Доверившись однажды - а к нему они проникались доверием с
первого вдоха, которым вбирали в себя его запах, - они потом
верили ему. Далее он приобрел некоторую уверенность в светском
обхождении, которой никогда прежде не обладал. Она выражалась
даже физически. Он как бы стал выше ростом. Его горб, казалось,
исчез. Н держался почти прямо. И когда к нему обращались, он
больше не сгибался в поклоне, но оставался стоять, выдерживая
направленные на него взгляды. Конечно, за это время он не стал
ни светским человеком, ни завсегдатаем салонов, ни суверенным
членом общества. Но угрюмая неуклюжесть сошла с него, уступив
место манере, которую можно было истолковать как естественную
скромность или в всяком случае врожденную робость и которая
производила трогательное впечатление на некоторых господ и
некоторых дам - в ту эпоху в светских кругах питали слабость к
"естественному" и к чему-то вроде неотесанного шарма.
В начале марта он собрал свои вещи и ушел, тайно, ранним
утром, едва открылись ворота, одетый в неброский коричневый
сюртук, приобретенный накануне у старьевщика, и потрепанную
шляпу, которая наполовину скрывала его лицо. Никто его не
узнал, никто его не увидел, не заметил, потому что он намеренно
в этот день отказался от духов. И когда маркиз около полудня
приказал начать розыски, сторожа клялись и божились, что хоть
они и видели разных людей, выходящих из города, но никак не
того всем известного пещерного человека, который наверняка
бросился бы им в глаза. Тогда маркиз распустил слух, что Гренуй
покинул Монпелье с его согласия, чтобы съездить в Париж по
семейным делам. Однако втайне он ужасно разозлился, ибо
намеревался предпринять с Гренуем турне по всему королевству,
чтобы завербовать сторонников своей флюидальной теории.
Спустя некоторое время он успокоился, поскольку его слава
распространилась и без турне, почти без усилий с его стороны. В
"Журналь де саван" и даже в "Курьер де л'Эрон" появились
длинные статьи о fluidum letale Taillade, и со всех концов
страны начали приезжать страдающие летальным отравлением
пациенты в надежде обрести у него исцеление. Летом 1764 года он
основал первую "Ложу витального флюида", которая в Монпелье
насчитывала 12 членов и учредила филиалы в Марселе и Лионе.
Потом он решился рвануть в Париж, чтобы оттуда завоевать для
своей теории весь цивилизованный мир, но еще прежде ради
пропагандистской поддержки своего похода совершить некий
флюидальный подвиг, который бы затмил исцеление пещерного
человека и все прочие эксперименты, а именно в начале декабря
сопроводить группу бесстрашных адептов, отправлявшихся на пик
Канигу. Пик находился на долготе Парижа и считался высочайшей
вершиной Пиренеев. Этот ученый муж, стоявший на пороге
старости, приказал доставить себя на вершину высотой 2800
метров и там в течение трех недель подвергнуть воздействию
самого настоящего, самого свежего витального воздуха, дабы, как
он объявил во всеуслышание, точно к Рождеству снова спуститься
вниз в качестве крепкого двадцатилетнего юноши.
Адепты сдались уже сразу за Верне, последним человеческим
поселением у подножия ужасной горы. Однако маркиза ничто не
могло остановить. На ледяном холоде он сбросил с себя одежду и,
исторгая громкие вопли ликования, начал восхождение один.
Последнее воспоминание о нем - это его силуэт с экстатически
воздетыми к небу руками, исчезающий с песней в снежной буре.
В ночь под Рождество ученики напрасно ожидали возвращения
маркиза де ла Тайад-Эспинасса. Он не вернулся ни старцем, ни
юношей. И весной следующего года, когда самые отважные
отправились на поиски и взобрались на все еще заснеженную
вершину пика Канигу, не нашлось никакого следа - ни обрывка
одежды, ни кусочка тела, ни косточки.
