Джон утверждал, что человека можно узнать по книгам, которые он читает.
Анна-Мария говорила, что у людей бывают причудливые фантазии.
Продавец порнографии доказывал, что есть немало людей с сомнительной моралью, но психопатов среди них не так уж много.
Книги рассказали мне о фантазиях Маккиндлесса, но не больше.
Пришло время приниматься за коробки. С минуту я просто сидел и смотрел на них. Восемь. В прошлый раз я изучил содержимое трех и нашел там конверт с фотографиями. Осталось еще пять. Совсем не обязательно в них что-то отыщется. Возможно, конверт был простой оплошностью Маккиндлесса, который оставил его там по недосмотру, потому что эти снимки ничего уже не значили для него. Но ведь был еще случай с Анной-Марией.
В этот раз никто не смог бы уличить меня в небрежности. Я досконально осматривал каждый лист, читал каждое письмо и ничего не находил.
Увидев шкатулку, еще не открывая ее, я понял: там лежит то, что я ищу. Но я не представлял, что именно. По всей видимости, что-то дамское – шкатулка была украшена серебристым узором. Она была из плотного картона, гофрированного для прочности, а такая технология устарела уже в семидесятых. Дизайн хоть и был абстрактным, но больше смахивал на кубистские витиеватости Брака, чем на поп-арт или галлюциногенные эксперименты. Я поднял шкатулку и рассмотрел приклеенную снизу этикетку: «Парики Джуди Плам, Митчелл-лейн». Надпись подтвердила предположения. Машинописный шрифт «Виртуоза II» был создан Германом Цапфом в 1953 году. Шкатулка казалась легкой, но внутри что-то было. Я поставил ее на стол, сел, размял пальцы, как пианист, и поднял крышку. Среди смятых салфеток лежали три небольших, тщательно завернутых свертка. Я разложил их на столе и осторожно, перочинным ножом разрезал упаковку самого большого.
Пудреница. Недорогая, но изящная. Краешек крышки украшен бело-зеленым кельтским орнаментом. В орнамент вплеталось едва различимое слово «Эйре». В центре крышки для непонятливых был еще и рисунок ирландской арфы. Что это – подарок от ирландской подружки? Сувенир? Я открыл ее. Белоснежная, как фарфор, пудра взлетела и повисла в воздухе, потом осела на столе, мягко, словно снег в стеклянном шаре. Сколько лет прошло с тех пор, как ее в последний раз открывали?
Я заглянул внутрь и увидел в зеркальце отражение собственного сосредоточенного лица. Пудреница была почти полной. Я развернул второй сверток – заколка для волос из бакелита со стальной застежкой. Простая геометрическая форма, в те времена бакелит стоил не меньше черепашьего панциря, это был последний писк моды. С заколки свисал один-единственный длинный рыжий волос.
Все вещи, без сомнения, принадлежали женщине. Заколка дорогая и выбрана с хорошим вкусом. Пудреница походила на изящный сувенир. Но обе вещицы не показались мне настолько уникальными, чтобы так бережно хранить их.
Я взял нож и осторожно распаковал последний сверток. Он был самым маленьким и скрученным так, что я сначала подумал, что там ничего, кроме салфеток, нет. Простой муляж. До этого момента ничто в доме не указывало на присутствие у хозяина хоть капли чувства юмора. Я распотрошил бумагу, и оттуда выпал изящный серебряный браслет. На прикрепленных к нему миниатюрных, размером с монетку, брелоках были выгравированы десять заповедей. Рядом с убийством: «Не упоминай имя Господа всуе».
– Господи боже, – прошептал я.
Я вынул из кармана фотографию девушки, рассмотрел ее через увеличительное стекло и еще раз убедился в том, что уже понял. Сомнений не было. Этот браслет был на ее скрученном веревкой запястье.
Когда Дерек постучал в стекло машины, я сидел в темных очках, откинувшись на максимально опущенную спинку сиденья и положив ноги на руль. Его силуэт, четкий и живой, вдруг появился из легкого утреннего тумана. Утро было свежим, хоть и не очень солнечным. В сером небе сквозили проблески света, которые можно было считать хорошей погодой. Волосы Дерека казались влажными, словно он только что вышел из душа. Я заранее предупредил его, что для чердака лучше одеться во что-нибудь старое, и он последовал совету. Старая куртка, черная футболка с надписью «Преступник», протертые «ливайсы» и «докеры». Он походил на актера, который косит под «простого рабочего парня» в рекламных целях. Но что бы он ни рекламировал, у него есть покупатель. Я посмотрел на него поверх очков. Он за стеклом одними губами сказал «привет», и у меня сжались сердце и яйца.
