Только никак нащупать не мог. А теперь сами пришли.
— Это не они.
— Конечно, не они. Просто за все эти месяцы впервые появился прямой выход на того, кто дёргает за ниточки. Ты понял, что Кондрат его лично знает?
— А что ты Кондрату можешь предложить?
— Я подумаю. Сейчас Ахмет сторгуется — и идём соглашаться. Условия у нас будут такие — всё, что предлагают, принимаем, но Аббаса и девчонку в Москву не отдаём. Согласны на двойной контроль — мы и они. Тем более, что мы у них целую охранную структуру наполовину покупаем, вот она и приглядит, чтобы никто никуда не сбежал. Держим их в безопасности, пока таинственный приятель Кондрата не выполнит свои обязательства. Это — наша гарантия. А там видно будет. Согласен?
— Да.
— А почему этого Фредди зовут Федя Без Жопы?
— Чёрт его знает. У него, вроде, с медведем в тайге неудачная встреча получилась. Медведь с него скальп снял, порезал всего когтями, живот распорол да в придачу задницу вырвал. Вылечили, но сидеть с тех пор не может. На косточках не очень-то посидишь. Так и получилось — Федя Без Жопы. Фредди Крюгером его потом назвали — больно похож.
— Я, знаешь, чего вспомнил? — сказал Платон, неожиданно улыбнувшись. — Сразу, как только Фредди вошёл? Рассказ был у кого-то из наших… Или повесть… Неважно. Приехал он в глубинку и зашёл в каком-то казённом помещении в сортир. Помещение такое — квадратов сто, не меньше, потолки под четыре метра, и вдоль стены стоят чугунные унитазы. Чёрные, вонючие. И каждый унитаз с глубокими-глубокими вмятинами по бокам, а на потолке дерьмом намазано — «Гитлер — пидарас».
— Это ты про что?
— Погоди. Вот этот писатель и подумал тогда, что из спокойной московской жизни попал в племя жутких великанов, которые мнут руками чугунные унитазы и говном на потолке расписываются. Похоже?
— Немножко похоже. Ну, пошли.
— Ну скажи — серьёзный человек, да?
— Да.
— Совсем серьёзный?
— Совсем.
Глава 40
Философская тема
«Старикам не стоит думать о смерти: пусть лучше позаботятся о том, как хорошо разрыхлить грядки на огороде».
Мишель де Монтень
Ни в какие настольные игры, включая шахматы, Старик никогда не играл. По двум причинам. Во-первых, считал эту ерунду бессмысленной потерей времени. А во-вторых, у него была тысяча способов утвердить своё интеллектуальное превосходство над любым оппонентом, не прибегая к детским затеям, заведомо упрощённым и приспособленным под несовершенство плебейского разума. Потому что единственно правильная линия поведения в любой ситуации противоборства неизменно состоит в том, чтобы каждым своим шагом сковывать свободу действий противника.
В записных книжках Ильфа он вычитал замечательную фразу:
«Сначала вы будете считать дни, потом перестанете, а ещё потом внезапно обнаружите, что стоите на улице и курите».
Вот такое навязанное противнику продвижение — от игривой и наглой беззаботности до первой смутной тревоги, потом к нервной и истеричной попытке осознать, когда же была допущена роковая ошибка, и, наконец, к раскуриваемой на ветру папиросе в грязной подворотне, рядом с мусорными баками — это движение и есть подлинная траектория победы.
Было бы неточно сказать, что руководителей «Инфокара» Старик не принимал в расчёт, он просто не рассматривал их как достойных внимания оппонентов. И если доводилось о них вспоминать, то проходили они у него под наименованием «эти двое».
Уважительно высокая оценка, данная ранее Ларри Фёдором Фёдоровичем, у Старика вызвала досадливое раздражение: только при полном отсутствии вкуса можно в подобном тоне говорить про обычных дельцов.
