И он порывисто удалился по набережной в сторону Оркестровой эстрады, а я смотрел ему вслед. Когда я обернулся, у ног моих, не сводя с меня глаз и вежливо облизываясь, сидел Лабрадор. Я поглядел на мороженое:
– Ты уверен? Оно, между прочим, куплено на деньги Друидов.
Пес утвердительно облизнул морду, и я подкинул мороженое в воздух. Пес прыгнул и схватил его еще на взлете.
* * *
Когда я вернулся в контору, на клиентском стуле сидела Амба Полундра.
– Не повезло этому парнишке, Бронзини, – сказала она невозмутимо.
– Так ты слышала?
– Это ты?
– Что – я?
– Его убил? Говорят, полиция тебя арестовала. Значит, есть основания тебя подозревать, не так ли?
Я чуть не поперхнулся.
– Ах ты, мелкая… паршивка!
– Не стоит обижаться. Я лишь сопоставляю факты.
– Да ну? Тогда объясни-ка мне факт: при покойнике обнаружили визитку, которую я давал тебе.
Она чуть не удивилась, но тут же залезла в карман и достала мою визитку.
– Она все время была у меня; а ты упомянул меня в полиции?
– Нет.
Она вперила в меня пристальнейший взгляд:
– Точно?
– Слово скаута.
– Гм-м. О'кей. И кто это, по-твоему, учинил?
– Без понятия.
– Ну это мы быстро выясним.
– Постой-ка, дитятко, какие такие «мы»?
– Я решила тебе помочь в этом дельце.
– Да ты что!
– Как напарник.
– То есть, судя по моему виду, мне без напарника не обойтись?
– С моей точки зрения – да.
– Ах неужели?
– Ну.
– Тебе в школу не пора?
Не удостоив меня ответом, она соскользнула со стула и принялась расхаживать по комнате.
– Много я не прошу. Пятьдесят пенсов в день.
Я расхохотался:
– Это на пятьдесят пенсов больше, чем я зарабатываю обычно.
Она подошла к карте города:
– Нам понадобятся красные булавочки.
– На что?
– Увязывать все убийства. Нам понадобятся расписания автобусов, показания свидетелей, компьютерный банк данных и энное количество свежезаваренного кофе. Ах да! – сказала она, отворачиваясь от карты. – Если ты не против, мне, возможно, понадобится твой диван – над этим дельцем придется засиживаться допоздна.
– А что, если новых убийств не произойдет?
Он уставилась на меня:
– Ты о чем?
– Бронзини убит, это всего одна красная булавка… Может, где-то в столе у меня и завалялась. Незачем тратиться на целую коробку. А обязательно красную?
Амба вынула пачку сигарет и буднично сказала:
– Парень, ты – молоток. Чуть меня не одурачил.
– Тебе кто разрешил курить?
– Успокойся, я открою окошко.
– В смысле, рано тебе еще курить.
– Какой из тебя сыщик, если ты не куришь? – Она закатила глаза и со всевозможным драматизмом обиженно спрятала пачку. Потом села.
Некоторое время мы не говорили ни слова; атмосфера легкого антагонизма бесшумно сгущалась. Мы оба знали – тот, кто первым заговорит, проиграл. Она принялась постукивать пальцами по крышке стола. Провалиться мне, если я заговорю первым. Поерзав, я закинул локоть на спинку стула. Эта пакостница скопировала мою позу.
– Слушай, дружок, ну это же… – сказал я наконец.
Она принялась считать, нарочито по-детски загибая пальчики:
– Бронзини, Мозгли, Ллуэллин и Эванс-Башмак.
Я подозрительно уставился на нее:
– Что?
– Уже четыре булавочки, тебе не кажется?
– Ч… что ты такое говоришь?
– О'кей, допускаю, что Эванс официально еще не мертв. Может, полбулавки, но я это говорю исключительно из любезности к тебе. Скоро понадобится целая.
– Эванс-Башмак?
– Уже сейчас, наверно, орудует фомкой – вскрывает райские врата.
– Амба! – сказал я резко.
– Пора святому Петру овчарочку заводить.
Я грохнул кулаком по столу:
– Амба, прекрати! Что ты несешь? Кто остальные двое?
– Они наверняка должны быть у тебя в досье. Полиция держит все под спудом, но ведь ты же частный сыщик, у тебя есть свои источники, правда?
