Фелисити долго возилась с цепочкой – видимо, была навеселе. Я продолжала ненавязчиво улыбаться. Наконец, она открыла дверь. Я не торопилась врываться в квартиру, чтобы не тревожить ее.
Она носила платье из черного шелка, как будто ждала мужчину или собиралась отправиться на его поиски. Ее заносчивый вид напомнил мне фотографии писательницы Джин Райс, великой летописицы умирающей аристократии.
Фелисити отступила, ничего не сказав. Я решила, что ее жест означает: «Входите», и вошла. Глядя на меня, Фелисити медленно закрыла дверь. У меня промелькнула мимолетная мысль, что ей хотелось оставить ее открытой.
– Кто вы? – она пыталась скрыть свой страх. Об этом говорил ее жест – она прикасалась к бледно коричневым пятнам на тыльной стороне правой ладони пальцами левой руки. Я видела саму себя на тридцать лет старше – за тем исключением, что меня не пугала старость. Я знала, что мне уготована другая участь.
– Нет смысла называть мое имя, потому что оно ничего вам не скажет.
– Тогда чего вы хотите?
– Поговорить.
– О чем?
– Немного посплетничать.
– Хотя бы намекните, – она улыбнулась. Тон ее голоса изменился. О чем она думает? Мне что-то понравилось в Фелисити. То есть нет, я даже восхищалась ее манерами. Она напоминала мне Мэсона тем, как быстро смирялась с чем-нибудь, что было для нее неясно или подозрительно. Мэсон смирился с моим появлением в офисе, хотя он наверняка полагал, что я опасная женщина. Фелисити тоже не боялась меня.
– Хотите выпить? – предложила она.
Она буквально впихнула меня в гостиную. Я села на диван, и меня обволокли звуки классической музыки.
Фелисити принесла мне водку со льдом в бокале из толстого красного мексиканского стекла. Рядом с бокалом она поставила ведерко со льдом.
– Вы ведь хотите выпить, верно?
– Откуда вы узнали? – она была права.
– Мой муж был пьяницей. В сущности, даже алкоголиком. Он сказал мне как-то, что настоящие пьяницы не любят класть в бокал лед, потому что он охлаждает напиток, и спирт не так быстро попадает в кровь.
– Не уверена, что он прав.
– Может, и нет. Он был таким лжецом.
– Тогда что вы в нем нашли?
– Черт возьми, интересный вопрос.
– Мне всегда интересно, что люди находят друг в друге.
Фелисити включилась в причудливую беседу, перескакивающую с предмета на предмет, как будто это было ей не впервой.
– Сперва он нравился мне, потому что очень мало говорил. Он всегда молчал, понимаете? Когда он чего-нибудь хотел, он не просил, а просто подходил и брал.
– Как кролик Питер.
– Кто?
– Персонаж Беатрис Поттер.
– Ах, да. Я иногда читала это дерьмо своему сыну. Не думаю, чтобы он что-нибудь понимал. Мой сын слабоумный.
– У меня нет детей.
– Зато у вас роскошное тело.
Фелисити вытянула руку и прикоснулась к моей груди. Я этого не ожидала. Я не была готова к сюрпризам.
– У меня была такая же. Шикарная грудь, а не такое вымя, как любят мужчины.
– Вы сказали, что ваш муж просто подходил и бра… Что он брал?
– Например, меня. Он чуть не протаранил мной какую-то стену. Однажды мы обедали. Он встал, поднял меня на ноги, и согнул над креслом, в котором я сидела. Затем задрал мне юбку, разорвал трусы, и начал мне вставлять.
– Очевидно, вам это нравилось, – наш разговор становился абсурдным. Беседа в стиле Диккенса увела нас куда-то не туда.
– В общем, да. Дело в том, что мы были в ресторане, – Фелисити внезапно засмеялась гортанным, булькающим смехом, таким, каким смеются поблекшие кинозвезды, вспоминая прежние деньки. Я тоже засмеялась; это было забавно.
– С вами когда-нибудь такое бывало? – спросила Фелисити.
– Да. Ну, что-то подобное. Но в отличие от вас, я его не любила.
– Это продолжалось недолго. Мой муж был таким человеком, для которого чем больше женщин, тем лучше. Я много узнала от него. Знаете, он раскрепостил меня.
– Это звучит жестоко.
– Мужчины и женщины всегда жестоки. Это естественно.
