След руки.

8
Отец Робсон, сунув руки в карманы, шел по территории приюта.
Заходящее солнце отбрасывало на землю под деревьями пятнистые тени.
Покончив с теми немногими бумагами, на каких ему удалось сосредоточиться,
отец Робсон разложил их по папкам в своем кабинете и наконец вышел
подышать бодрящим осенним воздухом, отдающим холодным канадским ветром и
горьковатым ароматом листьев, горевших на задних двориках Олбани. Библию
он надежно запер в сейф.
Он шел, глядя себе под ноги. В вышине, в пылающих кронах деревьев,
вдруг пронесся ветер и осыпал его дождем листьев. Цепляясь за его пальто,
они падали на землю.
За годы, проведенные в приюте, за все то время, что отец Робсон
изучал особенности детской психики, он ни разу не сталкивался ни с чем
подобным. Сила ненависти мальчика, выбранное им имя, невероятные,
сверхъестественные эрудиция и ум, отпечаток ладони, выжженный на Библии, -
возможно, думал священник, это лежит за пределами человеческого опыта.
Несколько лет назад ему попался такой же маленький ненавистник, дитя улиц,
рано наученное бороться за выживание. Он ненавидел все и вся, и отец
Робсон понимал почему; в случае Джеффри Харпера Рейнса, или Ваала,
простого объяснения не было. Возможно, этими приступами ярости, желанием
нападать заявляла о себе мания преследования - но след руки, выжженный на
обложке?.. Нет, этому не было объяснения.
Он никому не рассказал о случившемся. Наконец успокоившись, он собрал
в разгромленной библиотеке все уцелевшие книги и расставил их по местам. О
тех, которые требовали замены, он решил поговорить с библиотекарем позже.
Зажав Библию под мышкой, отец Робсон вернулся к себе в кабинет, закурил и
сидел, глядя на отпечаток ладони, пока глаза ему не застлал дым.
Сейчас, шагая по территории приюта, он решил, что пока не может
посвятить в происшедшее отца Данна. Нужно осторожно понаблюдать за
ребенком, негласно обследовать его; потом, когда исследование будет
завершено, может быть, появится какое-нибудь объяснение. Но до тех пор
покоя ему не будет.
Когда отец Робсон пересекал асфальтированную автостоянку, направляясь
к административному корпусу, из тени дерева протянулась бледная рука и
поймала его за рукав.
Он резко обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной в черном. Одна
из приютских сестер. Он узнал ее.
- Сестра Розамунда!
- Извините. Вас что-то тревожит? Я видела, как вы шли...
- Нет, нет. - Отец Робсон не поднимал головы. Они шли под деревьями,
двое в развевающихся черных одеяниях. - Вам не холодно? Поднимается ветер.
Сестра Розамунда промолчала. Впереди высилась темная громада приюта;
огни в окнах придавали ей сходство с огромным черным бульдогом, который,
насупившись, следил за ними, напружинив перед прыжком мощные задние лапы.
- Я слышала сегодня ваш разговор с Джеффри Рейнсом в библиотеке, -
чуть погодя сказала она. - Я не хотела подслушивать, но так вышло...
Отец Робсон кивнул. Сестра Розамунда покосилась на него и заметила
глубокие складки, избороздившие его лицо, паутинку морщин вокруг
настороженных глаз. Он сказал:
- Не знаю, как с ним быть. Здесь, в приюте, больше сотни детей, и с
каждым я могу найти общий язык. С каждым. А с этим - нет. Мне даже
кажется, что он не хочет, чтобы ему помогли.
- Я думаю, хочет. В глубине души.
Отец Робсон хмыкнул.
- Ну разве что. Вы проработали у нас два месяца. Не разочаровались?
- Ничуть.
- Вас привлекает работа с сиротами?
Она улыбнулась: профессиональное любопытство психолога работало
сверхурочно. Он улыбнулся в ответ, однако его глаза внимательно следили за
ней.
- Они привлекают меня своей беспомощностью, - созналась она. - Им
нужно плечо, на которое можно было бы опереться, и мне нравится его
подставлять. Мне невыносима мысль о том, что когда-нибудь их выпихнут в
большой мир, а им некуда будет пойти.
- И все же многие из них предпочли бы улицу нашим стенам, - заметил
отец Робсон.
