«Никогда не пытайся спасать женщину, которую нельзя спасти»? Я покусал карандаш и поглядел на новую фразу. Нет. Я ее вычеркнул. «Всегда спасай женщину, которую нельзя спасти»? Это я тоже вымарал. «Не пытайся спасать женщину, если спасать нужно тебя самого»? Я отложил блокнот и выпил еще. Амба, считавшая, что частные сыщики должны хлебать виски, спросила меня как-то, в чем разница между этими напитками. Тогда мне подумалось, что дело во вкусе, но я ошибался. Люди во всем ошибаются. Какая же разница? Оба жгучие на вкус, от обоих напиваешься, и стоят одинаково. Но один – дистиллированная эссенция холодных, сырых, унылых шотландских нагорий. А второй – ихор суккулентов, сотворенный из сахара и дистиллированного солнца дальних стран. Я знал, какой бы выбрал Ноэль Бартоломью. Бартоломью – мечтатель, романтик, поплывший против течения, наперекор всем советам, завлеченный еще дальше в глубь лесов манящими слухами и противоречивыми россказнями… Все это время я говорил Амбе: «Ищи правильный вопрос», – а сам задавал вопрос неправильный. Теперь я знал, что он так и не нашел Гермиону и не китайский лавочник подделал фотографии, а он сам – еще до того, как покинул Аберистуит. Пара образцов растительности из леса Даникойд, девчонка из портового магазина чайничных попонок, которой заплатили фартинг, чтобы она принарядилась, и фотостудия на Террас-роуд.
И вопрос не в том, нашел он ее или нет, а в том, почему он проделал весь этот путь лишь для того, чтобы умереть? Я оглядел тихий серый пейзаж; цвета постепенно линяли. Ответ был написан на всех лицах, что встречаешь в Аберистуите. Людям не хватало смелости быть спасенными. Ни девушкам из «Мулена», которые ищут убежища именно там, где никогда его не найдут. Ни Соспану, печально улыбающемуся из-за невидимой решетки своей ванильной тюрьмы.
Одинокая фигура бежала по пляжу в направлении Борта. Крохотная фигурка отчаянно летела стрелой, словно порученное дело еще может спасти мир. Я смотрел, как она приближается: сбоку болтался школьный рюкзачок, а она бежала по пляжу, по камням и вверх по дюнам. Ее шаг вдруг замедлился на мягком песке – точка опоры рассыпалась под ногами, и воздух вокруг превратился в патоку. Но она лишь удвоила усилия, борясь с шуршащими грудами песка и презрев их попытки ей воспрепятствовать. То была Амба, и огонь веры по-прежнему ярко пылал в ней. Взобравшись на верхушку дюны, она подбежала ко мне и, рыдая навзрыд, бросилась в мои объятия:
– Он… он…
– Все о'кей.
Ее лицо было подернуто серебристой пеленой слез, и все попытки заговорить ни к чему не приводили, ибо снова ее душили слезы.
– Он… он…
– В чем дело?
– Он собирается уничтожить Аберистуит!
И при мысли об этом она взвизгнула и опять ударилась в плач.
Я залез в карман, нашел пачку салфеток и протянул ей. Глядя на пески Инисласа в глубокой тиши этой ночи, я воспринял новость о том, что кто-то собирается уничтожить Аберистуит, со странной отрешенностью. Я терпеливо дождался, пока рыдания постепенно смолкнут. Амба вытащила салфетку и высморкалась. Посмотрела на меня – ее лицо было мокрым и блестело.
– Он все уничтожит!
– Кто уничтожит?
– Лавспун.
Разразился очередной припадок плача, но сквозь слезы она проговорила:
– Ты сказал, что не знаешь, как он собирается вывести Ковчег в море?
Я кивнул.
– Это был неправильный вопрос. Он собирается вывести море к Ковчегу.
