– Мы должны с ним потолковать.
– Знаю, – говорит Шерман.
– Прямо сейчас.
– Ну да. Ясное дело, прямо сейчас.
Они отходят от поручня и направляются к лестнице, а я следую за ними. Похоже, они хотят перекинуться словечком-другим с жокеем, обвинить его за сбой у самого финиша. В жокейской профессии я не особенно разбираюсь, но, по-моему, это все равно как обвинять гонщика формулы НАС КАР в том, что у него в моторе прокладка полетела. Или поршень какой-нибудь. С другой стороны, я и в моторах не особенно разбираюсь.
Мы движемся сквозь толпу игроков, пробираясь от трибуны к зданию клуба. Все уже выстроились в очереди, собираясь делать ставки на шестой забег, и почти изумительный финиш пятого быстро стирается из их памяти. Здесь речь не о прошлом – речь о будущем, о новых девяноста секундах выплеска адреналина. Ностальгии на скачках места нет.
Шерман проводит нас через здание клуба и вниз по передней лестнице. Дальше мы поворачиваем направо и пробираемся между трейлеров, расставленных в сотне ярдов оттуда Должно быть, именно так коней транспортируют с места на место. Хозяева, тренеры и жокеи пребывают в постоянном движении, вечно выискивая очередной ипподром, где бы пустить своего коня по кругу. Догадываюсь, тем же самым занимаются и люди других профессий – к примеру, бизнесмены, бухгалтеры или адвокаты. Вся суть здесь в том, чтобы лавировать, подыскивать себе более удобную позицию, оставаясь в гуще событий, но так, чтобы с треском из этой гущи не вылететь или не сделать свой ход раньше времени – хотя надо признать, что, скажем, в крупной адвокатской конторе навоза наверняка меньше, чем на ипподроме. Меньше, но ненамного…
Несколько минут спустя вонь уже становится невыносимой, и Шерман передает мне небольшой пластиковый тюбик. Совсем как зубная паста.
– Мятный экстракт, – поясняет он. – Коронеры его на вскрытии используют. Потри между носом и верхней губой.
Я выжимаю шарик пасты себе на палец и втираю его в фальшивую кожу. Мгновенно резкий запах мяты ударяет мне в пазухи, а вместе с запахом приходит острое желание отведать настоящего дела. Вообще-то мята никогда на меня особого действия не оказывала, если не считать того памятного вечера в восьмидесятых годах, когда я наглотался столько мятной водки в одном из баров Атланты, что в итоге разделся догола и два часа бегал по футбольному полю Эморийского университета, распевая пьяные песни – нет, только не спрашивайте, чего ради. Однако теперь мое долгое воздержание от любых трав мигом вскружило мне голову при столь внезапном вторжении мяты, и я ощутил тепло опьянения несмотря на то, что я даже не глотнул, а всего-навсего нюхнул. «Не имеет значения, – сказало мне мое тело. – Трава, если она трава, это трава, а потому большое спасибо тебе, Винсент».
Тем не менее мята начисто вымела из меня запах дерьма, а в данный конкретный момент я куда скорее предпочитаю слегка опьянеть, нежели вытошниться. Позднее я смогу позвонить своему поручителю в «Анонимных гербаголиках» и признаться ему во всех этих обонятельных грехах, а пока что мы движемся мимо трейлеров к стойлам, где конюхи из прежних и будущих рас чистят и холят своих скакунов.
Чес с Шерманом ведут себя так, словно здесь ночной клуб: хитро посмеиваясь, пожимают руки хозяевам и тренерам, хлопают их по спинам, желают дальнейших успехов. Они знают весь персонал, весь персонал их знает, и я, чисто по ассоциации, теперь тоже попадаю в высший эшелон. Меня приветствуют ухмылками, протянутыми руками, а я молчу как рыба, пока два головореза из семьи Талларико представляют меня как Винни, своего друга.
– Берем конюшню номер четыре, – говорит Чес, обменявшись несколькими фразами с джентльменом в роскошных усах. – Он сказал, Стю там.
– Порядок, – отзывается Шерм, затем поворачивается ко мне. – Значит, как Эдди тебе велел: расслабляешься и ничего не делаешь, пока мы тебе не скажем.
Я свое место знаю. Двадцать кусков за милую внешность.
– Прикидываешься громилой, ага?
– Ага.