Появление Аббаса на Кавказе, да ещё и с примкнувшей к нему американской журналисткой, не насторожило, поскольку опыт и интуиция однозначно указывали на Его Величество Случай. Разве что профессионально проведённая эвакуация азербайджанца и американки из блокированной Москвы несколько встревожила, но не очень, потому что владеющие техникой — ещё не игроки.
Огненное око начало медленно поворачиваться в сторону «этих двоих» только после прорыва сквозь армейское окружение — стало очевидно, что «эти двое» не столь просты, как казалось.
Преподнесённый Кондратом сюрприз не столько огорчил, сколько внёс окончательную ясность в ситуацию. Старик приходил к пониманию, что пренебрежительно проигнорированное им мнение Федора Фёдоровича было не так уж и далеко от истины. Возникновение на политическом горизонте Восточной Группы, мобилизовавшее все активные силы на принятие неотложных мер, уже не могло рассматриваться как явление природы. Налицо рукотворное вмешательство: хорошо рассчитанная и виртуозно навязанная элитам колея, из которой невозможно выскочить.
Именно по этой колее и устремилась страна, искренне полагая, что удаляется от угрозы. А на самом деле двигалась по проходу, ограниченному красными флажками, которые расставили хитроумные охотники.
Два козыря, которые Старик заботливо приберегал под конец партии, — Федор Фёдорович и Кондрат — вдруг оказалась не у него. Они лежали в прикупе, и к ним уже протянулась чужая рука.
Зато теперь игра, в которую играют «эти двое», — понятна и прозрачна. А раз так, то и ответ будет симметрично сокрушительным — они получат свой коридор из красных флажков и полетят по нему с радостным тявканьем.
Конечно же, сейчас ясно, что к «этим двоим» надлежит отнестись с уважением. Может наступить и неизбежно наступит момент, когда они почувствуют, что их загоняют в угол, остановятся, оглядятся, перестанут принимать решения из навязанного набора и совершат нечто резкое, непредсказуемое, рвущее заботливо сплетённую ткань самой прочной в мире паутины и меняющее правила игры. Но — не завтра. «Эти двое» какое-то время будут выбирать наилучшие решения, не замечая ни обращённого в их сторону огненного ока, ни того, что с каждой минутой качество решений, равно как и их собственное положение, становится катастрофичнее.
— Ты, Игорек, вот что… — расслабленно сказал Старик, отодвигая чашку с остывшим чаем. — Ты говорил, вроде, что у тебя журналист знакомый… Не помню, как фамилия…
Фамилию журналиста адъютант Игорь напоминать не стал, потому что к Стариковским фокусам и мнимому выпадению памяти относился спокойно.
— Да… — продолжил Старик, не дождавшись ответа. — Вот говорят — все крупные состояния нажиты преступным путём. Вроде закон природы. Ну ладно… Ну разбогател ты… Так пора и остепеняться. Иностранные языки выучи. Приоденься. Смени круг общения. За границей, я слышал, так со всеми нуворишами и происходило. А мы все своим путём движемся. Наворовал, скажем, денег, и тебе за это ничего не было, так сделай, чтобы про твои подвиги побыстрее забыли. Нет. Что ж людей непременно обратно в грязь тянет — удивительная вещь. Что скажешь, Игорь?
Игорь ждал указаний и поэтому не сказал ничего.
— Философская тема, — заметил Старик задумчиво. — Из нашей жизни. Ты говорил, кажется, что твой знакомый журналист интересуется философскими темами?
Философскими темами знакомый журналист не интересовался. По зову горячего комсомольского сердца, а также будучи обременённым кое-какими юношескими грешками, лет сколько-то назад поставил он на листе бумаги чернильную закорючку и с тех пор использовался компетентными органами для публикации оперативных данных, полученных довольно сомнительным путём. Будучи напечатаны в газете, такие оперативные данные, подкреплённые и украшенные эмоциональным негодованием, обычно приводили к возбуждению разнообразных уголовных дел.