Я опустил ноги и вышел из фургона.
– Как дела?
– Нормально. А это и есть тот дом, о котором ты говорил?
– Он самый.
– Нехилый.
– Да, ничего.
– Так вот где тела захоронены?
Я посмотрел на него. Он улыбнулся:
– Извини. Что-то я не то говорю.
Эта его улыбочка лишает меня сил.
– Да брось ты, не думай об этом.
Я открыл входную дверь, мы вошли в дом вместе, и я на ходу объяснил ему, что делать.
– Работенка не из приятных.
Он пошутил:
– У меня только такая хорошо получается.
Ведя его по лестнице, через спальню к чердаку, я улыбался про себя, осознавая иронию ситуации. Обстоятельства дразнили меня – я даже подумал, что это мероприятие может нас сблизить. Что, если жаркое и потное перетаскивание ящиков плавно перейдет в жаркое и потное свидание… Но больше всего мне хотелось поскорей разделаться с ящиками и книгами, закрыть двери этого дома и покинуть его навсегда. Браслет был ключом ко всей истории со снимками, связующим звеном между Маккиндлессом и девушкой на фотографии. Дерек прервал мои мысли.
– Знаешь, это, наверное, самый огромный дом из всех, в которых я бывал.
– Да?
– А чем он занимался, владелец дома?
– Хороший вопрос. Мне самому стоило бы его задать, прежде чем соглашаться на эту работу.
– Мой папа любил говорить: «Богатый человек – или вор, или сын вора».
Я сел на верхнюю ступеньку лестницы.
– Мудрый у тебя папа.
– А у тебя что, все еще эти снимки не выходят из головы?
Я ответил вопросом на вопрос:
– Анна-Мария говорила, ты хотел со мной встретиться?
Дерек перестал улыбаться, и я понял, что за его веселостью кроется озабоченность. Он сел рядом и долго смотрел вниз, словно завороженный ее высотой.
– У меня тут проблемка появилась. Она не связана с этими фотографиями – то есть мне кажется, что не связана. Я хотел бы поделиться с тобой, если не возражаешь.
– Говори.
Разговор превратился в интервью.
– Ты когда-нибудь делал то, о чем очень жалеешь?
– А как же. Все через это прошли.
– Но я имею в виду – то, о чем жалеешь по-настоящему. То, за что стыдно.
– Я повторяю ответ на предыдущий вопрос.
– Ты веришь, что люди делятся на плохих и хороших?
– Бывают плохие личности, но в большинстве своем люди стараются быть хорошими, хоть иногда и оступаются.
– А ты можешь рассказать о самом плохом поступке, который совершил в своей жизни, и теперь очень жалеешь?
– Нет.
Он сдержанно, но удовлетворенно улыбнулся.
– Понятно. А я расскажу тебе про самую ужасную вещь, которую я сделал.
Мне захотелось остановить его, сказать, что я и так знаю достаточно о человеческих слабостях. Но я взял себя в руки и приготовился глотать его грехи.
– Продолжай.
Он провел пальцем по пыльной ступеньке и вытер его о джинсы. Мы оба замолчали. Мы сидели в пустом доме, он исповедовался, и голос его то и дело начинал дрожать.
– Сначала работать в магазине было интересно. Мне казалось, я обладаю каким-то могуществом. Наверное, это чувство сродни тому, о котором ты говорил, рассказывая про аукцион. – Я кивнул, показывая, что понимаю, о чем он. – Я был частью другого мира, секретного мира, о котором многим людям и подумать противно. На самом деле я всего лишь продавал грязные журнальчики в полуподвальном магазине, но мне это нравилось. Мой энтузиазм, кажется, очень радовал Трэппа. Он мог отсутствовать несколько дней, и всю работу контролировал я. Когда же он был рядом, мы с ним подолгу разговаривали. Я покупал и читал все, что он советовал. По его словам, мы боролись против лравил. Демократия – не только для толпы, она должна быть и у меньшинства, и пока ты никому не причиняешь реального вреда, никого твои дела не должны касаться.