– Но только не мой мужчина. Он совсем не жесток. Поэтому-то я и люблю его.
– Значит, у него что-то не в порядке.
– Вы правы. У него кое-что не в порядке. Его мать.
– Похоже, вы говорите о моем сыне. Он слабак.
– Значит, вы жестоки к своему сыну.
– Это он так думает.
Музыка кончилась. Фелисити встала, подошла к кассетной деке, и снова поставила ту же самую пьесу.
– Что за музыка? – спросила я.
– Шуберт. Вы не знаете? Самая известная хреновина из всего, что он написал. «Смерть и девушка».
– Я не разбираюсь в музыке.
– Бедняжка. Ну, не пора ли вам рассказать, какого хрена вы явились? Почему вы не снимаете очки?
– Я пришла, чтобы рассказать вам кое-что о себе, а также о…
– О моем сыне.
Я напряглась. Эта женщина – психолог. Она сказала:
– Вы думаете, что я психолог? Вы – вторая женщина, которая приходит поговорить о моем сыне. Может быть, вы даже знаете другую, ту дуру, с которой он живет.
– Я встречалась с ней.
– Тогда кто же вы? Вы – та секретарша, что ушла от него. Эта дура Барбара рассказывала мне о вас.
– Нет, то была Алексис. А я заменила ее. Я работаю у Мэсона.
– Зачем вы все приходите ко мне? Вы хотите просить у меня его руки? – она снова хрипло засмеялась. На этот раз ее смех был не столь заразителен.
– Черт побери, что вы все находите в нем?
– Не могу говорить за других, но я вижу в нем человека, отличающегося от большинства людей. Он не пытается подавлять окружающих людей.
– Он слабак, вот почему.
– Он – достойный человек. Вы изо всех сил стараетесь погубить его. Вы высмеивали в нем всю его чувствительность. Вы пытались украсть его независимость. Вы держали его в клетке, как зверя. Вы постоянно мучаете его. То, что вы сделали – хуже убийства.
Не надо было говорить это слово – «убийство». Но мой гнев и отвращение были в то мгновение так велики, что я позволила вырваться ему наружу.
– Вы жалеете его, только и всего. Никогда не жалейте мужчин. Они затрахают вас, как только взглянут на вас.
– Ради Бога, прекратите говорить о нем так, как будто он ваш бывший любовник. Он ваш сын.
– Все мужчины одинаковы.
– Точно так же, как все женщины одинаковы, вы это хотите сказать?
– Более-менее. Он сам тоже приходил сюда и скулил, как щенок. Я вышвырнула его. И с вами сделаю то же самое.
– Нет, не сделаете.
Она не слышала меня. Эта женщина была действительно больной. Вероятно, ей нужна помощь, курс лечения, но это не мое дело. Я собиралась избавить ее от всякого лечения.
– Он всегда называл меня «мамочкой» – дерьмовое английское словечко! Должно быть, перенял его у отца. Его отец был родом из Англии. «Мамочка». Почти что мумия – груда костей, завернутая в бинты и похороненная в пирамиде.
– Очень точное сравнение, – сказала я. – Вы и есть мумия. Мертвая и внутри и снаружи. Не волнуйтесь, мы найдем для вас пирамиду.
– Мы? Ты и Мэсон. Безмозглые засранцы. Вы ничего не найдете. Мэсон – не такой тип, как ты думаешь. Он не достойный человек. Он – жопа. Он никогда не сумеет понять ни тебя, ни то, о чем говоришь. Ты не удержишь его при себе. Ты его получишь. Я вижу это по твоим глазам. В них есть жестокость. Но ты не сумеешь вступить с Мэсоном в состязание. Когда дело дойдет до жестокости, вы с ним окажетесь в разных лигах. Девочка, он из другого класса. Мэсона не интересуют люди. Он просто берет все, что ему предлагают, как и его отец. В этом он похож на ребенка. Он до сих пор и есть ребенок. Он никогда не вырастет. Он берет, но ничего не дает. Поэтому он опасен, черт побери. Ты не понимаешь. Но поймешь, если поживешь с ним. Он ни хрена не понимает тебя. И никогда ни хрена не поймет. Мэсон погубит тебя, если ему позволить. Так что берегись.
С меня было достаточно. Я встала. Фелисити засмеялась мне в лицо. Я схватила подушку – большую подушку с вышитыми поблекшими узорами. Фелисити следила за мной. Я двинулась к ней. Она начала подниматься. Я толкнула ее назад, и она поняла, что я собираюсь сделать.
