Кто доведет, спрашиваешь? Горы, гардаш. Горы...
— Каким образом?
— В горах эхо разносит всё, ты разве не знаешь об этом?
— Не видел этого, но краем уха слыхал... пословица, да?
— И пословица тоже. Камни неспроста звучат в горах, эхо — их голос, их язык. А Мегерем — горец.
— Что. из того, что горец?.
— А вот ему-то горы первому скажут, кто приехал в село, зачем приехал, с кем говорил, о чем говорил... Он, думаю, уже начеку. Кто знает, что он делал этой ночью. Давай начнем с другого...
План Рамазанова состоял в том, чтобы обойти тех людей, которые, когда-то работали с Ханум. Дельные мысли приходят в голову дагестанским милиционерам, ничего не скажешь. А я-то решил пороть горячку с этой Цумадой!
Первый свой визит мы нанесли республиканскому военному комиссару. У Ханум Хакгасовой в.анкете было указано, что во время войны она работала в военном гослитале Махачкалы. Еще молодой девушкой начала в нем свой, так сказать, трудовой путь. С Рамазановым мы и решили, что в военкомате могли сохраниться какие-нибудь документы, относящиеся к Ханум.
— Живого человека никогда не заменит самый подробный документ,— ответил комиссар, услышав нашу просьбу. Он провел ладонью по своему пухлому подбородку, снял трубку, набрал номер: — Товарищ Афзалов на месте? Передайте, пожалуйста, что его беспокоил Мамаев. Зайдут от меня два человека по важному делу; если не занят, пусть побеседует с ними. Очень признателен вам и ему...— Он повернулся к нам: —.Идите к.товарищу Афзалову. Али Мурта-за — старый человек, во время войны работал в госпитале главным хирургом. Чем возиться с бумагами, побеседуйте с ним.
Обходительный военком. Проводил нас до самых дверей.
Али Муртаза Афзалов работает главным хирургом областного отдела здравоохранения. Он нас ждал. Только вошли в кабинет, вырвал телефонный шнур из розетки. «Чтобы не мешал говорить»,— сказал. Усадил нас на диван в белом чехле, сам остался за своим столом. Он такой худенький-худенький старичок, весь светится, и глаза голубенькие, а волосы редкие, белые, как высохший тростник.
— Весь к вашим услугам.
Он этой фразой не дал начать говорить капитану. Ра-мазанову, открывшему рот — я это видел,— чтобы справиться у хирурга о его здоровье. Рамазанов поэтому сразу доложил, из-за чего мы «отнимаем у него его золотое время».
Хирург изменился в лице, когда он назвал Хлнум Хак-гасову. Кожа на его лице была тонкая и выцветшая, я боялся, что она порвется,— так широко он улыбнулся. Я, надверное, долго смотрел бы на него, тоже раскрыв рот, если бы Рамазанов не толкнул легонько мою ногу носком ботинка: говори, мол, теперь ты.
— Я приехал из Туркмении...—начал я, но Али Муртаза перебил:
— Я знаю.— Он продолжал так же широко улыбаться.— Ханум сейчас у вас?.. Когда она жила здесь, по-другому, как «уважаемый Али Муртаза-ага», .она меня не величала. Сколько лет не видел, стал забывать ее голос, глазки.., Какие они были жгучие, как у цыганки. Что, она и теперь такая же пригожая?
Говорил Али Муртаза долго.
Мы узнали, что в самом начале войны, пройдя краткосрочные курсы медсестер, Ханум стала работать в госпитале, в хирургическом отделении. До самого конца войны она работала с Али Муртазой. Работала очень хорошо. Как и другие сестры,.не щадила себя, от нее он никогда не слышал жалоб, не говорила, она: «Нездоровится мне», «устала»,— наоборот, чаще говорила другое: «Такая-то заболела, разрешите я за нее подежурю»... У нее много благодарностей от администрации.
— Потом сменила профессию.— Али Муртаза вздохнул.— Медицина в лице Ханум потеряла преданнейшего ей слугу.
Он снабдил нас фамилиями и адресами тех, кто работал с Ханум в госпитале. А кое-какие его. наблюдения показались мне заслуживающими особого внимания. Например,
такое: «Если бы Ханум не вышла тогда замуж, она не изменила бы медицине».