- Потому что они по старой памяти боятся нас. Очень сложно разрушить
их представление о нас как о строгих, одетых в черные рясы наставниках,
которые бьют детей линейкой по рукам.
Отец Робсон кивнул, заинтригованный столь страстной критикой былого
приютского воспитания.
- Согласен. Вы сегодня слышали Рейнса. Как по-вашему, не помогла бы
здесь пресловутая линейка?
- Нет.
- А что же?
- Уважение и понимание. У него человеческая сердцевина, но, чтобы
добраться до нее, нужно очень постараться.
Да, подумал отец Робсон, пробиваться, как долбят киркой камень.
- Мне кажется, он вам интересен. Да?
- Да, - сразу ответила она. - Сама не знаю чем. - Она взглянула на
отца Робсона. - Он очень выделяется.
- Да?
- Все остальные дети пассивны, они попросту плывут по течению; это
видно по их глазам. А в его глазах - мне так кажется - читается какая-то
цель, что-то такое, что он хочет скрыть от нас. Если спросить любого
другого воспитанника, кем бы он хотел стать, то получишь один из
стандартных ответов: пожарным, частным сыщиком, летчиком и так далее. Но
Джеффри всегда отмалчивается. Он почему-то не хочет посвящать нас в свои
планы.
Отец Робсон согласно кивнул.
- Хорошее наблюдение. Очень хорошее.
Они приблизились к широкому крыльцу приюта. Отец Робсон остановился,
и сестра Розамунда взглянула на него.
- Вы хотели бы мне помочь? - спросил он. - Джеффри теперь ни за что
не пойдет на контакт со мной. Он захлопнул передо мной дверь. Мне нужен
кто-нибудь, кто сможет поговорить с ним и выяснить, что его беспокоит. Я
был бы вам очень признателен, если бы вы время от времени, насколько
позволит ваше расписание, приглядывали за ним.
- Его что-то мучит, - сказала сестра Розамунда. - Он пугает меня.
- Мне кажется, он всех пугает.
- По-вашему, он... психически неуравновешен?
- Трудно сказать. Мне необходимо как можно больше узнать о нем, и тут
вы могли бы оказать мне огромную услугу.
- Почему вы думаете, что мне повезет больше чем вам?
- Но ведь он пришел с вами в библиотеку? Поверьте, будь на вашем
месте сестра Мириам, она в лучшем случае могла бы рассчитывать на грубость
или камень. Только не на послушание.
Ветер ворошил палую листву у них под ногами, сухие листья
потрескивали, точно бенгальские огни.
- Хорошо, - сказала сестра Розамунда. Свет из окон заливал ее лицо. -
Я попробую как-нибудь расположить его к себе.
- Отлично, - отозвался отец Робсон. - Буду очень благодарен. Доброй
ночи. - Он улыбнулся ей и отправился обратно, в свой кабинет, жалея, что
не может рассказать ей больше, и проклиная себя за то, что втравил ее в
эту историю. Он вдруг обернулся и сказал: "Будьте осторожны, не давайте
ему... укусить", - и исчез в сгущающихся сумерках.
Сестра Розамунда смотрела ему вслед, пока его фигура не растаяла в
темноте. На земле перед ней лежал желтоватый прямоугольник света,
падавшего из окна четвертого, "спального", этажа. Новый порыв ветра
зашелестел вокруг опавшей листвой, и сестра Розамунда, внезапно очнувшись
от своей задумчивости, всмотрелась в освещенный квадрат. Ей показалось,
будто кто-то метнулся от окна, в светлом прямоугольнике у нее под ногами
мелькнула тень. Она отошла от крыльца и посмотрела на освещенное окно;
ветер яростно трепал подол ее рясы. Занавески были раздернуты, но в окне
никого не было. Сестре Розамунде вдруг стало очень холодно. Она вздрогнула
и стала подниматься на крыльцо.

Сестра Розамунда чуть не застукала его, когда он следил за ней из
окна. Он видел, как они - сестра Розамунда и отец Робсон - подошли к
крыльцу и остановились на шевелящемся под ветром ковре осенней листвы.
