Когда тарелка опустела и Бен захотел подняться со стула, Труда удержала его.
– Посиди и послушай меня внимательно, – потребовала она и начала расспрашивать сына о Марлене Йенсен и Свенье Краль. Видел или нет Бен девушек, где и когда; были они одни или в сопровождении кого-либо; что происходило потом; где девушки находятся теперь? Но все было как в тот раз, когда она засыпала его вопросами о кошке Хильды Петцхольд. Бен только повторял одно и то же: «Руки прочь».
Труда грустно кивнула:
– Да, руки прочь. Ты не должен хватать девушек. Девушки не любят, когда их трогают. И не смей пугать девушек, как в тот раз, когда ты напугал Аннету и Альберта.
Бен стал елозить на стуле, ему явно надоело сидеть.
– Друг, – сказал он.
Труда покачала головой:
– Ах ты бедный простак. Альберт никогда не был тебе другом. Он только хотел выставить тебя полным идиотом. Противный он человек. Всегда так происходит, когда ребенку с малых лет позволяют иметь на руках много денег. Вот он и решил, что все может купить. И кто не пляшет под его дудку, тому он рано или поздно отомстит.
– Друг, сволочь, – сказал Бен, встал и пошел к двери.
Труда посмотрела ему вслед и тяжело вздохнула:
– Да, Альберт всегда был сволочью. Хорошо, что ты это понял.
Вскоре после ухода Бена она тоже вышла из дома, села на велосипед и отправилась к врачу. В последние дни Труда чувствовала, что у нее не все в порядке с давлением. Ощущение сдавленности черепа, возникающий время от времени шум в ушах, порой головокружение и страх, безумный, почти животный страх сдавливал ее сердце.
В приемной врача страх только усилился. Хотя она приехала довольно рано – прием начинался с трех часов, – в помещении уже сидели несколько мужчин и женщин. Никто, как прежде, не читал разложенных еженедельных журналов за прошлую неделю. Была более актуальная тема для обсуждения.
Послушав в течение четверти часа всевозможные предположения по поводу судьбы Марлены Йенсен, Труда попросила приемную сестру побыстрее измерить ей давление. И пояснила, что закрытый на ключ Бен остался дома один и наверняка уже вопит от горя.
Кровяное давление Труды оказалось слишком высоким. Поэтому ей все-таки пришлось дождаться приема врача. На обратный путь она получила от него новый рецепт, совет беречься и просьбу передать привет Якобу. Выкупать рецепт у Эриха Йенсена для Труды было сродни пытке. К счастью, Марии не было в аптеке; она, как обычно, занималась ассортиментом косметических средств. Эрих присутствовал, но сидел в задней комнате, что-то писал, даже не поднимая на посетителей глаз.
Аннета Лесслер, работающая у дяди в качестве младшего фармацевта, приняла рецепт Труды и вручила ей упаковку с лекарствами. Труда рассчиталась и отправилась домой.
Проезжая вдоль проселочной дороги, Труда мысленно представила толпящихся у пролеска полицейских, вспомнила о складной лопатке и кухонном ноже, исчезнувшем неделю назад. В ушах явственно раздался голос умершей матери: «Маленькие детки – маленькие бедки. Большие детки – большие бедки».
Раньше это были всего лишь цыплята, куклы и одна кошка.
Яблоневый сад
Когда в августе 80-го года исчезла молодая артистка Алтея Белаши, молчание Труды можно было понять. Сама она ничего необычного, за исключением некоторых слухов, пары новых слов сына и перемен в его поведении, не видела и не слышала. Но кто, будучи в здравом уме, стал бы рассматривать в качестве свидетеля семилетнего слабоумного мальчика?
В конце концов, имелись и другие свидетели, хотя показания Марии и Хайнца не содержали доказательств. Веским доказательством могло бы стать свидетельство Герты Франкен, но оно тогда так и не дошло до полиции. Эрих Йенсен, как член городского совета и правления общины, знал о ее заявлении. Однако у него нашлись более важные дела, чем прислушиваться к болтовне полоумной старухи.
