На мужчинах монашеские балахоны, подвязанные веревкой, с длинными рукавами и капюшонами. Капюшоны отбрасывают тени на лица, скрывая их. Девушка молодая, хрупкая, на ней ничего нет, кроме тонкого серебряного браслета на запястье. Руки и ноги связаны вместе и привязаны к обоим концам длинной скамейки. Ее икры и часть спины упираются в решетку с острыми шипами, вонзающимися в тело. Веревка, стягивающая запястья, прикреплена к колесу. Монахи, поворачивая колесо, натягивают веревку, и тело растягивается, шипы вонзаются глубже. Они пытают ее.
Снимок недодержали, и женщина получилась расплывчато-белой на темном фоне. Монахи были в фокусе, а ее черты смазаны, хорошо просматривались только испуганные черные точки зрачков и сведенный судорогой рот. Я долго смотрел на снимок. Неужели она сама захотела, чтобы они делали это с ней? Впрочем, уже не узнать, слишком давно все происходило. В пачке осталось еще несколько. Я перевернул вторую.
Та же самая девушка, все еще обнаженная, лежит на деревянных нарах. На стене кусок мешковины. Ее повесили туда как фон, но, оторвавшись от рамы, она обнажила грубую кирпичную стену. Какое-то время я рассматриваю эту стену. С женщиной обошлись жестоко. На животе и бедрах – следы от ударов плетью. В ее лодыжки, икры и бедра глубоко вонзилась веревка, которой ее связали. Руки заломлены и связаны за спиной. Она немного развернута к камере, на правый бок. Грудь тоже три раза туго перемотана веревкой и примята к телу. Голова откинута назад. Она все так же засвечена, но в этот раз я могу различить выражение лица: оно искажено и наводит ужас. Глаза закатились, рот застыл в стоне. Ей перерезали горло. Кровь стекает по нарам на пол, я даже подумал, что эта кровь, вероятно, испачкала ботинки фотографу.
Для последнего кадра фотограф подобрался поближе. Девушка лежит на той же деревянной скамье, накрытая белой простыней, видны только ступни ног. Она обвязана веревкой от шеи до лодыжек, все тело скрыто, узел завязан во рту. Я вижу ее руки, плотно прижатые к бокам.
Не знаю, как долго потом я сидел на кровати. Тихо, как маленькая лодка, плывущая по спокойному океану. В голове было абсолютно пусто. Слышал, как сосед бродит в своей квартире надо мной. Четыре шага от кровати к коридору, цоканье ротвейлера, следующего за ним. Может, завести собаку?… Я устал от людей. Я скрутил сигарету, руки немного дрожали, но хорошо помнили, что делать. Покурил в тишине, потом еще раз взглянул на фотографии, хоть и не очень хотелось. Неужели они настоящие? Выглядели очень натурально, но это еще ничего не значит. Я положил их в конверт, стянул резинкой. Над увиденным хотелось поразмыслить. Если это убийство, она уже давно мертва. В полиции придется торчать часами, и даже если Андерсон будет меня прикрывать, полицейские из Патрика постараются заставить меня признаться в сексуальном преступлении, совершенном мною в Париже в младенчестве. Мне и обычный-то обыск ничего хорошего не сулил, а потому я поднял доску в полу под матрацем и положил снимки рядом с револьвером. Потом взглянул на часы, лежащие рядом, на полу. Восемь тридцать. Полчаса назад я должен был встречать рабочих у дома Маккиндлесса. Я наскоро побрился, оделся и вышел.
В Хиндланд я прибыл в девять. Команда ждала меня около дома – их было полдюжины, рядом стояли два грузовика. Один пустой, приготовленный для сегодняшней загрузки, другой заполнен вчерашними трофеями. Задняя дверь второго фургона была распахнута, и рабочие сидели внутри среди расставленной мебели – какая-то пародия на гостиную. Меня никто не поприветствовал. Я кожей почувствовал неодобрение. Заметил сегодняшний выпуск «Дейли Рекорде» с убитой девочкой по вызову на первой полосе. Учуял запах кофе и горячих булочек. Пока я не показался за углом, они тут вовсю веселились, обсуждая мое опоздание, а сейчас резко опустили головы, жуя свои завтраки. У них был целый час, чтобы перемыть мне все кости – и как боссу, и как мужчине. Джимми Джеймс, старший в группе, медленно покачал головой, а самый младший из команды, Ниггл, негодуя на мою промашку и не имея достаточной мудрости, чтобы выждать, прервал молчание.