– Да, звучит убедительно.
– Ты бы поверил?
– В твоем возрасте – да скорее всего. В самой убедительной лжи всегда есть доля правды.
– Я долго верил его словам. Я проработал там несколько месяцев, отвечал на телефонные звонки, разговаривал с людьми из других стран. Короче, просто-напросто сидел на телефоне: «Да, господин Трэпп здесь. Нет, к сожалению, он не может сейчас говорить». Но я чувствовал себя кем-то вроде Джеймса Бонда, выполняющего секретную миссию.
– И что же случилось потом?
– Меня повысили. Не скажу, что мы с ним были такими уж друзьями. С ним невозможно дружить, но я смотрел на него снизу вверх. – Дерек коротко хохотнул. – Считал его своим наставником. Человек, который занялся таким делом, сделал на этом большие деньги и не стал их рабом, остался таким же мятежником. Человек, который борется за свободу, находясь в двух шагах от тюрьмы. Бред какой-то. Он все расспросил обо мне, и я ему все рассказал о моих амбициях и о короткометражных фильмах.
Вдруг я понял, к чему дело шло.
– О, нет.
– О, да.
– Он попросил тебя помочь ему снять фильм?
– Это же так очевидно, а я и догадаться не мог. Он-то думал, наверное, что я все время намекал ему на это.
– И ты сказал «да».
– Если бы я тогда развернулся и ушел, мне сейчас не о чем было бы рассказывать.
– И что дальше?
– Все оказалось очень просто. Трэпп объяснил, что не хочет, чтобы я слишком старался и делал что-то особенное. Он сказал, что лучше пусть будет любительская съемка. Так убедительнее. Меня это слегка задело. – Он покачал головой. – Будто это имело какое-то значение. Мы приехали в какую-то квартиру на юге города. Трэпп был в отличном, прямо-таки праздничном настроении. Думаю, его радовало мое присутствие. Напоминал папочку, который впервые взял сына с собой в паб.
– А ты?
– Мне было по фигу. Если бы я знал, как можно сбежать, не опозорившись, я бы сбежал. Мы пришли первыми. Квартира была наполовину пустая, будто кто-то переезжал и увозил вещи в другое место. Трэпп показал мне спальню. Я расставил лампы и остальное оборудование, потом мы закурили и стали ждать остальных. В комнате, кроме кровати, ничего не было, и нам пришлось сидеть на ней, рядом. Трэпп как-то пошутил, а я чем дольше ждал, тем хреновее себя чувствовал. Прокручивал в уме различные предлоги, чтобы извиниться и уйти, но ничего путного не приходило в голову. Через полчаса наконец прибыли «актеры».
– Что потом?
– Я сделал то, что требовалось. Очень просто. Мужчина и женщина сношались в постели, и я их снимал. Конец истории.
– Звучит не так уж страшно.
– На самом деле было ужасно. – Голос его дрогнул. – Я начал снимать, а потом понял, что женщина оказалась там не по своей воле. По ее щекам текли слезы. Она плакала, но беззвучно. Все, что Трэпп твердил мне о свободе и демократии, оказалось ложью. Даже сейчас она у меня перед глазами. Иностранка. Хрен знает из какой страны. Всю дорогу она смотрела прямо в камеру, прямо на меня, я смотрел в видоискатель, а она – мне в глаза. И это меня ужасно разозлило. Мне хотелось сделать ей замечание, пусть смотрит в другую сторону, на мужика, который ее трахает, он же насильник, а не я. – Он понизил голос до шепота: – Я чувствовал себя ее убийцей.
– Ты что-нибудь сделал?
– Нет. Ничего.
– Испугался?
– Охуеть, как испугался. Это не оправдание, конечно. Ребята, которые такими вещами занимаются… да я просто остолбенел. – Дерек покачал головой. – Потом, когда они ушли, Трэпп подвез меня до города. Заплатил мне пятьдесят фунтов. Пятьдесят. Я пошел сразу в бар, туда, где есть люди, и жутко надрался.
– Почему ты до сих пор там работаешь?
