Так как свидетелей не было, Труда подобрала с пола отдельные части куклы и уничтожила улики, отправив их в плиту. Затем пошла в подвал, а Бен последовал за нею. Когда она подняла крышку холодильного шкафа, его лицо посветлело. Он получил мороженое, взял Труду за руку и потащил ее во двор и через сарай в сад.
Рядом, за земельным участком Отто Петцхольда и прилегая вплотную к задней стене сарая, лежал яблоневый сад, названный так из-за трех дюжин деревец. Каждое – высотой не больше роста взрослого мужчины. Даже с широко разросшихся крон можно было собирать плоды без помощи лестницы. Всем местным ребятишкам строго-настрого запрещалось даже шаг ступить на этот луг. В двадцатые и тридцатые годы здесь добывали песок. Восемь шахт, некоторые глубиной до двенадцати метров, имеющие форму колокола. «Шахтное поле» называли это место деревенские.
После того как производительность шахт упала, начальство приказало отцу Якоба засыпать стволы шахт. С некоторыми он так и поступил, но не со всеми. Две или три шахты со временем осели и образовали глубокие впадины в форме кратера. Проходя мимо, благоразумнее всего было обогнуть их как можно дальше, поскольку туда легко можно было соскользнуть. Одна из шахт оставалась открытой, уходя в землю наподобие перевернутой воронки. Любая вещь, попавшая в нее, исчезала навсегда.
Бену, так же как и всем другим детям, запрещалось здесь одному шататься между деревцами. Он хорошо знал запрет. На краю сада Бен остановился, показал рукой на открытую шахту и сказал:
– Руки прочь.
– Да, – сказала Труда. – В саду нельзя бегать. Оставайся в огороде. Если будешь себя хорошо вести, то вечером получишь новую куклу.
Он сел на границе сада на землю и принялся есть мороженое. Прежде чем Якоб вечером успел вернуться с работы, Труда привела Бена домой. Когда Якоб вошел на кухню, мальчик спокойно сидел на своем обычном месте и мирно играл с полученной в награду от матери куклой.
Тем вечером Труда решила, что речь шла всего лишь об одной из обычных вспышек гнева, изредка случавшихся у сына. Но цирк еще оставался в деревне. Только в конце недели цирковые артисты освободили рыночную площадь. А до тех пор они бегали по улицам, звонили во все двери, показывали жителям деревни фотографии Алтеи Белаши и задавали вопросы, на которые не получали никаких ответов.
На Бахштрассе они также побывали. Молодой мужчина, выступавший гимнастом на трапеции, задачей которого в номере было ловить девушку, в четверг неожиданно оказался на кухне Труды прямо у нее за спиной. Ворота были не заперты. Труда испугалась, потому что Бен играл во дворе. Открытые ворота неизбежно манили мальчика к прогулке в деревню.
Не обращая внимания на мужчину, Труда помчалась во двор, и как раз вовремя. Бен уже широко распахнул ворота. Труда их закрыла, взяла сына за руку и потащила за собой на кухню. Оставшийся стоять у стола артист встретил Труду полным ожидания взглядом.
– Присядьте же, – рассеянно сказала Труда, как обычно подставив руки Бена под водопроводный кран и продолжая его ругать: – Не выбегать на улицу! Сколько раз я уже тебе говорила?
И совершенно выпустила из виду разделочный нож, оставленный в раковине, которым она резала на ужин савойскую капусту.
Артист вынул из нагрудного кармана фотографию, протянул ее Труде и пояснил, по какому вопросу он зашел. Труда вытерла руки о халат, взяла фотографию, бросила на нее взгляд и смущенно повертела, прежде чем положить на кухонный стол.
– Я слышала о пропаже девушки, – сказала она. – И очень вам сочувствую. Но действительно ничем не могу помочь. Девушку я видела только на представлении. В воскресенье. Возможно, вы нас запомнили. В цирке я была с сыном. Девушка разрешила ему прокатиться верхом на пони. Ему очень понравилось.
Во время разговора она показала глазами на Бена. Но не обратила внимания, что в руках у мальчика оказался нож.
Зато Бен заметил, как мать что-то положила на стол. Он с любопытством приблизился.