Когда я спросил, как же это понимать, он рассказал мне историю знакомства Ханум с Мегере мом. Он вернулся с фронта, получив в конце войны ранение. Лечился в госпитале. Там они и познакомились. Поженились. Поправившись, Мегерем получил какую-то солидную должность в городском коммунальном хозяйстве. Ханум ушла из боль-' ницьС потому что он устроил ее сначала в кинотеатр, потом директором гостиницы.
Вывшие друзья Ханум и Мегерема подтвердили, что до того, как перейти из гостиницы в ювелирный магазин, они жили как все, скромно, Когда же мы поинтересовались, не были ли родители Ханум олень состоятельными людьми, один из наших собеседников так и рассмеялся нам в лицо:
- Еще чего! Не верьте тому, кто вам это сказал. Ханум сама отвозила сэкономленное отцу и матери а аул — и продукты, и одежду. Если вы мусульмане, вы поверите мне, что я не лгу. Будь они богатыми, она исходила бы в молодости все время в одном и том же ситцевом платье.
Мы пошли в горторг после этого разговора. Директора промторга на месте не оказалось. Битых полчаса просидели у его кабинета, а когда секретарша сокрушенно сказала: «Я Же вам говорю, его, наверно, сегодня не будет», появился и он сам. Уловив, чего от нега хотят, с ходу отрезал:
- Когда Ханум работала в ювелирном магазине, я был продавцом гастронома. От меня вам нет никакой пользы.— Он поднял вверх обе руки, как бы прося оставить его в покое. - Поднимите архивы... С Сулейманом Додоевым, конечно, уже повидались?
- Нет. Кто это? — спросил я. Он прищелкнул языком от удивления, снова поднял руки, как на молитве:
- Хо-хо... Оказывается, есть еще такие, которые не знают Сулеймана-агу... Ничего, это означает одно: всех, кто уходит на пенсию, ожидает его участь. Сулейман До-доев — это мой предшественник.
Мы не стали задерживаться в этом кабинете и, заполучив адрес Додоева, помчались к нему. Он хоть и жил у черта на рогах, но оформил свою саклю (так торцы называют дом) снаружи и внутри что надо. Стены вокруг дома, особенно со стороны соседа справа, выше чем у других на целый локоть. Ворота металлические... кстати, точно такие же, как у соседа. «Чего не хватает этим солидным воро-
там?»—подумал я и вспомнил: таблички с надписью — «Во дворе злая собака».
Погода была холодная, но нас встретил Парнишка в одной рубахе:
— Входите, входите, дедушка дома!
Он не знал, кто мы, с какими намерениями пожаловали, но это его и не заботило. Он, как говорится, был сплошное радушие. Войдя во двор, мы замерли как вкопанные. Собственно, мы и не видели еще собаки, но она лаяла так грозно, что мы не решились идти вперед. Мальчик понимающе улыбнулся; мне показалось, даже немного насмешливо улыбнулся: «Такие большие дяди, а боятся собаки...»
— Не бойтесь, это соседская. Мы бы тоже держали собаку, и я, и папа, и дедушка хотят, но не можем бабушку уговорить.
Пока мы шли по вымощенной кирпичами дорожке к широкому крыльцу их дома, он рассказал нам, как бабушку в. молодости покусала собака, и с тех пор она их возненавидела.
— Терпеть их не может,— кончил он рассказывать уже без прежнего своего веселья. У самого крыльца обогнал нас и вбежал в. дом.
А мы взошли на веранду, разулись, плащи повесили на прибитые к стенке рога торного архара, служившие вешалкой.
Только разделись, как дверь из комнаты открылась и появился почтеннейший с виду человек в высокой папахе, в халате с воротником, обшитым черным бархатом. На ногах ичиги. Халат у него был нараспашку, поэтому я сразу заметил, что костюм на нем европейский, бостоновый, хорошо сшитый.
С веранды в дом вела еще одна дверь. Сулейман-ага прошел в нее, только задержав взгляд на нас. Не поздоровался даже, что-то под нос пробормотал, голову вздернул, как конь, и ушел туда. Дверь за собой не закрыл. Знающий местные обычаи капитан напялил на ноги мягкие шлепанцы л пошел за ним. Я сделал то же... У нас, если гостя встретят так неприветливо, он повернется и уйдет, ни за что не вернешь его. Но я так не сделал. Во-первых, я не в Туркмении, во-вторых, я не гость, а инспектор, который пришел сюда по долгу службы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41