Сперва журналист каждую свою статью завершал пламенным призывом считать опубликованное официальным обращением в прокуратуру. Потом редактор газеты, с ужасом наблюдавший, как его родное издание превращается в сборник доносов, вмешался с продиктованной инстинктом самосохранения осторожностью, и обращения исчезли. Что, впрочем, на результат не повлияло, потому что прокуратура неизменно была в курсе и ждала лишь освящённой свободой слова легализации собранных агентурных сведений и данных прослушки.
— Так ты поговори с ним, — заключил Старик, прикрывая глаза и откидываясь в кресле. — Может, ему интересно будет. Чтобы сейчас, в наше уже время, такие штуки проделывались… В философском плане очень интересная тема. Психологическая, я бы сказал…
Когда Игорь был в дверях, Старик остановил его.
— Я ещё хотел спросить, Игорек… Я что-то беспокоюсь. Как там у нашего исполняющего обязанности дела обстоят? Не наляпал ли чего по неопытности?… Тревожно мне за него. Да и не звонили от него давненько.
— Каждый день звонят, — сообщил Игорь. — Сегодня с утра тоже.
— А почему не докладываешь?
— Вы же распорядились — без дела не беспокоить. Я сегодня спросил — по какому вопросу, дескать, тревожите, так там помолчали и трубку бросили.
— Нехорошо, — оценил ситуацию Старик. — Это ты не подумал, Игорь. Как же так можно? Звонит будущий президент России, а ты спрашиваешь — что надо… Грубо… Ты так больше никогда не поступай. Когда ещё раз позвонит — извинись за своё поведение и сразу соедини. А пока дай мне прессу осмотреть.
Газеты Старик, за слабостью глаз, не читал лет пять, и под прессой понимались распечатки из Интернета, поскольку при этом шрифт можно было увеличивать до необходимого размера. Список ключевых слов, поиском по которым занимался специальный человек, ежевечерне корректировался. Так было и сегодня. Пролистав толстую кипу листов бумаги, Старик удовлетворённо кивнул, проверил перо, около ключей «Восточная Группа» и «Инфокар» поставил жирные минусы, задержался на секунду у фамилии «Кондратов», но потом в списке оставил, подумал, потянулся к записной книжке, сверился, вписал дополнительно какое-то длинное буквосочетание и нажал кнопку звонка.
— Список на завтра, — сказал он вошедшему Игорю. — Фамилию, последнюю, надо бы проверить. Свяжись-ка, мил человек, с Институтом Ближнего Востока, или как он там сейчас называется — пусть уточнят правописание. И дадут английскую транскрипцию. Да… Я там «Инфокар» вычеркнул, впиши его пока обратно. Вдруг твоего приятеля эта философская темка заинтересует… Я бы тогда почитал…
Глава 41
Чернила красного цвета
«Не все ври, что знаешь».
Денис Фонвизин
«…надо отдать должное этой парочке — они никогда особо и не скрывали своих намерений. Напротив — с особым цинизмом обнаруживали их, демонстрируя полнейшее пренебрежение не только к закону, подмятому, изнасилованному и приватизированному ими, но и к ограбленным людям. Мне уже приходилось писать про их первую махинацию в конце восьмидесятых, когда за считанные месяцы был выпотрошен крупнейший московский снабженческий трест, позволявший хоть как-то держаться на плаву тысячам бюджетных организаций. Целые составы бесценных по тем временам строительных материалов ушли налево, в руки мошенников, а взамен трест якобы получил — расписки? векселя? липовые авизо? просто обещания? Нет — веники. Веники, которыми метут пол. В ценах того времени, со всеми кооперативными накрутками, веников этих должно было быть не менее шестисот миллионов — по три веника на каждого гражданина СССР, включая новорождённых и членов Политбюро.
Когда спросил уральский следователь Шмаков — а куда же делась эта прорва веников, — прозвучал никого не удививший и вполне ожидаемый ответ: раскупили, мол; очень качественные были веники.
А ведь могли бы и по-другому сказать — да украли, и все тут, чего пристаёте? пошли вон, дураки.
И мы бы пошли. Потому что хозяевам жизни можно все.