В конюшне довольно темно. Единственное освещение – лучи солнца, пробивающиеся сквозь щели в досках, из которых сбит потолок. Там добрых тридцать футов по каждой стене, более чем достаточно места для коня, его корма и всего того снаряжения, которое требуется, чтобы держать в форме чистокровного скакуна. Седла, поводья и уйма прочих приспособлений висят на стенах, все свежие и чистые. Сквозь завесу мяты запах навоза до меня уже не доходит, за что я сердечно благодарен Шерману. Надо бы не забыть захватить с собой такой тюбик, когда я в следующий раз буду проделывать работенку в Лонг-Бич. Если мятная паста так славно глушит вонь конского дерьма, то с гниющей на пристанях рыбой она должна сущие чудеса творить.
Входя в конюшню, я рассчитываю увидеть там жокея, дожидающегося прибытия Шерма и Чеса. Могу также предположить – немного нервного, озабоченного тем, что с ним собираются проделать его собратья-диносы. Может статься, мысленно подготавливающего речугу о том, что он ни в чем не виноват, что конь просто споткнулся, что если им нужен козел отпущения, лучше всего обвинить животное.
Однако никакого жокея в конюшне не оказывается. Там только конь – несомненно усталый. Грудь по-прежнему вздымается от приложенных усилий, шкура все еще пятнистая и клочковатая, редеющая грива спутана и мокра от пота. Скакун стоит в самом центре помещения и внимательно наблюдает за тем, как мы туда входим.
– День добрый, Стю, – говорит Шсрман, глядя прямо на клячу.
– Славный забег у тебя получился, – присоединяется Чес, и я растерянно тру глаза. Может, жокей прячется где-то под боком у коня?
– Привет, ребята. – Это голос проигравшего, унылый и протяжный. Жалобный голос. Голос неудачника.
– Ну-ну, нечего из нас слезу давить, – говорит Шерман, подходя к Ломаному Грошу и шлепая его по широкому крупу. – Ты прекрасно держишься.
– Да нет же, нет, – уверяет конь.
В этот момент я задумываюсь о том, была ли в том тюбике только мята и не подложили ли туда чего-то более веселого. К примеру, известно, что достаточно крепкие экстракты хабанеро вызывают галлюцинации. Один мой приятель однажды наглотался перца, после чего убедил себя в том, что у розового кролика из рекламы «энерджайзера» в конце концов сдохла батарейка, и это привело его в дикую панику. С другой стороны, сцена в конюшне на мираж ни с какого боку не смахивает. Конь треплется не хуже нашего президента. Животное упрямое, но болтливое.
– Послушайте, – говорит Ломаный Грош, и рот его движется в нужном ритме, только губы слишком уж неподвижны, – я сделал то, что от меня требовалось. Вы даете мне приказы и мы все это проворачиваем, ага? Я могу сделать только то, что могу, выше головы мне не прыгнуть, а значит…
– Тсс, – шипит Чес, пробегая ладонью по спутанной гриве. – Тсс. – Затем он хватает коня за гриву и резко дергает. Ломаный Грош взвизгивает от боли.
– Не надо, – пищит он. – Клей очень стойкий. Больно до жути.
– Ну да, стойкий, а как же иначе? Уж не обессудь. – И Чес снова дергает коня за гриву.
Я делаю шаг вперед, но Шерман стреляет в меня взглядом, и я отступаю на место. Моя борьба за права животных доходит только до той точки, где уже мне самому начинают грозить телесные увечья. Потом кто-нибудь прикинет, где я в плане гуманизма, в передних или в задних рядах, а сейчас нет смысла портить этим чувакам всю малину.
– Бросьте, – хнычет конь, – помогите мне из этой ерундовины выбраться, и мы все обсудим, хоккей?
– А где мелкий?
– Не знаю, – говорит Ломаный Грош. – Думаете, если бы я знал, я бы все еще вот так здесь торчал?
Чес с Шерманом обмениваются быстрыми взглядами – решение здесь явно не за мной, – а потом дружно подходят к коню с разных концов.
– Ладно, – говорит Шерман, – мы тебе поможем. Но потом ты расскажешь нам все, что мы хотим знать. Там, на дорожке, что-то было нечисто…
– Я просто делал…
– Свою работу, – заканчивает Чес. – Это нам известно. Заткнись, а то мы так никогда и не начнем.