– Хороший вопрос. Ты думал, я по-быстрому унесу свою задницу оттуда, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Анна-Мария говорила, что у людей бывают причудливые фантазии.
Продавец порнографии доказывал, что есть немало людей с сомнительной моралью, но психопатов среди них не так уж много.
Книги рассказали мне о фантазиях Маккиндлесса, но не больше.
Пришло время приниматься за коробки. С минуту я просто сидел и смотрел на них. Восемь. В прошлый раз я изучил содержимое трех и нашел там конверт с фотографиями. Осталось еще пять. Совсем не обязательно в них что-то отыщется. Возможно, конверт был простой оплошностью Маккиндлесса, который оставил его там по недосмотру, потому что эти снимки ничего уже не значили для него. Но ведь был еще случай с Анной-Марией.
В этот раз никто не смог бы уличить меня в небрежности. Я досконально осматривал каждый лист, читал каждое письмо и ничего не находил.
Увидев шкатулку, еще не открывая ее, я понял: там лежит то, что я ищу. Но я не представлял, что именно. По всей видимости, что-то дамское – шкатулка была украшена серебристым узором. Она была из плотного картона, гофрированного для прочности, а такая технология устарела уже в семидесятых. Дизайн хоть и был абстрактным, но больше смахивал на кубистские витиеватости Брака, чем на поп-арт или галлюциногенные эксперименты. Я поднял шкатулку и рассмотрел приклеенную снизу этикетку: «Парики Джуди Плам, Митчелл-лейн». Надпись подтвердила предположения. Машинописный шрифт «Виртуоза II» был создан Германом Цапфом в 1953 году. Шкатулка казалась легкой, но внутри что-то было. Я поставил ее на стол, сел, размял пальцы, как пианист, и поднял крышку. Среди смятых салфеток лежали три небольших, тщательно завернутых свертка. Я разложил их на столе и осторожно, перочинным ножом разрезал упаковку самого большого.
Пудреница. Недорогая, но изящная. Краешек крышки украшен бело-зеленым кельтским орнаментом. В орнамент вплеталось едва различимое слово «Эйре». В центре крышки для непонятливых был еще и рисунок ирландской арфы. Что это – подарок от ирландской подружки? Сувенир? Я открыл ее. Белоснежная, как фарфор, пудра взлетела и повисла в воздухе, потом осела на столе, мягко, словно снег в стеклянном шаре. Сколько лет прошло с тех пор, как ее в последний раз открывали?
Я заглянул внутрь и увидел в зеркальце отражение собственного сосредоточенного лица. Пудреница была почти полной. Я развернул второй сверток – заколка для волос из бакелита со стальной застежкой. Простая геометрическая форма, в те времена бакелит стоил не меньше черепашьего панциря, это был последний писк моды. С заколки свисал один-единственный длинный рыжий волос.
Все вещи, без сомнения, принадлежали женщине. Заколка дорогая и выбрана с хорошим вкусом. Пудреница походила на изящный сувенир. Но обе вещицы не показались мне настолько уникальными, чтобы так бережно хранить их.
Я взял нож и осторожно распаковал последний сверток. Он был самым маленьким и скрученным так, что я сначала подумал, что там ничего, кроме салфеток, нет. Простой муляж. До этого момента ничто в доме не указывало на присутствие у хозяина хоть капли чувства юмора. Я распотрошил бумагу, и оттуда выпал изящный серебряный браслет. На прикрепленных к нему миниатюрных, размером с монетку, брелоках были выгравированы десять заповедей. Рядом с убийством: «Не упоминай имя Господа всуе».
– Господи боже, – прошептал я.
Я вынул из кармана фотографию девушки, рассмотрел ее через увеличительное стекло и еще раз убедился в том, что уже понял. Сомнений не было. Этот браслет был на ее скрученном веревкой запястье.
Когда Дерек постучал в стекло машины, я сидел в темных очках, откинувшись на максимально опущенную спинку сиденья и положив ноги на руль. Его силуэт, четкий и живой, вдруг появился из легкого утреннего тумана. Утро было свежим, хоть и не очень солнечным. В сером небе сквозили проблески света, которые можно было считать хорошей погодой. Волосы Дерека казались влажными, словно он только что вышел из душа. Я заранее предупредил его, что для чердака лучше одеться во что-нибудь старое, и он последовал совету. Старая куртка, черная футболка с надписью «Преступник», протертые «ливайсы» и «докеры». Он походил на актера, который косит под «простого рабочего парня» в рекламных целях. Но что бы он ни рекламировал, у него есть покупатель. Я посмотрел на него поверх очков. Он за стеклом одними губами сказал «привет», и у меня сжались сердце и яйца.