На обратном пути – осторожно, ибо весь свет уже покинул мир и тропинки в дюнах перестали существовать – мы увидели, что на горизонте загорелся костер: где-то в стороне Тре'ттола. В темноте летней ночи было что-то пугающе первобытное, что-то языческое. Мы долго всматривались в нее, наше созерцание прервало кошачье мяуканье, и резкий запах паленой шерсти прянул нам в ноздри. У наших ног стоял Джулиан – с чудовищно обожженным ухом. Весь рассказ уместился в этом резком запахе паленой кошки, и мы все поняли мгновенно. Мы пустились бегом через холмы к домику мамаши Эванс, – через трейлерный парк, через дорогу и по болоту к железнодорожной линии. Я знал, что меня там ждет. Миссис Ллантрисант опять меня перехитрила. Когда мы прибежали, вся округа полыхала знакомыми голубыми огнями. Пожарная команда поливала дом из шлангов, а какие-то дамы из Сент-Джонсской бригады «скорой помощи» утешали мамашу Эванс, которая сидела, сгорбившись под накинутым одеялом, и пила чай. В нескольких ярдах от нее высилась уродливая груда пожарища. А за нею, теснимая полицией, злобно роптала ватага угрюмых жителей деревни – они-то, несомненно, и запалили пожар. Я не знал, что им наговорила миссис Ллантрисант, – для агента с ее опытом то были семечки. Овцы не ягнятся, коровы не телятся, или молоко ни с того ни с сего скисает; любая из мириад жизненных неурядиц могла быть приписана колдовству и использована против мамаши Эванс. Пожар-то потушили, но дом, который якобы загорелся от случайной искры, было уже не спасти. Пока я оглядывал место происшествия, мамаша Эванс посмотрела на меня – слезы еще блестели у нее на щеках – и безмолвно попросила прощения. Я махнул рукой; просить прощения следовало мне; это я навлек беду. Ко мне подошли несколько человек и наставили на меня стволы ружей; я поднял руки. Из-за дома показалась фигура – дама, которая прежде выглядела скрюченной, сгорбленной старой девой, но теперь держалась прямо как штык и олицетворяла властность и целеустремленость. То была миссис Ллантрисант – ее триумф портило только обширное черное зияние в переднем челюстном протезе, от чего она стала похожа на мультяшного пирата. Кот Джулиан понесся к ней. Волна отчаяния и ярости охватила меня, когда она вынула из своей хозяйственной сумки большой балык и вручила коту.
– Проклятый Иуда! – закричал я и кинулся вперед, нацеливаясь бешено врезать ботинком по кружку Джулиановой задницы.
Кот вякнул и отпрыгнул с дороги как раз в тот момент, когда ружейный приклад вломился в мой череп. Я слегка дернулся и упал. Теряя сознание, я увидел Ирода Дженкинса и горизонтальную трещину у него на лице, которую называли улыбкой.
Глава 22
Я открыл глаза в темной комнате, лежа щекой на холодном, шершавом бетоне пола. На стене висели три полоски света из зарешеченного окна, а моя голова и ребра воспаленно пульсировали. Я снова потерял сознание. Когда я очнулся, тень от прутьев решетки стала прозрачнее: помещение наполнили первые бледные проблески рассвета. Кое-как я встал на ноги, жмурясь от резкой боли в ребрах, и проковылял к окну. Вид открывался со склона Пен-Динаса, выходящего на Гавань со стороны вокзала. Это была тюрьма Блайнплуйв. Я ощупал пальцами ребра – похоже, не сломаны, но отпинал меня кто-то как следует. Со своего наблюдательного пункта я оглядел площадь Победы между вокзалом и Музеем, и понял, что так расстроило Амбу. Бомбардировщик «ланкастер» исчез. Наконец-то – когда уже было поздно что-либо предпринимать – все стало на свои места. Вот она – та драматическая перемена курса в исследованиях Мозгли, с которой все началось. Это могло означать только одно. Нас с самого начала озадачило, как же они собираются вывести Ковчег к морю. И Амба додумалась. Это море они собирались вывести к Ковчегу. Как-никак, всем известно: для того, чтобы Ковчег поплыл, нужен потоп. И Мозгли с его самомнением Прометея собирался его обеспечить. Он хотел вновь собрать экипаж старого бомбардировщика, тех, кто бомбил Рио-Кайриог, и взорвать плотину у Нант-и-Моха.