В том году в деревне осталось всего несколько частных сельских хозяйств. Большинство небольших усадеб стояли заброшенными, потому что требовали слишком много работы, а доход приносили мизерный. Для их владельцев соблазнительным показалось предложение отдать расположенные на краю деревни земли под застройку. Это коснулось и Бахштрассе, превратившейся в длинную и все продолжающую удлиняться улицу. На крупных земельных участках возникали внушительного вида особняки, которые правильнее было бы называть виллами. Между двором Лесслеров и земельным участком Якоба несколько старых домов поменяли своих владельцев; теперь новые, более или менее зажиточные собственники, вложив немалые средства, реконструировали их, добавив значительное количество украшений.
Между тем в Лоберге, в состав которого уже четыре года как входила деревня, Бахштрассе стала считаться престижным местом. Куда никак не вписывались дворы Отто Петцхольда и Якоба Шлёссера. Да и кто захотел бы нежиться на солнышке на собственном английском газоне, если бы ему в это время докучали мухи, только что побывавшие в коровнике? Как ни странно, никто не рассматривал, что несколько мух могли прилететь и из свинарника Пауля Лесслера, земельный участок которого тоже примыкал к Бахштрассе.
Можно было согласиться с тем, что Отто Петцхольд с его пятью коровами представляет некоторые неудобства для соседей. Его выезд выходил на Бахштрассе, а пятьдесят моргенов земли располагались восточнее пролеска. С тех пор как Отто Петцхольд научился думать, он со своим трактором выезжал на Бахштрассе. Путь за садами был окольной дорогой, которой Отто не пользовался, даже выгоняя коров. Поэтому на улице порой оставались лепешки. В противоположность Отто, Якоб принципиально использовал только задний выезд.
Несмотря на это, на каждом заседании городского совета Эрих Йенсен с настойчивостью поднимал вопрос о том, чтобы перенести оба двора. И каждый раз вопрос отклонялся, наталкиваясь на протест Хайнца Люкки, который не хуже аптекаря знал местность и выступал против переселения из старых дворов.
Если предоставить финансовую помощь Якобу Шлёссеру и Отто Петцхольду, Паулю Лесслеру тоже нельзя будет отказать, если он вдруг надумает переселиться. Возможно, затем в пользу переезда выскажется и Бруно Клой. Но и при перенесении обоих дворов проблема Бахштрассе все равно не будет полностью решена. На ней имелось еще одно позорное пятно – земельный участок Герты Франкен.
Он был последним на краю деревни и тянулся, как и владение Якоба, от Бахштрассе до проселочной дороги, соответственно чему за последние годы его стоимость значительно возросла. Только в палисаднике, представлявшем собой путаницу из дикого овса, угловатых розовых кустов и разросшейся бузины, регулярно притягивающей тлю со всей окрестности, можно было построить многоквартирный дом с прилегающей к нему инфраструктурой. Правда, никто не хотел видеть на этом месте многоквартирный дом, но в принципе такое было возможно. А расположенный за домом сад, по площади почти вдвое превосходивший палисадник, можно было сравнить с девственным лесом.
Сам же дом Герты Франкен не имел никакой ценности, маленький и перекошенный, каркасной конструкции, ему было уже лет двести. Глина в стенах со временем стала хрупкой и осыпалась. С некогда тяжелых дубовых балок шашель собрал обильную дань. Обрушение хижины, когда в развалинах придется искать останки Герты Франкен, оставалось только вопросом времени.
Эрих Йенсен считал, что до такой крайности сознательный человек не должен доходить. Женщину, а именно Герту Франкен, в качестве вынужденной меры необходимо отдать на попечение монастыря или в приют для престарелых в Лоберге. Уже один возраст Герты оправдывал подобное мероприятие.
Родившаяся в 1891 году Герта Франкен была одинока. В начале столетия короткое время у нее был супруг. Красивый парень, как когда-то о нем отозвался отец Якоба. Супруг Герты погиб в Первой мировой войне 1914–1918 годов, и после смерти мужа женщина ополоумела. После извещения о смерти мужа она неделями не выходила из домика, ничего не ела, не пила, не разговаривала и не спала.