– Руки прочь, – сказала Труда, как только он схватил фотографию.
– Прекрасно делает, – радостно пробормотал Бен, сразу узнав знакомое лицо. И внезапно дикими прыжками понесся вокруг стола с фотографией, размахивая ножом в воздухе так, словно собираясь разрубить ее на куски.
Труда бросилась за Беном, схватила его, вырвала из рук нож и фотографию. Снова стала трясти его и ругать:
– Ты знаешь, что тебе запрещено брать ножи. После того, как ты порезался, и потом было столько крику.
Едва она его отпустила, Бен подпрыгнул к артисту, ударил его кулаком в живот и крикнул:
– Сволочь!
Затем упал на пол. Перед плитой оставалась лежать новая кукла. Мальчик быстро схватил ее, стал кататься с ней по полу из стороны в сторону, потом вскочил на ноги, ударил куклу кулаком по голове и снова выкрикнул:
– Сволочь! Холодно!
И стал дергать куклу за платье, пока в руке не оказался первый оторванный лоскут. Бен бросил его мужчине под ноги, вырвал кукле из туловища ногу и тоже швырнул ее на пол.
– Ах ты чертово отродье! – закричала Труда. – Зачем ты опять сломал куклу?
Потом Труда извинилась перед артистом:
– Порой он немного диковат. Но никому ничего плохого не сделает. Надеюсь, вам не больно?
– Нет, – ответил мужчина, забрал фотографию и поспешил попрощаться.
А Труда осталась стоять, где была. В ее мозгу прокручивались одна за другой сцены с самого начала, дополнившись приступом буйства сына на улице, ночью понедельника, испачканной пижамой и голосом Теи Крессманн, фальшиво сочувствующей Ренате Клой. И паника кипящей водой из котла перелилась через край, ошпарив Труду с головы до пят.
– Боже мой, – прошептала она и пристально уставилась на Бена. – Бруно действительно что-то сделал с девушкой. И ты это видел, верно? Боже, не оставь нас. Ты никогда не должен этого делать, никогда, слышишь. Очень плохо, когда девушке причиняют боль. Теперь скажи мне! Ты видел, как Бруно что-то сделал девушке?
Конечно, он ничего не ответил. Труда задыхалась, ей не хватало воздуха, она почувствовала, как глаза наполнились слезами, тыльной стороной кисти вытерла щеки и, запинаясь, пробормотала:
– Что мне теперь с тобой делать?
Затем ей пришла в голову мысль, что кроме инстинкта подражания случившееся преступление может иметь для сына и другие последствия.
– Бруно знает, что ты его видел? Он тебя видел?
Ее голос становился громче и настойчивее. Труда взяла Бена за плечи, сдавила их и, заклиная, потребовала:
– Теперь скажи наконец хоть что-нибудь. Скажи хотя бы «да» или «нет»!
Мальчик только взглянул на нее, казалось сбитый с толку непонятным волнением матери, и пошевелил головой и плечами, как делал, если что-то становилось ему неприятным или скучным.
21 августа 1995 года
В полдень ко двору Шлёссеров подъехала патрульная полицейская машина. Труда, находившаяся в тот момент на кухне, отметила про себя приближающийся шум мотора, смешивающийся с шипением масла на сковороде. Она предположила, что вернулся Якоб, хотя в полдень муж крайне редко приезжал домой. Собственно говоря, только если случалось нечто особенное. Что и произошло в действительности.
«Воспользоваться медикаментами из аптеки». Должно быть, мужу стало неловко от собственного предложения. Но самой Труде было намного хуже. Уже накопилось столько вещей, о которых она ему не проронила ни слова. У Якоба и так хватало дел. И Труда считала, что не должна забивать ему голову рассказами о какой-то старой кости, грязных, со следами крови трусиках и маленькой сумочке, где-то найденной Беном.
Вероятно, Хайнц Люкка уже успел сообщить полиции, что в одну из ночей в июле он слышал женский крик. Мысленно Труда еще явственно представляла вчерашний отряд полиции, в ее голове ворочались беспомощные мысли, пока она переворачивала сосиску на сковороде. И не заметила, как на дворе остановилась машина.
