Но сейчас она только коротко рассказала, что Анита приедет в гости в воскресенье.
Анита уже с давних пор проживала в Кельне. Она получила ученую степень, работала в юридическом отделе крупной страховой компании и задирала нос еще выше, чем в юные годы. Крайне редко она вспоминала о том, что имеет семью. А вспоминая, навещала только сестру и зятя, заезжая к ним на чашечку кофе в редкие воскресенья во второй половине дня. Кусочек торта без сливок, даже если Бэрбель, стараясь сделать его более аппетитным, украсила ягодами крыжовника. Из-за фигуры. И никаких детей, чтобы не испортить фигуру, и из страха перед наследственностью, с которой якобы ничего нельзя поделать.
«Если хочешь, – сказала Бэрбель Труде, – можешь тоже заглянуть. Ты или папа».
О Бене она не упомянула.
После телефонного разговора Труда поднялась и некоторое время постояла в дверях его комнаты. Он лежал на кровати и спал. И как ребенок, держал в руке матерчатую куклу. Он давно уже не рвал кукол на части. И когда Труда видела его таким, свернувшимся калачиком, вроде довольного щенка в корзинке, все неприятности отступали далеко прочь.
Целую четверть часа она тихо стояла в дверях, глядя на спящего Бена. За эти пятнадцать минут большая часть Труды, состоящая из сердца и материнской любви, как никогда прежде, наполнилась уверенностью, что Бен не сможет поднять руку на другого человека. Пусть Клаус и Эдди хоть сто раз клянутся, что всех девушек они выпускали из машины, Труда тоже сто раз поклянется в невиновности Бена.
Когда она наконец повернулась, ее взгляд упал на стеклянную банку для консервирования, стоявшую на подоконнике за занавеской. Внутри кроме косточек полевки находилось еще что-то. Стараясь не разбудить Бена, Труда на цыпочках подошла к окну и, чтобы рассмотреть содержимое, поднесла банку поближе к глазам. Она увидела три небольшие картофелины с нацарапанными на кожуре знаками и два листа большого подорожника. Они были свежими, скрученными наподобие сигар. По краям этих «сигар» что-то выглядывало.
Труде сразу же показалось, что однажды она уже видела нечто подобное. Тем не менее с первого взгляда она не смогла определить, что это. Когда наконец поняла, ее сердце замерло на мгновение, затем вновь неистово забилось.
Труда была ребенком шести или семи лет, когда ее отец колол дрова и отрубил себе палец. Она стояла рядом с чурбаном и, увидев, как палец отлетел по высокой дуге, бросилась за ним и подняла. Увидела окровавленный край, ровно отсеченную кость. То же, что и теперь, но только в этот раз два окровавленных края, две чисто отсеченные кости, два пальца.
В ее мозгу что-то отключилось, не сразу, постепенно, как будто человечек со слабыми руками, с трудом тянувший тяжелый ходовой рычаг, застопорил несколько шестеренок в механизме, только мотор еще продолжал работать. Оборот за оборотом мотор монотонно гудел «нашел» бесполезному шестереночному механизму. Нашел – и только! Если Бен нашел какие-то старые кости, маленькие трусики и окровавленную сумочку, то почему он также не мог найти и два пальца? Человек с глазами как у совы видел и находил больше любого другого.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем две или три из остановившихся шестеренок снова пришли в движение, и Труда смогла снять крышку с банки. Она вынула скрученные листы подорожника вместе с их содержимым и положила в карман халата. Потом с окаменевшим лицом посмотрела в окно в направлении воронки. Оттуда он пришел. И там полиция в воскресенье проводила поиски без собак. Какая глупость! Пролесок, который они прочесали с собаками, куда лучше проглядывался, чем старый, с нагромождением обломков кратер, образованный взрывом бомбы.
Бен спал почти до часу. Затем, как обычно, его разбудил распространившийся по дому запах приготовленной пищи. К обеду обе девушки прибывали из школы, находившейся в Лоберге, и на велосипедах ехали ко двору Лесслеров. Пока другие твердо придерживались своих привычек, он не нуждался в часах. Обед всегда был в час.