– Ты не сможешь убить меня. Ты не настолько крутая.
Я прижала подушку к ее ухмыляющемуся лицу. Она начала бороться. Я нажимала на подушку, не жестоко – я держала свой гнев под контролем – но сильно. Фелисити издавала глухие булькающие звуки. Ее руки молотили по воздуху, тонкие ноги мотались туда-сюда, как будто я уничтожала насекомого-переростка. Я надавливала сильнее и сильнее. Не знаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы утихомирить ее навсегда. В моей голове крутилась только одна мысль: «Теперь Мэсон свободен».
Через некоторое время Фелисити прекратила сопротивляться. Я почувствовала сильное чувство удовлетворения, чувство, которое наступает после того, как вы сделали какое-то трудное дело, которое до того очень долго откладывали.
Я подождала несколько минут, прежде чем убрать подушку с лица Фелисити, пытаясь представить, как оно может выглядеть. Ожидая увидеть гротескную маску смерти, похожую на карнавальные маски из настоящей Венеции, я медленно убрала подушку. Занавес поднялся. Вид лица Фелисити после смерти потряс меня. Я никогда не забуду это зрелище.
Лицо Фелисити было маской спокойствия. Ее глаза были закрыты. Губы слегка улыбались – но не презрительной улыбкой, как я ожидала, а улыбкой облегчения. Все кончилось. Битва, которую она вела с жизнью, проиграна, да и сама жизнь кончена. Но выражение лица говорило об обратном. Неужели это чудовище все-таки победило меня? Конечно, нет. Она ушла. И все. Мэсон свободен и может прийти ко мне.
Я вытащила открытку Барбары из кармана своей куртки и положила ее на столик около Фелисити. Затем взяла аэрозольный флакончик с духами Барбары и прошла по комнате, распыляя духи. Запах должен продержаться несколько часов. Это была маленькая месть Барбаре. Я знала, что полицейские ухватятся за улики. Они рано или поздно допросят ее. Обнаружится, что она подралась с Фелисити. Я ни на единое мгновение не допускала мысли, что полиция арестует ее. В конце концов, у Барбары найдется алиби. Все, что я хотела – дать ей небольшую встряску. Она это заслужила.
Я вышла из квартиры, даже не оглядевшись и не ощущая никакого раскаяния – ведь я совершила необходимое и доброе дело. Во мне не было страха, хотя я в принципе совершила убийство. Ну и что? Если у меня преступный ум, то это, вероятно, просто темная сторона моей романтической натуры. Желание никогда не предаст тебя.
Я ехала домой, чувствуя оживление и радость. Убийство – это не всегда плохо, иногда оно служит добру. Однако я не была уверена, что сумею уснуть. В дом я вошла из гаража через дверь, ведущую на кухню. Я включила свет, подошла к холодильнику, достала пиво и отпила из бутылки. О, Мэсон, если бы только знал! Что бы ты подумал? Но я никогда не скажу тебе, моя любовь.
Затем я заметила нечто странное. Рядом с кухонным телефоном лежала открытая телефонная книга. Я никогда не звонила из кухни. Я разволновалась. Кто-то побывал у меня в доме. Я взбежала по лестнице в спальню.
С виду там все лежало на месте. Мне стало жутко. Я никогда не запираю дом, такое у меня суеверие. Я верю, что если оставлю дом незапертым, то он с меньшей вероятностью будет ограблен. В конце концов, красть у меня почти нечего, и я не заботилась о сигнализации. Полагаю, что переняла такую привычку от отца. Он никогда ничего не запирал – только меня.
Я спустилась вниз. Кто приходил сюда, ничего не взяв? Зачем он звонил? И зачем оставлял следы? Все это казалось бессмысленным. Я сняла кожаный костюм в комнате гостей и убрала его. Вместе с брюками я сняла трусы, оставив их там же. И тут я все поняла.
Это был Мэсон. Должно быть, он побывал у меня в доме. Зачем он звонил, я не могла понять. Но он был здесь и искал меня. Должно быть, он хотел узнать что-нибудь обо мне. Я была на вершине счастья. Он влюблен в меня. Я приняла душ и залезла в постель. Скоро он будет со мной. Мэсон, приходи поскорее.
Я не знала, надо ли записывать события этой ночи в мою «подушечную книгу»? Я знала, что это опасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48