Тюрьма оживала. С лязгом открывались и закрывались железные двери, по угрюмым коридорам эхо разносило грубые голоса; бренчали ключи; стонали люди. Амба обо всем догадалась. И для нее это оказалось непосильным бременем. Ей не нужен был ум Дая Мозгли, чтобы понять, что водяная гора, сотворит с городом после разрушения плотины. Я отослал ее на поиски Ллиноса – в слабой надежде, что у него еще осталось несколько верных полицейских. Может, они сумеют что-то предпринять. Остановить самолет или измыслить план, как вывести жителей города на возвышенность. Если они овладеют Горной железной дорогой, это, наверное, возможно. Но теперь я уже никак не мог на это повлиять. Около восьми утра дверь камеры открылась, появился поднос с хлебом и коричневой жидкостью в пластиковом стаканчике. Питье было сладким и теплым, но что это, кофе или какао, я определить не мог. Не исключено, что ни то ни другое. По кромке стаканчика шли отпечатки зубов. Вскоре после дверь отворилась вновь, и охранник сказал, что меня пришел повидать мой адвокат.
Вслед за охранником я прошел по длинному коридору вдоль вереницы зарешеченных дверей и очутился в оконечной камере – поменьше моей и с простым деревянным столом посередине. У стола сидел человечек с мальчишеским лицом. Он был одет нарядно, в отличный костюм-тройку, а его маленькие ручки в перчатках покоились на набалдашнике ротанговой трости. Из его нагрудного кармана выглядывал бледно-лиловый платочек. Увидев меня, он привстал и жестом пригласил садиться.
– Присаживайтесь, прошу вас. – Голосок у него был и тонкий и пройдошистый. – Курите? – Он вынул из кармана пачку сигарет и протянул мне. Я покачал головой, и он кинул пачку на стол. – И я не курю; гадкая привычка. Однако я понятия не имел, какой еще гостинец можно принести заключенному. У меня мало опыта по этой части.
Я ничего не сказал и только пристально посмотрел на него. Что-то было в нем неприятное, почти потустороннее – как в изображениях инопланетян, которые якобы живут в «Зоне 51».
Он посмотрел на меня и слабо улыбнулся:
– Вы знаете, кто я?
– Я знаю, что вы не адвокат.
Он прыснул:
– Разумеется, мы незнакомы.
Следу меня над ухом от удара ружьем саднил и пульсировал. Но сознание прояснялось. Подозрение медленно обретало у меня в мозгу конкретную форму – подозрение, витавшее в голове уже некоторое время. У меня не было оснований догадываться, кто это, но я догадался. На самом деле это просто.
– Вы – Дай Мозгли.
Он хихикнул.
– Я полагаю, в чан на сыроварне полетела запасная шина?
– Нет. Я просто сделал взамен новую, из металлического конструктора – весьма, кстати, улучшив первоначальную модель; гибкость значительно повысилась. Стоило бы взять патент.
– А зубы?
– Тоже были подлинные – молочные. По всему видно, что за недотыка этот полицейский патологоанатом.
Я кивнул, медленно усваивая информацию:
– С чего вам вообще понадобилось имитировать свою смерть?
– С того, что Лавспун собирался меня убить.
Он прошел к окну и выглянул на улицу.
– Отсюда вам должно быть отлично видно его Ковчег – это одна из причин, по которой я поместил вас сюда.
В его голосе послышалось такое, от чего у меня побежали мурашки. Некое вкрадчивое насмешливое самодовольство – подразумевалось, что он спланировал все, вплоть до того, какую рубашку я надену сегодня утром.
– Восемь кубических километров воды. По моим подсчетам, она дойдет до Аберистуита за двадцать минут. Очень недурственно для дебютного потопа, как вы думаете?
– Это уничтожит все.
– Архитектура немногое потеряет.
– Зачем вы здесь? – спросил я в лоб.
Он помолчал. Я уже знал ответ – он здесь, чтобы хвастаться. Он взглянул на меня и пробежал пальцами по набалдашнику.