– Винни, – обращается ко мне Шерм, – помоги-ка мне с этой жопой.
Нога за ногу я шаркаю к коню, обходя его морду в считанных футах от грустных глаз и дрожащих губ.
– Привет, – говорит мне кляча. – Как поживаете?
– Молча, – инструктирует меня Чес, прежде чем я успеваю откликнуться. – Ничего не говори, пока мы тебе не скажем.
Секунду спустя передо мной оказывается широкий конский круп, и Шерман одаривает меня зубастой ухмылкой:
– Что, первый раз с говорящим конем общаешься?
– Да пожалуй.
– Ага, вижу, как у тебя нервишки играют. Ничего, с каждым случается. – Он от души шлепает коня по заду и оставляет ладонь на его широком боку.
– Отлично, – говорит Чес. – Этот конец я держу. Валяйте.
Шерман отходит чуть в сторону и указывает на конскую задницу жестом ассистентки игрового шоу, демонстрирующей всем утешительный приз.
– Все в твоих руках, Винни, – говорит он.
– В смысле… что?
– Лезь туда. Давай, делай свою работу.
– Мою работу?
Шерман вздыхает:
– Это как пуговица и зажим Р-серии. Там только лишний крючок на конце, всего-то и делов. Валяй, лезь, никто там тебя не укусит. – Он поднимает конский хвост, и теперь прямо на меня смотрит сморщенный анус.
– Куда?
– Туда.
Я по-прежнему не понимаю – или, вернее, не хочу понимать.
– Что… прямо туда?
Шерм качает головой:
– Черт, Винни. Такое ощущение, будто ты никогда руку коню в задницу не совал.
– Ты будешь смеяться, но никогда…
Ломаный Грош нетерпеливо подергивает крупам.
– Может, мы все-таки когда-нибудь с этим закончим? – интересуется он.
– Заткнись! – хором орут Чес и Шерман.
Я уже догадываюсь, чего от меня ждут, и теперь я, по крайней мере, худо-бедно понимаю, что происходит. Итак, ради своего же блага… и ради этого несчастного коня… в общем, надеюсь, я не ошибся.
Я закатываю рукава, в темпе поднимаю левую руку, кладу ее Ломаному Грошу на торец, а правую бесцеремонно пропихиваю коню в задний проход. От передней части животного доносится легкий писк, однако в иных отношениях Ломаный Грош очень даже неплохо сносит мое грубое вторжение. Я бы к чему-то подобному так легко не отнесся – это как пить дать. Однажды я ходил к врачу, и тот вытащил какой-то инструмент под названием анускоп. Короче, когда мы с тем лекарем вышли из кабинета, медицинская помощь гораздо больше требовалась ему.
Ага, вот эта штука. Шерм меня не обманул – очень похоже на зажим Р-серии. Я в привычной манере работаю с пуговицами, и вскоре уже чувствую ослабление напряжения, пока отходит ремешок.
– Ox-x, – вздыхает Ломаный Грош, – так уже лучше.
Чес манипулирует со шкурой коня где-то в его средней части, и вскоре весь круп существа соскальзывает в сторону, свободно покачиваясь в воздухе.
– Можно мне руку вынуть? – спрашиваю я.
– Да-да, – говорит Шерман. – Вынимай. – Он уже начал манипулировать с еще одним набором зажимов у ног коня.
Очень скоро вся задняя часть окончательно соскальзывает на пол, и в поле зрения появляется мозаика из буро-зеленых чешуек. Дальше следует знакомый набор ног и средней части. Толстый покатый хвост шлепается на землю и начинает вычерчивать узоры в опилках, словно сам придаток рад своему высвобождению из конской личины.
Полуконь-полураптор делает несколько шагов влево, распутывая петли у себя на ногах.
– То, что доктор прописал, – говорит он. – Давайте с остальным разберемся, давайте поскорее…
Чес быстро сует кулак коню в рот, надежно его затыкая.
– Стоишь молча – или мы все назад прилаживаем.
Потребовалось немало времени, чтобы снять остатки этой явно изготовленной но спецзаказу личины с таящегося под ней динозавра, но как только мы отпустили нужный ряд стяжек и обойм и потянули за латексовое покрытие, мы оказались в одной конюшне уже не с неудавшимся победителем пятого забега на ипподроме Колдера, а с массивным велоцираптором по имени Стюарт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55