Она взглянула на меня с выражением подавляющего превосходства.
Аберистуит – отличное местечко для знатоков иронии. Самый недозагруженный служащий в городе – Мейри-он, криминальный репортер «Газетт»: рабочих часов в году у него меньше, чем у Деда Мороза. Не потому что нет материала. Событий хватило бы на сверхурочную работу целому отделу, но газету финансируют те же люди, что владеют отелями на побережье, и Призрачным поездом, и полем для гольфа, и разными прочими составляющими туристической инфраструктуры. Почитаешь «Газетт» – и впору подумать, что город населяют тибетские монахи. И вот мы с Мейрионом засели на террасе кафе «Приморский утес», над полем для Безумного гольфа.
– На данный момент у нас трое мертвых школьников, – сказал он, задумчиво посасывая блэкпулский леденец. – Все из одного класса. Бронзини, Ллуэллин и Мозгли; плюс до сих пор не найден Эванс-Башмак.
Явилась официантка, и я заказал ассорти.
– От публики, естественно, все скрывается. И я тебе ничего не говорил.
– И как они умерли?
Он вынул леденец изо рта.
– Мозгли свалился в один из чанов с сычужной закваской на сыроварнях. Бронзини и Ллуэллин – оба получили «цветочки-плевочки».
– С ядом кобры?
– С неким нейротоксином.
Я присвистнул. Старый трюк. Послать пареньку игрушку-брызгалку из лавки розыгрышей, которая плюется водой в глаза, но зарядить ее ядом кобры.
– И кто это мог сделать, есть мысли?
– Трудно сказать. Трое из этих парней были одним мирром мазаны. Ллуэллин, и Бронзини, и Эванс-Башмак – хулиганы. Известно, что к ним не пылали большой любовью банды из Южного Аберистуита – «бдительные» или как их там теперь. А Мозгли – другой коленкор. Вундеркинд. «Кембрийский Моцарт», как его называли. По истории отличник; да практически по всем предметам, за которые брался. Все прошлое лето переписывал прустовскую «В поисках утраченного времени». Рунами.
Я восхищенно вздохнул:
– Ух ты! Я «мама мыла раму» не осилю.
– Обычно Мозгли к таким парням и близко не подходил, если не хотел приключений на свою голову.
– Так значит, у Бронзини и Ллуэллина было полно врагов, а Мозгли и гуся не мог шугануть.
– Почти что. Только и у Мозгли кое-какие враги имелись.
– Неужели?
– Мозгли устроился на леденцовую фабрику – по субботам подрабатывал в исследовательском отделе. И заинтересовался старинной великой леденцовой проблемой – так называемой Теоремой де Куинси. Там все очень сложно, но в общих чертах речь идет о попытках изменять надпись на леденцах, по мере углубления в толщу. То есть сначала написано «Блэкпул», а как полижешь немного, получается какой-нибудь Занзибар. Одна из недостижимых вершин леденцового искусства. И он разрешил загадку. С полпинка. Взял бумагу, ручку, логарифмические таблицы, сел и докумекал. Ну, тут его дирекция назначила главой исследовательской группы, а через неделю – пацан-то, не забывай, школьник, еще экзамены ни разу не сдавал, – через неделю он придумал, как надписи на компьютере набирать. Сэкономил кучу денег фабрике: в тот же день двадцать старых кадров с работы вылетели. Вся фабрика забастовала. Профсоюзы сказали: «Парня долой, или вы ни одного леденца на палочке в этом городе больше не сделаете». Ну и уволили мальчишку. А он им на прощанье подарочек устроил: сорок коробок леденцов с надписью «Аберистуит», а как слизнешь два раза, надпись меняется на «Я в этот леденец нассал».
Если вы пройдетесь на юг мимо Пирса и Оркестровой эстрады, окажетесь на Замковом повороте, где Набережная поворачивает, как на петлях, резко. Тут город приобретает совсем другой характер: открытая, продутая всеми ветрами полоска, бегущая к гавани, пронизана беспросветностью, и жизнь представляется там непрерывной борьбой с несущимися по ветру старыми газетами. Застроена она главным образом меблирашками, сдаваемыми внаем, да жалкими филиальчиками, которые отели, расположенные на главной Набережной, задействуют, когда заполнены под завязку. Из людей здесь можно увидать только пляжных бичей-«кладоискателей» и собаководов в парусящих плащах.