– Я хотел вас отблагодарить.
– За что?
– За спасение моей жизни.
– Я думал, вас уже нет живых.
– Хо! Но сколько бы еще мне было позволено покоиться с миром?
Я покачал головой:
– Я думал, Лавспун вас обожает.
Он начал разговаривать с воздухом – как бы репетируя линию защиты на случай, если святой Петр спросит.
– Ирод Дженкинс, Торт-Кидай, Закария Лавспун и Артур Фробишер. Один мертв; остальные трое – уважаемые члены аберистуитского общества. Все хорошо известны. Каждый в телефонной книге. Но где пятый член команды, где Гуэнно? – Он повернулся ко мне лицом и помахал пальцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
И вопрос не в том, нашел он ее или нет, а в том, почему он проделал весь этот путь лишь для того, чтобы умереть? Я оглядел тихий серый пейзаж; цвета постепенно линяли. Ответ был написан на всех лицах, что встречаешь в Аберистуите. Людям не хватало смелости быть спасенными. Ни девушкам из «Мулена», которые ищут убежища именно там, где никогда его не найдут. Ни Соспану, печально улыбающемуся из-за невидимой решетки своей ванильной тюрьмы.
Одинокая фигура бежала по пляжу в направлении Борта. Крохотная фигурка отчаянно летела стрелой, словно порученное дело еще может спасти мир. Я смотрел, как она приближается: сбоку болтался школьный рюкзачок, а она бежала по пляжу, по камням и вверх по дюнам. Ее шаг вдруг замедлился на мягком песке – точка опоры рассыпалась под ногами, и воздух вокруг превратился в патоку. Но она лишь удвоила усилия, борясь с шуршащими грудами песка и презрев их попытки ей воспрепятствовать. То была Амба, и огонь веры по-прежнему ярко пылал в ней. Взобравшись на верхушку дюны, она подбежала ко мне и, рыдая навзрыд, бросилась в мои объятия:
– Он… он…
– Все о'кей.
Ее лицо было подернуто серебристой пеленой слез, и все попытки заговорить ни к чему не приводили, ибо снова ее душили слезы.
– Он… он…
– В чем дело?
– Он собирается уничтожить Аберистуит!
И при мысли об этом она взвизгнула и опять ударилась в плач.
Я залез в карман, нашел пачку салфеток и протянул ей. Глядя на пески Инисласа в глубокой тиши этой ночи, я воспринял новость о том, что кто-то собирается уничтожить Аберистуит, со странной отрешенностью. Я терпеливо дождался, пока рыдания постепенно смолкнут. Амба вытащила салфетку и высморкалась. Посмотрела на меня – ее лицо было мокрым и блестело.
– Он все уничтожит!
– Кто уничтожит?
– Лавспун.
Разразился очередной припадок плача, но сквозь слезы она проговорила:
– Ты сказал, что не знаешь, как он собирается вывести Ковчег в море?
Я кивнул.
– Это был неправильный вопрос. Он собирается вывести море к Ковчегу.