Вот следователь Шмаков и пошёл. Стоило ему начать задавать неприятные вопросы, как тут же последовал хозяйский окрик, и его не просто вышвырнули обратно на Урал в общем вагоне, но и отправили вдогонку извещение, что в прокуратуре он больше не работает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Это не они.
— Конечно, не они. Просто за все эти месяцы впервые появился прямой выход на того, кто дёргает за ниточки. Ты понял, что Кондрат его лично знает?
— А что ты Кондрату можешь предложить?
— Я подумаю. Сейчас Ахмет сторгуется — и идём соглашаться. Условия у нас будут такие — всё, что предлагают, принимаем, но Аббаса и девчонку в Москву не отдаём. Согласны на двойной контроль — мы и они. Тем более, что мы у них целую охранную структуру наполовину покупаем, вот она и приглядит, чтобы никто никуда не сбежал. Держим их в безопасности, пока таинственный приятель Кондрата не выполнит свои обязательства. Это — наша гарантия. А там видно будет. Согласен?
— Да.
— А почему этого Фредди зовут Федя Без Жопы?
— Чёрт его знает. У него, вроде, с медведем в тайге неудачная встреча получилась. Медведь с него скальп снял, порезал всего когтями, живот распорол да в придачу задницу вырвал. Вылечили, но сидеть с тех пор не может. На косточках не очень-то посидишь. Так и получилось — Федя Без Жопы. Фредди Крюгером его потом назвали — больно похож.
— Я, знаешь, чего вспомнил? — сказал Платон, неожиданно улыбнувшись. — Сразу, как только Фредди вошёл? Рассказ был у кого-то из наших… Или повесть… Неважно. Приехал он в глубинку и зашёл в каком-то казённом помещении в сортир. Помещение такое — квадратов сто, не меньше, потолки под четыре метра, и вдоль стены стоят чугунные унитазы. Чёрные, вонючие. И каждый унитаз с глубокими-глубокими вмятинами по бокам, а на потолке дерьмом намазано — «Гитлер — пидарас».
— Это ты про что?
— Погоди. Вот этот писатель и подумал тогда, что из спокойной московской жизни попал в племя жутких великанов, которые мнут руками чугунные унитазы и говном на потолке расписываются. Похоже?
— Немножко похоже. Ну, пошли.
— Ну скажи — серьёзный человек, да?
— Да.
— Совсем серьёзный?
— Совсем.
Глава 40
Философская тема
«Старикам не стоит думать о смерти: пусть лучше позаботятся о том, как хорошо разрыхлить грядки на огороде».
Мишель де Монтень
Ни в какие настольные игры, включая шахматы, Старик никогда не играл. По двум причинам. Во-первых, считал эту ерунду бессмысленной потерей времени. А во-вторых, у него была тысяча способов утвердить своё интеллектуальное превосходство над любым оппонентом, не прибегая к детским затеям, заведомо упрощённым и приспособленным под несовершенство плебейского разума. Потому что единственно правильная линия поведения в любой ситуации противоборства неизменно состоит в том, чтобы каждым своим шагом сковывать свободу действий противника.
В записных книжках Ильфа он вычитал замечательную фразу:
«Сначала вы будете считать дни, потом перестанете, а ещё потом внезапно обнаружите, что стоите на улице и курите».
Вот такое навязанное противнику продвижение — от игривой и наглой беззаботности до первой смутной тревоги, потом к нервной и истеричной попытке осознать, когда же была допущена роковая ошибка, и, наконец, к раскуриваемой на ветру папиросе в грязной подворотне, рядом с мусорными баками — это движение и есть подлинная траектория победы.
Было бы неточно сказать, что руководителей «Инфокара» Старик не принимал в расчёт, он просто не рассматривал их как достойных внимания оппонентов. И если доводилось о них вспоминать, то проходили они у него под наименованием «эти двое».
Уважительно высокая оценка, данная ранее Ларри Фёдором Фёдоровичем, у Старика вызвала досадливое раздражение: только при полном отсутствии вкуса можно в подобном тоне говорить про обычных дельцов.