Некоторые утверждали, что с годами Герта растеряла и остаток ума. Вероятно, такой вывод делали из-за того, что старая женщина очень много знала. Иногда она появлялась на утренней службе и кричала священнику: «Эй, не спи на ходу! В твоем возрасте нужно спать ночью. Но ты наверняка снова играл на органе с Лизель».
Лизель служила экономкой в доме пастора, и ей, как и ее хозяину, уже перевалило за шестьдесят. Тридцать лет тому назад эта парочка несколько месяцев была темой пересудов всей деревни. Тогда Лизель понадобилась акушерка, и, уж конечно, не для рождения ребенка.
Грета Франкен помнила множество событий и говорила о них, будто они случились только вчера. Так, она живо вспоминала то время, когда Хайнц Люкка потерял один из резцов, на место которого адвокату пришлось поставить коронку. В трактире Рупольда Хайнц сказал, что поскользнулся на мокром полу в ванной и так неудачно ударился о край умывальника, что сломал зуб.
Случай произошел в начале ноября 69-го года, через неделю после того, как Хайнц Люкка спас Марию Йенсен, еще носившую фамилию Лесслер, от рук некой переодетой личности. С того момента Герта Франкен начала рассказывать, что сломанным зубом Хайнц Люкка должен быть благодарен не краю умывальника, а кулаку Бруно Клоя, на который он неудачно наскакивал – два раза – в ее саду.
К вышесказанному Герта Франкен добавила, что в конце октября 69-го года никакого нападения не было и уж определенно никакого насилия. Бруно и Мария гуляли по проселочной дороге, обнимались и забрели в сад Герты. В кустарнике молодые люди перешли ближе к делу. Мария не противилась, только немного ворчала на Бруно. Для нее было слишком холодно, и она не желала раздеться целиком, как на том настаивал ее ухажер.
Тут внезапно появилась дворняга Люкки, которая каждый раз умудрялась заблудиться в саду Герты. А где появлялась собака, там и хозяин был неподалеку. Сначала Хайнц Люкка просто стоял на дороге и ждал собаку. Но животное тем временем давно уже сделало свои дела и, наткнувшись на молодых людей, стало им докучать. Когда Бруно начал отгонять дворняжку, Люкка насторожился и натравил собаку на Бруно, потому что сам страстно желал Марию. Остальное стало делом свободного творчества с целью уберечь Марию от недовольства брата и предотвратить нежелательные выводы Эриха Йенсена, которые он мог сделать из-за нерешительности девушки. Все-таки в то время Мария уже регулярно встречалась с Эрихом.
Герта Франкен давно страдала от бессонницы. Что ни ночь, она сидела у окна своей каморки. Оттуда пожилой женщине открывался отличный обзор. Большинство проселочных дорог до середины восьмидесятых годов были в очень плохом состоянии, и спокойно проехать по ним можно было только на тракторе. Редкие смельчаки, осмелившиеся отправиться к пролеску на машине, рисковали увязнуть в глубоких колеях. Поэтому большинство парочек встречалось на широкой заасфальтированной дороге, проходившей позади ее сада. А влюбленные, не имеющие машины, желая уединиться, отправлялись в сад Герты Франкен. Некоторые парочки, позволявшие себе провести там вместе часок, были даже в браке, да только не друг с другом.
У Герты Франкен Бен и научился пользоваться биноклем. С наступлением темноты невозможно было рассмотреть, кто с кем гуляет, сидят пары в машине или развлекаются в кустах. С обретенным где-то биноклем ночного видения лица стали отчетливыми и сообщения Герты более подробными. Не в один брак ее донесения вонзили свое ядовитое жало. И не один человек в деревне желал всяческих напастей на голову Герты.
Если ноги слушались, Герта в солнечную погоду во второй половине дня проводила время на скамье на рыночной площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57