Когда зазвенел дверной звонок, Труда вздрогнула. Посмотрев в окно, она увидела патрульную машину и в полной уверенности решила, что сам сатана лично явился, чтобы забрать черную душу. Или ангел справедливости, чтобы проклясть материнский инстинкт и слепую любовь. «Почему ты молчала пятнадцать лет? Почему молчишь теперь? Как ты могла поверить, что царапины на его руках были от колючей проволоки? Любой мало-мальски рассудительный человек пришел бы к совсем другому выводу. Он положил тебе на стол чью-то сумочку. Куда логичнее было предположить, что царапины остались от ногтей, когда незнакомка оборонялась».
Пока она вытирала руки о фартук и медленно шла к двери, голова наполнялась неприятным глухим однообразным шумом. Не ангел и не черт… только двое полицейских в форменной одежде стояли на пороге. Труда уставилась на них, в приступе паники в голове возникло жирное лицо Вильгельма Альсена, и в первое мгновение она совершенно не понимала, чего от нее хотят полицейские.
Вполне безобидное дело, просто заведенный в полиции порядок. У них всего несколько вопросов, которые они обязаны задать большинству жителей Бахштрассе и владельцам участков, прилегающих к дороге.
– Заметили ли вы что-нибудь необычное той ночью, когда исчезла Марлена Йенсен?
– Нет, ничего, – ответила Труда.
Полицейские захотели узнать, кто еще кроме нее проживает в доме.
– Только мой муж и сын, – сказала Труда и несколько более твердым голосом добавила: – Только сейчас их нет дома.
Чистейшая ложь. Бен лежал на кровати в своей комнате и спал. Он вернулся домой к завтраку и с тех пор находился наверху. Однако ложь во благо сына со временем проникла Труде в плоть и кровь и стала таким же обычным занятием, как кормление двух свиней.
Отсутствие в доме обоих мужчин в первой половине дня в понедельник показалось полицейским вполне естественным делом. Они только хотели узнать, не мог ли кто-нибудь из них что-нибудь…
– Нет, – перебила говорившего Труда. – Они бы мне сказали. Мы прочитали о случившемся в газете и с тех пор почти ни о чем другом и не говорим. Но в ту ночь мы все спали. Мы рано отправились в постель. Мы всегда рано ложимся.
– И ничего необычного?
– Нет, ничего, – еще раз повторила Труда. – На что могут обратить внимание люди, живущие так одиноко? Иногда я слышу, когда машина сворачивает к пролеску. Молодые люди постоянно там слоняются. Но когда в доме включен телевизор или радио, я вообще ничего не слышу. В деревне говорят, что Марлена Йенсен села в машину к двум незнакомым мужчинам. Они уже дали знать о себе полиции?
На этот вопрос Труда не получила никакого ответа. Когда оба полицейских уехали со двора, она села за кухонный стол и стала ждать, пока биение сердца не войдет в нормальный ритм. В ушах продолжал раздаваться шум, череп сдавливало так, что казалось, он вот-вот треснет.
Чуть позже на кухню вошел Бен. На левой щеке отпечаталась складка от одеяла. Сын сел за стол. Труда нарезала на мелкие куски сосиску, вымыла нож, снова заперла его на ключ и подсела к Бену. Без всякого аппетита она смотрела, как сын принялся за еду.
– Только что здесь были полицейские, – начала она. – Они хотели знать, видели ли мы или слышали что-нибудь той ночью.
Она глубоко вздохнула, ощутив охватывающую ее дрожь, в то время как Бен с быстротой молнии один за другим отправлял в рот куски.
– Если бы ты хоть раз сказал мне, где ты находишь все эти вещи, – продолжала Труда. – Маленькую сумочку несколько недель тому назад, ты еще помнишь? Я очень обрадовалась, когда ты мне ее принес. Ты хорошо сделал, что ее принес. Ты нашел сумочку или?…
Бен кивнул. На некоторые вопросы он кивал, на другие качал головой. В большинстве случаев реакция Бена зависела от того, каким тоном к нему обращались. Если спрашивали мягко, он соглашался. Если интонация человека, задающего вопрос, звучала резко, отрицал. Труда знала, что нельзя полагаться на реакцию сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57