Речь шла о нем. Отцу Робсону не давало покоя то, что он, Ваал, сделал с
книгой; тупица, подумал мальчик, мнящий себя умником. Не лучше была и
сестра Розамунда; она воображала себя ангелом-хранителем, ангелом
милосердия, а была обыкновенной шлюхой, рядящейся праведницей.
Он стоял между рядами железных кроватей, по которым в беспорядке были
разбросаны одежда, игрушки, комиксы, и смотрел в темноту, опустившуюся на
землю, как топор палача.
Позади раздался визгливый голос одной из сестер:
- Джеффри! Ты что же, не идешь ужинать?
Он не шелохнулся. Через мгновение он услышал, как монахиня, тяжело
ступая, прошла по коридору и стала спускаться по лестнице. Потом наступила
тишина, лишь ветер шумел за окном да снизу, из столовой, долетали
приглушенные голоса детей.
С другого конца комнаты послышалось:
- Ваал...
Голос был детский. Ваал медленно обернулся и увидел, что это Питер
Френсис, хрупкий бледный мальчуган. Он сильно хромал - в раннем детстве с
ним приключилось какое-то несчастье. Сейчас мальчик, жалобно глядя на
Ваала круглыми от страха глазами, пробирался к нему между кроватями. Питер
сказал:
- Ты сегодня не разговариваешь со мной, Ваал. Я что-нибудь сделал не
так?
Ваал ничего не ответил.
- Я сделал что-то не так, да? Что?
Ваал негромко велел:
- Иди сюда.
Питер приблизился. В его глазах, словно мелкая рыбешка в темной воде,
метался страх.
Ваал сказал:
- Ты чуть не проговорился, правда?
- Нет! Клянусь, что нет! Тебе наврали! Я ничего не сказал, честное
слово!
- Тот, от кого я узнал об этом, никогда не лжет. Он никогда не
обманывает меня. Ты чуть не проговорился сестре Мириам, ведь так?
Питер увидел, как меняются глаза Ваала: из непроницаемо-черных,
страшных, они превратились в серые и вдруг запылали как красные угли,
опаляя кожу, но леденя кровь. Мальчик задрожал и, охваченный слепой
паникой, огляделся, ища помощи, не сразу сообразив, что все, и дети и
сестры, сейчас внизу, в столовой, и не могут помочь. Глаза Ваала стали
густо-алыми, как кровь, потом огненно-белыми, словно расплавленная сталь.
Питер попытался оправдаться:
- Клянусь, она заставила меня! Она хотела все про тебя узнать,
все-все! Хотела все выспросить, сказала, на меня можно положиться!
Глаза Ваала жгли, они источали силу, и язык Питера вдруг разбух,
сделался толстым, как лягушка в стоячем пруду; он заполнил собой весь рот,
и мальчику удалось только что-то невнятно пролепетать. В отчаянье он
попытался крикнуть, позвать сестер, любого, кто услышит, - но слова
застряли у него в горле.
Ваал сказал:
- Знаешь, Питер, а я читал твое личное дело. Да-да, читал. Их хранят
в темной пещере под приютом, но однажды я проник туда и прочел их все.
Знаешь, почему ты хромой, Питер?
- Нет... - прохрипел Питер. - Пожалуйста... - Он упал на колени и
обхватил ноги Ваала, но тот быстро шагнул назад, и Питер ткнулся лицом в
пол и тоненько заскулил, ожидая свиста плети.
- Тебе этого так и не объяснили, да? - прошептал Ваал. - Тогда
вспомни, Питер... вспомни... вспомни.
- Нет... не надо...
- Надо. Вспомни. Ведь тебя вообще не хотели, верно, Питер? И твой
отец - твой пьяный старик - поднял тебя... припоминаешь?
- Нет... - Питер зажал уши и приник к полу. Перед его глазами возник
злобно ухмыляющийся человек с налитыми кровью глазами. Человек этот
подхватил его и, отчаянно, зло выругавшись, швырнул в однообразно-белое
пространство, которое можно было бы принять за снежный покров, если бы не
трещины. А потом падение, вниз, вниз, обжигающая, нестерпимая боль в бедре
и красное пятно на белизне.
- Нет! - выкрикнул он, вновь чувствуя, как сломанные кости
безжалостно рвут младенческую плоть, и зарыдал, не поднимаясь с пола,
плотно зажимая уши, но зная, что одним этим боль не унять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43