Появление Аббаса на Кавказе, да ещё и с примкнувшей к нему американской журналисткой, не насторожило, поскольку опыт и интуиция однозначно указывали на Его Величество Случай. Разве что профессионально проведённая эвакуация азербайджанца и американки из блокированной Москвы несколько встревожила, но не очень, потому что владеющие техникой — ещё не игроки.
Огненное око начало медленно поворачиваться в сторону «этих двоих» только после прорыва сквозь армейское окружение — стало очевидно, что «эти двое» не столь просты, как казалось.
Преподнесённый Кондратом сюрприз не столько огорчил, сколько внёс окончательную ясность в ситуацию. Старик приходил к пониманию, что пренебрежительно проигнорированное им мнение Федора Фёдоровича было не так уж и далеко от истины. Возникновение на политическом горизонте Восточной Группы, мобилизовавшее все активные силы на принятие неотложных мер, уже не могло рассматриваться как явление природы. Налицо рукотворное вмешательство: хорошо рассчитанная и виртуозно навязанная элитам колея, из которой невозможно выскочить.
Именно по этой колее и устремилась страна, искренне полагая, что удаляется от угрозы. А на самом деле двигалась по проходу, ограниченному красными флажками, которые расставили хитроумные охотники.
Два козыря, которые Старик заботливо приберегал под конец партии, — Федор Фёдорович и Кондрат — вдруг оказалась не у него. Они лежали в прикупе, и к ним уже протянулась чужая рука.
Зато теперь игра, в которую играют «эти двое», — понятна и прозрачна. А раз так, то и ответ будет симметрично сокрушительным — они получат свой коридор из красных флажков и полетят по нему с радостным тявканьем.
Конечно же, сейчас ясно, что к «этим двоим» надлежит отнестись с уважением. Может наступить и неизбежно наступит момент, когда они почувствуют, что их загоняют в угол, остановятся, оглядятся, перестанут принимать решения из навязанного набора и совершат нечто резкое, непредсказуемое, рвущее заботливо сплетённую ткань самой прочной в мире паутины и меняющее правила игры. Но — не завтра. «Эти двое» какое-то время будут выбирать наилучшие решения, не замечая ни обращённого в их сторону огненного ока, ни того, что с каждой минутой качество решений, равно как и их собственное положение, становится катастрофичнее.
— Ты, Игорек, вот что… — расслабленно сказал Старик, отодвигая чашку с остывшим чаем. — Ты говорил, вроде, что у тебя журналист знакомый… Не помню, как фамилия…
Фамилию журналиста адъютант Игорь напоминать не стал, потому что к Стариковским фокусам и мнимому выпадению памяти относился спокойно.
— Да… — продолжил Старик, не дождавшись ответа. — Вот говорят — все крупные состояния нажиты преступным путём. Вроде закон природы. Ну ладно… Ну разбогател ты… Так пора и остепеняться. Иностранные языки выучи. Приоденься. Смени круг общения. За границей, я слышал, так со всеми нуворишами и происходило. А мы все своим путём движемся. Наворовал, скажем, денег, и тебе за это ничего не было, так сделай, чтобы про твои подвиги побыстрее забыли. Нет. Что ж людей непременно обратно в грязь тянет — удивительная вещь. Что скажешь, Игорь?
Игорь ждал указаний и поэтому не сказал ничего.
— Философская тема, — заметил Старик задумчиво. — Из нашей жизни. Ты говорил, кажется, что твой знакомый журналист интересуется философскими темами?
Философскими темами знакомый журналист не интересовался. По зову горячего комсомольского сердца, а также будучи обременённым кое-какими юношескими грешками, лет сколько-то назад поставил он на листе бумаги чернильную закорючку и с тех пор использовался компетентными органами для публикации оперативных данных, полученных довольно сомнительным путём. Будучи напечатаны в газете, такие оперативные данные, подкреплённые и украшенные эмоциональным негодованием, обычно приводили к возбуждению разнообразных уголовных дел.