– Вы ужасно поздно, мистер Рильке.
– А ты ужасно добр, раз прихватил завтрак и для меня, Ниггл.
Я взял у него из рук картофельную лепешку и рулет с яйцом, который он как раз собирался куснуть. Потом я поднес к губам дымящуюся кружку кофе, от которой на антикварном полированном столе образовался круглый потек. Ниггл изменился в лице.
– Не жадничай, сынок. И дайте кто-нибудь ему рулет, пока он не начал пускать слюни. А все остальные, чего вы ждете?
Я отправил их работать. Одних – на склад, разгружать полный фургон, других – грузить пустой. В таком ритме они будут работать весь день под руководством Джимми Джеймса. Я не собирался надолго оставаться с ними. Меня еще ждала плановая распродажа. При обычном раскладе мой приход сюда был бы просто визитом вежливости. Просто заглянуть и убедиться, что все идет своим чередом. Никаких споров и обид. Владелица дома довольна, а команда вежлива. Но сегодня мне нужно было сделать здесь еще кое-что.
Мисс Маккиндлесс была внизу, в кабинете. Я учтиво постучался, молодой голос школьной учительницы пригласил меня войти.
– Мистер Рильке. Вы выглядите так, словно много поработали.
Да, после визита в полицию я, видимо, выглядел неважно.
– Вы довольны ходом работ?
– Пока мы идем четко по плану. Если ничего чрезвычайного не случится, мы оставим вас в покое через неделю, как договорились.
– Вы не решаетесь что-то сказать? – Она отложила ручку и сняла очки, буравя меня голубыми глазами. – Хотите обсудить со мной что-то особенное?
– Ну… да.
Она. откинулась на спинку кресла.
– Присаживайтесь.
Я уселся напротив. Это был мой шанс избавиться от фотографий. Взвалить этот груз на чужие плечи.
На ее столе стоял портрет в раме. Черно-белый снимок, сделанный давным-давно. Я взял его в руки. Темные недобрые глаза смотрели на меня из прошлого. Встретишься с таким человеком, подумал я, и почувствуешь себя в обществе дьявола.
– Ваш брат?
– Да, это Родди.
– Красивый мужчина.
– Уверена, что вы не это хотели обсудить.
– Конечно, нет, простите. – Интересно, этот портрет всегда тут стоял, или она сама принесла его из другой комнаты – быть поближе к брату? Ее преданность тронула меня. Интересно, много ли ей было известно о его жизни?
– Вы говорили, что ни разу не заходили в его кабинет, на чердак.
– Я, кажется, сказала вам это при самой первой нашей встрече.
– Хотелось бы поговорить о вещах в этой комнате.
– Давайте ближе к делу, мистер Рильке. Не стоит терять время на преамбулы и всякий вздор, если вы хотите сделать работу вовремя. Говорите, что нашли там.
– Там большая библиотека.
– Ясно. – Ее голос оставался спокойным. Она взяла ручку и нарисовала маленький крестик в блокноте, лежавшем перед ней. – Мой брат всегда любил читать.
Еще один крестик на бумаге, и еще один.
– Он, наверное, хотел бы, чтобы эти книги остались его частным делом.
Она засмеялась.
– Мистер Рильке, как только я увидела вас, то сразу поняла, что вы мой человек. Прирожденный дипломат. Да, он, возможно, хотел бы, чтобы эти книги остались его частным делом. Вы не думаете, что он поэтому и держал их на чердаке, вне досягаемости от остальных членов семьи?
Я положил руки на стол.
– Да, это резонное объяснение.
– Резонное, правда? Так уничтожьте их. Сначала значение ее слов ускользнуло от меня.
– Я собирался предложить вам отправить их на специализированный книжный аукцион. Заинтересованные люди могут предложить за них внушительную сумму. Конечно, это значит, что им придется полежать в Бауэри месяц-другой, но результат удивит вас и…
Она понизила голос.
– Я хочу, чтобы их сожгли.
Я стал говорить, не раздумывая:
– Мисс Маккиндлесс, это серьезная коллекция. Я понимаю, что вас может оскорблять содержание некоторых книг, но среди них есть очень редкие и дорогие.