В этом-то аппендиксе, в пабе «Морской сухарь» у Гавани я и встретил мистера Джайлза.
– Утро доброе, мистер Джайлз!
Он ответил мне робким взглядом, словно стыдясь прошлой ночи:
– А, здрассьте. Все в порядке?
– Прекрасно, сами-то как?
– Ох, грех жаловаться, – произнес он стоически. Тоном, от которого у меня разрывалась сердце. Он был мягкий человек, долгие годы пестовал нежные побеги и сеянцы, но по жестокой прихоти судьбы осень жизни ему пришлось коротать служителем в школе Св. Луддита. Кому же на свете и жаловаться, как не ему?
Я поставил ему пинту и спросил о происшествии с Бронзини.
Он отпил большой глоток и начал тихий рассказ, глядя в кружку.
– Несколько недель назад миссис Морган вышла прогуляться со своим песиком Шансом на территорию школы. Вы же знаете, у нас там знак висит «Осторожно, собаки», но ведь не читают же, так? Видишь эти знаки каждый день, читаешь, но как следует не вчитываешься, понимаете, о чем я? Не улавливаешь тонкостей в словах. В общем, она пошла прогуляться со своим Шансом, а песик пропал. Сколько ни искала – нет как нет. Весь день ходила, кричала: «Шансик! Шансик! Шансик!» – а того и след простыл. Тут дело к ночи – пришлось закругляться. Ну, думает, ладно – прибежит. Да не тут-то было. На следующей неделе идет миссис Морган мимо школьных ворот, и тут Бронзини предлагает ей купить меховые перчатки. Сам, говорит, сделал. А она-то и рада поддержать в молодежи ростки предприимчивости и самостоятельности, особенно после всего, что про эту школу понаслушалась. Ну, купила эти перчатки. И сделаны-то на славу, и узорчик приятный, и что-то в нем знакомое – только не очень понятно что. В общем, говорят, пришла миссис Морган домой, бросила перчатки на журнальный столик у камина и пошла чай ставить. А вернулась – смотрит, Сава, мама Шанса, встала у столика, глаз с перчаток не сводит, скулит так жалобно и пол лапой скребет. Жуткое дело.
Я покачал головой – преступление меня ошеломило.
– Само собой, – добавил садовник. – У ребятишек своя версия насчет этих убийств.
– Да?
– Они думают, что это сделал учитель валлийского.
Глава 4
Думаю, мой многоюродный дедушка Ноэль был все же влюблен в ту женщину из джунглей, Гермиону Уилберфорс, хоть и не видел ее ни разу в жизни – ну, во всяком случае, если и видел, то через много лет после того, как в нее влюбился. Возможно ли такое? Откинувшись на спинку стула, я слушал запиленный диск-гигант «Мивануи в «Мулене», запись по трансляции». Миссис Ллант-рисант занесла пластинку утром. Сказала, что отыскала ее в гараже. Но, судя по конверту, пластинка нигде не пылилась. Такое типичное для миссис Ллантрисант вранье. Месяц за месяцем простаивая в пикете, ежевечерне обзывая прославленную клубную певицу прошмандовкой, она просто не могла признать, что, как и все, любит ее музыку. Я взглянул на портрет многоюродного прапрадедушки Ноэля, теперь, к сожалению, обезображенный тонкой трещинкой на стекле – наследием недавнего обыска. Эти друидские громилы не смогли бы его отделать таким образом, будь он жив, это уж точно. Судя по всему, с ним были шутки плохи. Таких, как он, хлебом не корми, дай выйти на сельской ярмарке на ринг против разъездного боксера. Когда друзья и родственники, а также ряд членов Общества изучения Борнео сочли его поход на выручку белой женщине, затерянной в джунглях, блажью романтического идиота, это лишь укрепило его решимость. И таким образом он 14 января 1868 года отправился из Аберистуита через Шрусбери в Сингапур. Пять лет спустя жена епископа выменяла на два медных котелка его путевые записки, которые, оказалось, пылились под светильником из черепов в углу общинной хижины.
Дальнейшие размышления над его судьбой были приостановлены появлением в конторе человека, словно вышедшего из фильмов об Аль Капоне: двубортный костюм в тонкую темно-синюю полоску, свободные брюки с параллельными стрелками, шелковый галстук, мягкая «Федора» – это был Тутти-Фрутти, старший из сыновей Бронзини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30