Разумеется, это не повредило его учению. Напротив. Вскоре
разошлась легенда, что на самом пике горы он слился с вечным
витальным флюидом, растворил в нем себя и с тех пор невидимый,
но вечно юный парит над вершинами Перенеев, и тот, кто туда
поднимется, причастится к нему и в течение года будет избавлен
от болезней и процесса старения. Вплоть до конца XIX века
несколько медицинских кафедр отстаивали флюидальную теорию
Тайада, а многие оккультные общества применяли ее
терапевтически. И в наши дни по обе стороны Пиренеев, а именно
в Перпиньяне и Фигерасе имеются тайные тайадовские ложи,
которые встречаются раз в год для восхождения на пик Канигу.
Там они разжигают большой костер якобы по поводу
солнцеворота или в честь святого Иоанна, на самом же деле для
того, чтобы воздать божественные почести своему Мастеру
Тайад-Эспинассу и его великому флюиду и достичь вечной жизни.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
35
Если для первого этапа путешествия по Франции Греную
потребовалось семь лет, то второй этап он проделал менее чем за
семь дней. Он больше не избегал оживленных дорог и городов, не
делал обходов. У него был запах, он имел деньги, он верил в
себя, и он торопился.
Уже к вечеру того дня, когда он покинул Монпелье, он
пришел в Гро -дю-Руа, портовый городок к юго-западу от
Эг-Морта, откуда на грузовом паруснике отплыл в Марсель. В
марсельском порту он сразу же подыскал корабль, который
отправлялся дальше вдоль побережья, на восток. Через два дня он
был в Тулоне, еще через три дня - в Канне. Остаток дороги он
шел пешком. Он следовал по тропе, ведущей в глубину страны, к
северу, на холмы.
Через два часа он стоял на вершине плоскогорья, а перед
ним на много миль вокруг расстилался бассейн реки, нечто вроде
гигантской ландшафтной чаши, края которой составляли мягко
возвышающиеся холмы и крутые горные цепи, а далекое устье
покрывали свежевспаханные поля, возделанные сады и оливковые
рощи. Совершенно особая, интимная атмосфера заполняла эту чашу.
Хотя море было так близко, что его можно было видеть с вершин
холмов, в ней не было ничего морского, ничего
солоновато-песчаного, ничего открытого - лишь тихая
отъединенность, словно побережье находилось на расстоянии
нескольких дней пути. И хотя к северу возвышались большие горы,
на которых еще лежал и еще долго будет лежать снег, здесь не
ощущалось никакой дикости или скудости, никакого холодного
ветра. Весна здесь продвинулась дальше, чем в Монпелье. Мягкая
дымка укрывала поля, как стеклянный колокол. Абрикосовые и
миндальные деревья стояли в цвету, и теплый воздух был пронизан
ароматом нарциссов.
На другом конце этой большой чаши, примерно в двух милях,
лежал или, лучше сказать, лепился к крутизне гор некий город.
На расстоянии он не производил слишком помпезного впечатления.
Там не было мощного, возвышающегося над домами собора, а только
пупырышек церковной колокольни, не было доминирующей над
пейзажем крепости, не было какого-нибудь великолепного здания.
Стены отнюдь не казались неприступными, тут и там дома
выпрастывались из-за своих оград, как бы стремясь к ровной
поверхности, и придавали этой мягкой картине слегка
растрепанный вид. Казалось, этот город слишком часто
подвергался захвату и снова высвобождался, он как бы устал
оказывать серьезное сопротивление будущим вторжениям - но не по
слабости, а по небрежности, или даже из-за ощущения своей силы.
Он как будто не желал тщеславиться. Он владел большой ароматной
чашей, благоухавшей у его ног, и, казалось, этим
довольствовался.
Этот одновременно невзрачный и самоуверенный городок
назывался Грас и вот уже несколько десятилетий считался
бесспорной столицей торговли и производства ароматических
веществ, парфюмерных товаров, туалетных сортов мыла и масел.