Ее ручка царапнула бумагу.
– Я уже стара. У меня достаточно денег.
– Они дорогие, потому что это редкие издания и интересные тексты. Многие из них были выпущены очень маленькими тиражами. Некоторые издания увидишь раз в жизни. Да и то, если повезет.
– Взгляните на свою правую руку, Рильке. Она дрожит. Это из-за денег или из-за книг?
– И то и другое. – Плюс похмелье. – Такие вещи не уничтожают. Если вам не нужны деньги, подарите книги. Я могу устроить все так, что никто и не узнает имя дарителя.
– Я хочу, чтобы их не было. Сожгите их, пусть не останется и следа. Если вы действительно хотите, чтобы все было сделано за неделю, вы это сделаете. А если вы такой щепетильный, я обращусь в другой аукционный дом.
– Кроме всего прочего, очистить чердак будет не так уж легко. Книги тяжелые, мисс Маккиндлесс.
– Я вам уже все сказала. Я старая женщина, у меня слишком много денег и некому их оставить. Выставите мне счет. Я выпишу чек на ваше имя, или на имя «Аукционов Бауэри», как хотите. Может, даже наличными отдам. В наличных – сила, так ведь говорят, мистер Рильке?
– Говорят много чего, мисс Маккиндлесс. Но тут не только деньги.
– Разве? Хорошо, допустим, у вас есть свой кодекс чести. – Она вычертила последний крестик. Белый лист бумаги превратился в кладбище. – Мне очень жаль, если вам покажется, что я подвергаю сомнению вашу репутацию, но, если вам все еще нужен этот заказ, окажите мне такую услугу. Я предпочитаю платить, а не просто доверять. Опыт подсказывает мне, что это лучший способ. – Она поймала мой взгляд. – Мне хотелось бы заключить сделку с вашей совестью. Я желаю, чтобы вы это сделали. Пусть вам помогут спустить вещи с чердака вниз, но разжигать костер и бросать в него книги и остальные ненужные вещи должны только вы, своими руками.
– Я приготовлю опись. Вам не придется рассматривать все вещи – просто нужно будет подписать разрешение на уничтожение имущества.
– Я не хочу ничего видеть и знать. Ни единого названия книги. Ни одной бумаги. Сделайте это за меня, мистер Рильке. Будь я молода, сделала бы это сама, но время поймало меня в ловушку.
Я рассеянно улыбнулся ей и кивнул. В душе я ни с чем не согласился. Но я умею улыбаться – быть негодяем и при этом улыбаться.
– Вам можно доверять, мистер Рильке?
Я подумал о фотографиях, спрятанных в полу. Если я покажу их ей, то потеряю заказ.
– «Аукционы Бауэри» всегда защищают интересы своих клиентов.
– Я предпочла бы ответ «да» или «нет».
– Да. Да, вы можете доверять мне. – Я скрестил пальцы под столом, как лживый ребенок.
– Тогда продолжим, – сказала она отрывисто, словно уже пожалела о допущенной слабости. – У нас обоих есть дела, и время не ждет.
Она отпустила меня кивком головы и вернулась к работе.
В коридоре четверо ребят спускали с лестницы лакированный японский шкафчик. Я задержался, любуясь черным блеском неповрежденной полировки, изящными фигурками на Мосту Счастья, на каждом ящике, всеми этими отделениями и хрупкими полочками. Такое будет стоить не меньше 4000 фунтов. Наверху, у самого начала лестницы, Джимми Джеймс стоял с тремя парнями, держащими свернутый японский ковер. Я взбежал на второй этаж и мимоходом кивнул ему, но он высморкался в старый носовой платок и меня проигнорировал.
Следующий этаж был безлюден. Я прошел в спальню и спустил лестницу. Сейчас в доме я был не один, да и времени на тщательный осмотр чердака не было. Если у Маккиндлесса есть тайна, ключ к ней лежит в этой комнате. Я вынул из кармана отвертку и заменил врезной замок на новый, который прихватил с собой утром. Это не задержит взломщика надолго, но, по крайней мере, шума прибавится, и я буду знать, что кто-то пытался сюда попасть. Я подобрал пару стружек с пола и вышел через заднюю дверь, ни с кем не попрощавшись.
Дома я принял душ, оделся и достал фотографии из тайника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37