На обратном пути – осторожно, ибо весь свет уже покинул мир и тропинки в дюнах перестали существовать – мы увидели, что на горизонте загорелся костер: где-то в стороне Тре'ттола. В темноте летней ночи было что-то пугающе первобытное, что-то языческое. Мы долго всматривались в нее, наше созерцание прервало кошачье мяуканье, и резкий запах паленой шерсти прянул нам в ноздри. У наших ног стоял Джулиан – с чудовищно обожженным ухом. Весь рассказ уместился в этом резком запахе паленой кошки, и мы все поняли мгновенно. Мы пустились бегом через холмы к домику мамаши Эванс, – через трейлерный парк, через дорогу и по болоту к железнодорожной линии. Я знал, что меня там ждет. Миссис Ллантрисант опять меня перехитрила. Когда мы прибежали, вся округа полыхала знакомыми голубыми огнями. Пожарная команда поливала дом из шлангов, а какие-то дамы из Сент-Джонсской бригады «скорой помощи» утешали мамашу Эванс, которая сидела, сгорбившись под накинутым одеялом, и пила чай. В нескольких ярдах от нее высилась уродливая груда пожарища. А за нею, теснимая полицией, злобно роптала ватага угрюмых жителей деревни – они-то, несомненно, и запалили пожар. Я не знал, что им наговорила миссис Ллантрисант, – для агента с ее опытом то были семечки. Овцы не ягнятся, коровы не телятся, или молоко ни с того ни с сего скисает; любая из мириад жизненных неурядиц могла быть приписана колдовству и использована против мамаши Эванс. Пожар-то потушили, но дом, который якобы загорелся от случайной искры, было уже не спасти. Пока я оглядывал место происшествия, мамаша Эванс посмотрела на меня – слезы еще блестели у нее на щеках – и безмолвно попросила прощения. Я махнул рукой; просить прощения следовало мне; это я навлек беду. Ко мне подошли несколько человек и наставили на меня стволы ружей; я поднял руки. Из-за дома показалась фигура – дама, которая прежде выглядела скрюченной, сгорбленной старой девой, но теперь держалась прямо как штык и олицетворяла властность и целеустремленость. То была миссис Ллантрисант – ее триумф портило только обширное черное зияние в переднем челюстном протезе, от чего она стала похожа на мультяшного пирата. Кот Джулиан понесся к ней. Волна отчаяния и ярости охватила меня, когда она вынула из своей хозяйственной сумки большой балык и вручила коту.
– Проклятый Иуда! – закричал я и кинулся вперед, нацеливаясь бешено врезать ботинком по кружку Джулиановой задницы.
Кот вякнул и отпрыгнул с дороги как раз в тот момент, когда ружейный приклад вломился в мой череп. Я слегка дернулся и упал. Теряя сознание, я увидел Ирода Дженкинса и горизонтальную трещину у него на лице, которую называли улыбкой.
Глава 22
Я открыл глаза в темной комнате, лежа щекой на холодном, шершавом бетоне пола. На стене висели три полоски света из зарешеченного окна, а моя голова и ребра воспаленно пульсировали. Я снова потерял сознание. Когда я очнулся, тень от прутьев решетки стала прозрачнее: помещение наполнили первые бледные проблески рассвета. Кое-как я встал на ноги, жмурясь от резкой боли в ребрах, и проковылял к окну. Вид открывался со склона Пен-Динаса, выходящего на Гавань со стороны вокзала. Это была тюрьма Блайнплуйв. Я ощупал пальцами ребра – похоже, не сломаны, но отпинал меня кто-то как следует. Со своего наблюдательного пункта я оглядел площадь Победы между вокзалом и Музеем, и понял, что так расстроило Амбу. Бомбардировщик «ланкастер» исчез. Наконец-то – когда уже было поздно что-либо предпринимать – все стало на свои места. Вот она – та драматическая перемена курса в исследованиях Мозгли, с которой все началось. Это могло означать только одно. Нас с самого начала озадачило, как же они собираются вывести Ковчег к морю. И Амба додумалась. Это море они собирались вывести к Ковчегу. Как-никак, всем известно: для того, чтобы Ковчег поплыл, нужен потоп. И Мозгли с его самомнением Прометея собирался его обеспечить. Он хотел вновь собрать экипаж старого бомбардировщика, тех, кто бомбил Рио-Кайриог, и взорвать плотину у Нант-и-Моха.
Тюрьма оживала. С лязгом открывались и закрывались железные двери, по угрюмым коридорам эхо разносило грубые голоса; бренчали ключи; стонали люди. Амба обо всем догадалась. И для нее это оказалось непосильным бременем. Ей не нужен был ум Дая Мозгли, чтобы понять, что водяная гора, сотворит с городом после разрушения плотины. Я отослал ее на поиски Ллиноса – в слабой надежде, что у него еще осталось несколько верных полицейских. Может, они сумеют что-то предпринять. Остановить самолет или измыслить план, как вывести жителей города на возвышенность. Если они овладеют Горной железной дорогой, это, наверное, возможно. Но теперь я уже никак не мог на это повлиять. Около восьми утра дверь камеры открылась, появился поднос с хлебом и коричневой жидкостью в пластиковом стаканчике. Питье было сладким и теплым, но что это, кофе или какао, я определить не мог. Не исключено, что ни то ни другое. По кромке стаканчика шли отпечатки зубов. Вскоре после дверь отворилась вновь, и охранник сказал, что меня пришел повидать мой адвокат.