Я опустил ноги и вышел из фургона.
– Как дела?
– Нормально. А это и есть тот дом, о котором ты говорил?
– Он самый.
– Нехилый.
– Да, ничего.
– Так вот где тела захоронены?
Я посмотрел на него. Он улыбнулся:
– Извини. Что-то я не то говорю.
Эта его улыбочка лишает меня сил.
– Да брось ты, не думай об этом.
Я открыл входную дверь, мы вошли в дом вместе, и я на ходу объяснил ему, что делать.
– Работенка не из приятных.
Он пошутил:
– У меня только такая хорошо получается.
Ведя его по лестнице, через спальню к чердаку, я улыбался про себя, осознавая иронию ситуации. Обстоятельства дразнили меня – я даже подумал, что это мероприятие может нас сблизить. Что, если жаркое и потное перетаскивание ящиков плавно перейдет в жаркое и потное свидание… Но больше всего мне хотелось поскорей разделаться с ящиками и книгами, закрыть двери этого дома и покинуть его навсегда. Браслет был ключом ко всей истории со снимками, связующим звеном между Маккиндлессом и девушкой на фотографии. Дерек прервал мои мысли.
– Знаешь, это, наверное, самый огромный дом из всех, в которых я бывал.
– Да?
– А чем он занимался, владелец дома?
– Хороший вопрос. Мне самому стоило бы его задать, прежде чем соглашаться на эту работу.
– Мой папа любил говорить: «Богатый человек – или вор, или сын вора».
Я сел на верхнюю ступеньку лестницы.
– Мудрый у тебя папа.
– А у тебя что, все еще эти снимки не выходят из головы?
Я ответил вопросом на вопрос:
– Анна-Мария говорила, ты хотел со мной встретиться?
Дерек перестал улыбаться, и я понял, что за его веселостью кроется озабоченность. Он сел рядом и долго смотрел вниз, словно завороженный ее высотой.
– У меня тут проблемка появилась. Она не связана с этими фотографиями – то есть мне кажется, что не связана. Я хотел бы поделиться с тобой, если не возражаешь.
– Говори.
Разговор превратился в интервью.
– Ты когда-нибудь делал то, о чем очень жалеешь?
– А как же. Все через это прошли.
– Но я имею в виду – то, о чем жалеешь по-настоящему. То, за что стыдно.
– Я повторяю ответ на предыдущий вопрос.
– Ты веришь, что люди делятся на плохих и хороших?
– Бывают плохие личности, но в большинстве своем люди стараются быть хорошими, хоть иногда и оступаются.
– А ты можешь рассказать о самом плохом поступке, который совершил в своей жизни, и теперь очень жалеешь?
– Нет.
Он сдержанно, но удовлетворенно улыбнулся.
– Понятно. А я расскажу тебе про самую ужасную вещь, которую я сделал.
Мне захотелось остановить его, сказать, что я и так знаю достаточно о человеческих слабостях. Но я взял себя в руки и приготовился глотать его грехи.
– Продолжай.
Он провел пальцем по пыльной ступеньке и вытер его о джинсы. Мы оба замолчали. Мы сидели в пустом доме, он исповедовался, и голос его то и дело начинал дрожать.
– Сначала работать в магазине было интересно. Мне казалось, я обладаю каким-то могуществом. Наверное, это чувство сродни тому, о котором ты говорил, рассказывая про аукцион. – Я кивнул, показывая, что понимаю, о чем он. – Я был частью другого мира, секретного мира, о котором многим людям и подумать противно. На самом деле я всего лишь продавал грязные журнальчики в полуподвальном магазине, но мне это нравилось. Мой энтузиазм, кажется, очень радовал Трэппа. Он мог отсутствовать несколько дней, и всю работу контролировал я. Когда же он был рядом, мы с ним подолгу разговаривали. Я покупал и читал все, что он советовал. По его словам, мы боролись против лравил. Демократия – не только для толпы, она должна быть и у меньшинства, и пока ты никому не причиняешь реального вреда, никого твои дела не должны касаться.