Джузеппе Бальдини всегда произносил его название с мечтательным
восхищением. Он утверждал, что этот город - Рим ароматов,
обетованная страна парфюмеров, и тот, кто не прошел здешней
школы, не имеет права на звание парфюмера.
Гренуй смотрел на город Грас весьма трезвым взглядом. Он
не искал обетованной страны парфюмерии, и сердце его не
забилось при виде гнезда, прилепившегося к высоким склонам. Он
пришел, потому что знал, что там лучше, чем где бы то ни было,
можно изучить некоторые технические приемы извлечения ароматов.
Их-то он и хотел освоить, ибо нуждался в них для своих целей.
Он вытащил из кармана флакон со своими духами, экономно
надушился и отправился в путь. Через полтора часа, к полудню,
он был в Грасе.
Он поел на постоялом дворе в верхнем конце города на
площади Оз-Эр. Площадь по всей длине пересекал ручей, в котором
дубильщики мыли кожи, чтобы потом растянуть их для
просушки.Воняло здесь так убийственно, что некоторые постояльцы
теряли аппетит. Но не Гренуй. Ему этот запах был знаком, ему он
придавал уверенности. Во всех городах он первым делом
разыскивал квартал дубильщиков. Потом, выходя из среды зловония
и наводя справки о других местах в городе, он уже не чувствовал
себя чужаком.
Весь день, от полудня до вечера, он шнырял по городу.
Город был невероятно грязным, несмотря или скорее благодаря
большому количеству воды, которая струилась из дюжины
источников и фонтанов, ворковала в неухоженных ручьях и сточных
канавах и подмывала или наводняла илом переулки. Дома в
некоторых кварталах стояли так тесно, что для проходов и
лестничек оставалось место всего в локоть шириной и
пробиравшиеся по грязи прохожие тесно прижимались друг к другу,
если им нужно было обогнать идущего впереди. И даже на площадях
и на немногих широких улицах кареты едва могли разминуться. И,
однако, при всей грязи, при всей скученности и тесноте город
распирала предприимчивость ремесленников. Совершая свой обход,
Гренуй насчитал не менее семи мыловарен, дюжину парфюмерных и
перчаточных ателье, бесчисленное множество мелких мастерских по
изготовлению дистиллятов, помад и специй и, наконец, около семи
оптовых лавок, где торговали ароматическими изделиями.
Во всяком случае, тут имелись торговцы, владевшие
настоящими крупными конторами по продаже ароматических веществ.
По их домам это часто не было заметно. Выходящие на улицу
фасады выглядели по буржуазному скромно. Но то, что лежало за
фасадами - на складах, в кладовых и в огромных подвалах -
бочонки с маслом, штабели душистого лавандового мыла, баллоны с
цветочными эссенциями, вина, настойки, рулоны пахучих кож,
мешки, и сундуки, и ящики, полные пряностей... - Гренуй
улавливал их запахи во всех подробностях сквозь самые толстые
стены - было богатством, какого не имели и князья. А когда он
принюхивался сильнее, сквозь выходящие на улицу прозаические
торговые и складские помещения, он обнаруживал, что на задней
стороне этих непритязательных буржуазных домов находились
строения самого роскошного типа. Вокруг маленьких, но
очаровательных садов, где росли олеандры и пальмы и где
плескались фонтаны, окруженные клумбами, располагались
выстроенные "покоем", открытым на южную сторону, жилые флигели
усадеб; залитые солнцем, обтянутые шелковыми обоями спальни в
верхних этажах, великолепные гостиные с панелями из
экзотических сортов дерева в нижнем этаже и столовые, иногда
пристроенные в виде террас, выходящих в сад; здесь в самом
деле, как рассказывал Бальдини, ели с фарфоровых тарелок,
пользуясь золотыми вилками, и ножами, и ложками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40