Вслед за охранником я прошел по длинному коридору вдоль вереницы зарешеченных дверей и очутился в оконечной камере – поменьше моей и с простым деревянным столом посередине. У стола сидел человечек с мальчишеским лицом. Он был одет нарядно, в отличный костюм-тройку, а его маленькие ручки в перчатках покоились на набалдашнике ротанговой трости. Из его нагрудного кармана выглядывал бледно-лиловый платочек. Увидев меня, он привстал и жестом пригласил садиться.
– Присаживайтесь, прошу вас. – Голосок у него был и тонкий и пройдошистый. – Курите? – Он вынул из кармана пачку сигарет и протянул мне. Я покачал головой, и он кинул пачку на стол. – И я не курю; гадкая привычка. Однако я понятия не имел, какой еще гостинец можно принести заключенному. У меня мало опыта по этой части.
Я ничего не сказал и только пристально посмотрел на него. Что-то было в нем неприятное, почти потустороннее – как в изображениях инопланетян, которые якобы живут в «Зоне 51».
Он посмотрел на меня и слабо улыбнулся:
– Вы знаете, кто я?
– Я знаю, что вы не адвокат.
Он прыснул:
– Разумеется, мы незнакомы.
Следу меня над ухом от удара ружьем саднил и пульсировал. Но сознание прояснялось. Подозрение медленно обретало у меня в мозгу конкретную форму – подозрение, витавшее в голове уже некоторое время. У меня не было оснований догадываться, кто это, но я догадался. На самом деле это просто.
– Вы – Дай Мозгли.
Он хихикнул.
– Я полагаю, в чан на сыроварне полетела запасная шина?
– Нет. Я просто сделал взамен новую, из металлического конструктора – весьма, кстати, улучшив первоначальную модель; гибкость значительно повысилась. Стоило бы взять патент.
– А зубы?
– Тоже были подлинные – молочные. По всему видно, что за недотыка этот полицейский патологоанатом.
Я кивнул, медленно усваивая информацию:
– С чего вам вообще понадобилось имитировать свою смерть?
– С того, что Лавспун собирался меня убить.
Он прошел к окну и выглянул на улицу.
– Отсюда вам должно быть отлично видно его Ковчег – это одна из причин, по которой я поместил вас сюда.
В его голосе послышалось такое, от чего у меня побежали мурашки. Некое вкрадчивое насмешливое самодовольство – подразумевалось, что он спланировал все, вплоть до того, какую рубашку я надену сегодня утром.
– Восемь кубических километров воды. По моим подсчетам, она дойдет до Аберистуита за двадцать минут. Очень недурственно для дебютного потопа, как вы думаете?
– Это уничтожит все.
– Архитектура немногое потеряет.
– Зачем вы здесь? – спросил я в лоб.
Он помолчал. Я уже знал ответ – он здесь, чтобы хвастаться. Он взглянул на меня и пробежал пальцами по набалдашнику.
– Я хотел вас отблагодарить.
– За что?
– За спасение моей жизни.
– Я думал, вас уже нет живых.
– Хо! Но сколько бы еще мне было позволено покоиться с миром?
Я покачал головой:
– Я думал, Лавспун вас обожает.
Он начал разговаривать с воздухом – как бы репетируя линию защиты на случай, если святой Петр спросит.
– Ирод Дженкинс, Торт-Кидай, Закария Лавспун и Артур Фробишер. Один мертв; остальные трое – уважаемые члены аберистуитского общества. Все хорошо известны. Каждый в телефонной книге. Но где пятый член команды, где Гуэнно? – Он повернулся ко мне лицом и помахал пальцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30