Он вошел в кухню. Массивная голова, утопавшая в плечах, так что шеи почти не было видно. Взгляд проворно скользнул от накрытого стола к кастрюлям на плите. Переполненный нетерпением, он уселся за стол, жадно проглотил все, что Труда с горкой положила ему на тарелку. Затем встал.
– Сядь, – потребовала Труда.
Он остался стоять у стола, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
– Кому я сказала, сядь, – повторила она, стараясь, чтобы голос звучал настойчиво и убедительно. Однако глухое биение сердца изменило тембр голоса, заставило чуть вибрировать слова. И тонким чутьем он заметил, что ее голосу не хватает уверенности.
– Тебе нельзя больше выходить из дома, – сказала Труда, и слова ее прозвучали словно мольба. – Мне больно. – Она постучала себя по груди. – Здесь – очень больно. Я не могу оставаться одна. Ведь ты – мой хороший Бен, мой самый лучший. Сейчас ты должен остаться со мной.
Он покачал головой, повернулся к двери и, тяжело ступая, направился по лестнице в подвал. Труда хотела пойти за ним следом, но только у нее не хватило на это сил. В кухне было очень тепло. В плите, которую после переезда Якоб вначале не хотел устанавливать, несколько часов горел огонь. Зачем она вообще нужна? Во всех помещениях имелось центральное отопление, и на кухне стояла новенькая электрическая плита. Но Труда настояла на том, чтобы сохранить старую, топившуюся углем плиту. На всякий случай, если вдруг возникнут перебои с электричеством. Или понадобится что-нибудь сжечь. Маленькие, испачканные кровью трусики, сумочку с пятнами крови или завернутые в листья подорожника два отрубленных пальца.
Труда обхватила голову руками и безжизненным взглядом уставилась на плиту. По истечении некоторого времени вскочила, отодвинула в сторону чугунные круги, закрывающие топку сверху, и долго ворошила кочергой угли в пламени, пока и следа не осталось от того, чему можно было ужаснуться.
Между тем Бен быстро вышел к проселочной дороге, ускорил шаг, сделал небольшой крюк, прошел вдоль колючей ограды и оказался у кукурузного поля. На краю поля он на несколько минут остановился, поднял к глазам бинокль и стал высматривать поверх стеблей в направлении бунгало Люкки.
Он не был уверен, что друг Люкка находится дома. С улицы это сложно было определить. Если Люкка дома, он, едва только заметив Бена, сразу выходил. Но если Бен не хотел, Хайнц Люкка не мог его увидеть. Осторожно раздвигая кукурузные стебли, на корточках, крадучись, он стал пробираться по полю, обогнул дом, выкопал из ямки в земле складной нож, спрятал в карман и с другого края поля принялся высматривать вдоль проселочной дороги.
Далеко впереди, со стороны Лоберга, показались обе девушки, которых он с таким нетерпением ждал. Ни приказ отца, ни с болью высказанная просьба матери не могли остудить его. Фигуры медленно приближались. Он позволил девушкам проехать мимо, хихикнул про себя, так как, по всей видимости, они его не заметили.
Когда они отдалились на добрых сто метров, он поднялся и поспешил вслед за ними. И быстро настиг. Девушки, должно быть, услышали его шаги, однако ни одна из них не обернулась. Обе соглашались на игру, которая больше всего ему нравилась. Ловить. Он поравнялся с ними, протянул руку к ближайшей девушке, зарылся пальцами в густых темных волосах. Светловолосая девушка затормозила, когда ее спутнице пришлось остановиться. Темноволосая девушка в солнцезащитных очках была младшей сестрой Бена.
Убежище на дереве
В январе 81-го года у Труды не начались месячные. Сначала она не стала считать их отсутствие поводом для беспокойства: в этом году ей исполнилось уже сорок пять лет, наверное, подобные нарушения касались возраста. Кроме того, в течение последних месяцев прошлого года она не часто спала с Якобом. И так как Труда и без того непросто беременела, то она не стала слишком много думать о докучливом деле, которое однажды не началось в обычное время. Она только беспокоилась за Якоба. Злость на Хайнца Люкку все еще часто приводила его в трактир Рупольда.