– Да, звучит убедительно.
– Ты бы поверил?
– В твоем возрасте – да скорее всего. В самой убедительной лжи всегда есть доля правды.
– Я долго верил его словам. Я проработал там несколько месяцев, отвечал на телефонные звонки, разговаривал с людьми из других стран. Короче, просто-напросто сидел на телефоне: «Да, господин Трэпп здесь. Нет, к сожалению, он не может сейчас говорить». Но я чувствовал себя кем-то вроде Джеймса Бонда, выполняющего секретную миссию.
– И что же случилось потом?
– Меня повысили. Не скажу, что мы с ним были такими уж друзьями. С ним невозможно дружить, но я смотрел на него снизу вверх. – Дерек коротко хохотнул. – Считал его своим наставником. Человек, который занялся таким делом, сделал на этом большие деньги и не стал их рабом, остался таким же мятежником. Человек, который борется за свободу, находясь в двух шагах от тюрьмы. Бред какой-то. Он все расспросил обо мне, и я ему все рассказал о моих амбициях и о короткометражных фильмах.
Вдруг я понял, к чему дело шло.
– О, нет.
– О, да.
– Он попросил тебя помочь ему снять фильм?
– Это же так очевидно, а я и догадаться не мог. Он-то думал, наверное, что я все время намекал ему на это.
– И ты сказал «да».
– Если бы я тогда развернулся и ушел, мне сейчас не о чем было бы рассказывать.
– И что дальше?
– Все оказалось очень просто. Трэпп объяснил, что не хочет, чтобы я слишком старался и делал что-то особенное. Он сказал, что лучше пусть будет любительская съемка. Так убедительнее. Меня это слегка задело. – Он покачал головой. – Будто это имело какое-то значение. Мы приехали в какую-то квартиру на юге города. Трэпп был в отличном, прямо-таки праздничном настроении. Думаю, его радовало мое присутствие. Напоминал папочку, который впервые взял сына с собой в паб.
– А ты?
– Мне было по фигу. Если бы я знал, как можно сбежать, не опозорившись, я бы сбежал. Мы пришли первыми. Квартира была наполовину пустая, будто кто-то переезжал и увозил вещи в другое место. Трэпп показал мне спальню. Я расставил лампы и остальное оборудование, потом мы закурили и стали ждать остальных. В комнате, кроме кровати, ничего не было, и нам пришлось сидеть на ней, рядом. Трэпп как-то пошутил, а я чем дольше ждал, тем хреновее себя чувствовал. Прокручивал в уме различные предлоги, чтобы извиниться и уйти, но ничего путного не приходило в голову. Через полчаса наконец прибыли «актеры».
– Что потом?
– Я сделал то, что требовалось. Очень просто. Мужчина и женщина сношались в постели, и я их снимал. Конец истории.
– Звучит не так уж страшно.
– На самом деле было ужасно. – Голос его дрогнул. – Я начал снимать, а потом понял, что женщина оказалась там не по своей воле. По ее щекам текли слезы. Она плакала, но беззвучно. Все, что Трэпп твердил мне о свободе и демократии, оказалось ложью. Даже сейчас она у меня перед глазами. Иностранка. Хрен знает из какой страны. Всю дорогу она смотрела прямо в камеру, прямо на меня, я смотрел в видоискатель, а она – мне в глаза. И это меня ужасно разозлило. Мне хотелось сделать ей замечание, пусть смотрит в другую сторону, на мужика, который ее трахает, он же насильник, а не я. – Он понизил голос до шепота: – Я чувствовал себя ее убийцей.
– Ты что-нибудь сделал?
– Нет. Ничего.
– Испугался?
– Охуеть, как испугался. Это не оправдание, конечно. Ребята, которые такими вещами занимаются… да я просто остолбенел. – Дерек покачал головой. – Потом, когда они ушли, Трэпп подвез меня до города. Заплатил мне пятьдесят фунтов. Пятьдесят. Я пошел сразу в бар, туда, где есть люди, и жутко надрался.
– Почему ты до сих пор там работаешь?
– Хороший вопрос. Ты думал, я по-быстрому унесу свою задницу оттуда, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37