Якоб категорически отказался принимать участие в праздновании помолвки Люкки. В деревне помолвку адвоката рассматривали как чудо. Все-таки Хайнцу уже перевалило за пятьдесят. В октябре 80-го года, благодаря работе, он познакомился с одной женщиной, милой и серьезной особой, как он рассказал Труде, правда разведенной (он в качестве адвоката как раз представлял ее сторону в деле о разводе), с двенадцатилетней дочерью. Но кому это мешало? Разве что Tee Крессманн, всегда считавшей, что Хайнц Люкка просто помешан на своей большой любви – семнадцатилетней Марии.
В феврале вместе с пятьюдесятью приглашенными гостями Хайнц Люкка праздновал запоздалое счастье в хорошем ресторане города Лоберга. Трактир Рупольда, как доверительно поведал адвокат Труде, казался ему слишком уж простоватым, этакой деревенской забегаловкой. Труда охотно отпраздновала бы такое событие вместе со всеми, но так как Якоб был против, она тоже осталась дома.
К сожалению, счастье Хайнца Люкки продолжалось недолго. В воскресенье в начале марта, только через три недели после празднования помолвки, женщина вместе с дочерью направлялась в деревню. На шоссе машина съехала с проезжей части и врезалась в дерево. Женщина сразу погибла в обломках искореженной машины, ее дочь, получив тяжелые ранения, выжила и несколько месяцев пролежала в больнице.
В деревне несколько недель ходили слухи, что с дороги невесту Люкки вытеснил Рихард Крессманн. Рихард в то же самое время, когда случилось несчастье, был на пути в Лоберг, с намерением навестить в больнице старого Игоря. К Игорю Рихард, кажется, был привязан даже больше, чем к алкоголю. Теперь сердце Игоря совсем ослабело. Старый русский умер через две недели после случившейся трагедии. И в тот же вечер на чердаке своего трактира повесился Вернер Рупольд.
Труда слышала о несчастье, случившемся на шоссе, слышала, что Рихард Крессманн оказался первым на месте аварии и держал за руку тяжелораненую девочку до тех пор, пока не прибыла машина «скорой помощи». Также она слышала, что Хайнц Люкка, вне себя от горя, погрузился в отчаяние и что Игорь мирно скончался во сне. И о веревке, с помощью которой Вернер Рупольд окончил свои ожидания Эдит Штерн. Но к этому времени Труду заботили более важные вещи, и она не собиралась ломать себе голову над тем, почему Игорь, прежде чем предстать перед Создателем, настоял на том, чтобы еще раз увидеть Вернера Рупольда. Все это ей поведала Тея Крессманн, мучимая любопытством, что такого важного могли обсуждать мужчины, если после этого Вернер Рупольд решил сопровождать Игоря в пути на небеса.
Труду волновали совсем другие вопросы. Ни в феврале, ни в марте в ее организме так ничего и не шевельнулось. Когда в конце марта сияющая от радости беременная Антония Лесслер сообщила, что на этот раз врач предполагает, что скорее всего родится девочка, у Труды зародилось страшное подозрение, которое через две недели подтвердил гинеколог.
В первое мгновение Труда почувствовала себя парализованной и пожелала, чтобы с ней случилось то же, что и во время второй беременности Марии Йенсен в ноябре. Падение в квартире, сильное кровотечение, вынужденная операция – и прощайте, надежды. Якоб был с женой единого мнения. Все-таки приходится учитывать возраст. Временами он чувствовал себя собственным дедушкой. Труда тоже моложе не становилась. И если теперь опять начнется все сначала…
Со дня рождения Бена прошло уже несколько недель, но он запомнился, как памятник жертвам трагических событий, воздвигнутый в назидание потомкам.
В тот день они ему ничего не подарили. Ничего не придумали, чем можно было бы доставить ему радость.
«Подарите ему какую-нибудь куклу, – предложила Анита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57