Сперва журналист каждую свою статью завершал пламенным призывом считать опубликованное официальным обращением в прокуратуру. Потом редактор газеты, с ужасом наблюдавший, как его родное издание превращается в сборник доносов, вмешался с продиктованной инстинктом самосохранения осторожностью, и обращения исчезли. Что, впрочем, на результат не повлияло, потому что прокуратура неизменно была в курсе и ждала лишь освящённой свободой слова легализации собранных агентурных сведений и данных прослушки.
— Так ты поговори с ним, — заключил Старик, прикрывая глаза и откидываясь в кресле. — Может, ему интересно будет. Чтобы сейчас, в наше уже время, такие штуки проделывались… В философском плане очень интересная тема. Психологическая, я бы сказал…
Когда Игорь был в дверях, Старик остановил его.
— Я ещё хотел спросить, Игорек… Я что-то беспокоюсь. Как там у нашего исполняющего обязанности дела обстоят? Не наляпал ли чего по неопытности?… Тревожно мне за него. Да и не звонили от него давненько.
— Каждый день звонят, — сообщил Игорь. — Сегодня с утра тоже.
— А почему не докладываешь?
— Вы же распорядились — без дела не беспокоить. Я сегодня спросил — по какому вопросу, дескать, тревожите, так там помолчали и трубку бросили.
— Нехорошо, — оценил ситуацию Старик. — Это ты не подумал, Игорь. Как же так можно? Звонит будущий президент России, а ты спрашиваешь — что надо… Грубо… Ты так больше никогда не поступай. Когда ещё раз позвонит — извинись за своё поведение и сразу соедини. А пока дай мне прессу осмотреть.
Газеты Старик, за слабостью глаз, не читал лет пять, и под прессой понимались распечатки из Интернета, поскольку при этом шрифт можно было увеличивать до необходимого размера. Список ключевых слов, поиском по которым занимался специальный человек, ежевечерне корректировался. Так было и сегодня. Пролистав толстую кипу листов бумаги, Старик удовлетворённо кивнул, проверил перо, около ключей «Восточная Группа» и «Инфокар» поставил жирные минусы, задержался на секунду у фамилии «Кондратов», но потом в списке оставил, подумал, потянулся к записной книжке, сверился, вписал дополнительно какое-то длинное буквосочетание и нажал кнопку звонка.
— Список на завтра, — сказал он вошедшему Игорю. — Фамилию, последнюю, надо бы проверить. Свяжись-ка, мил человек, с Институтом Ближнего Востока, или как он там сейчас называется — пусть уточнят правописание. И дадут английскую транскрипцию. Да… Я там «Инфокар» вычеркнул, впиши его пока обратно. Вдруг твоего приятеля эта философская темка заинтересует… Я бы тогда почитал…
Глава 41
Чернила красного цвета
«Не все ври, что знаешь».
Денис Фонвизин
«…надо отдать должное этой парочке — они никогда особо и не скрывали своих намерений. Напротив — с особым цинизмом обнаруживали их, демонстрируя полнейшее пренебрежение не только к закону, подмятому, изнасилованному и приватизированному ими, но и к ограбленным людям. Мне уже приходилось писать про их первую махинацию в конце восьмидесятых, когда за считанные месяцы был выпотрошен крупнейший московский снабженческий трест, позволявший хоть как-то держаться на плаву тысячам бюджетных организаций. Целые составы бесценных по тем временам строительных материалов ушли налево, в руки мошенников, а взамен трест якобы получил — расписки? векселя? липовые авизо? просто обещания? Нет — веники. Веники, которыми метут пол. В ценах того времени, со всеми кооперативными накрутками, веников этих должно было быть не менее шестисот миллионов — по три веника на каждого гражданина СССР, включая новорождённых и членов Политбюро.
Когда спросил уральский следователь Шмаков — а куда же делась эта прорва веников, — прозвучал никого не удививший и вполне ожидаемый ответ: раскупили, мол; очень качественные были веники.
А ведь могли бы и по-другому сказать — да украли, и все тут, чего пристаёте? пошли вон, дураки.
И мы бы пошли. Потому что хозяевам жизни можно все.
Вот следователь Шмаков и пошёл. Стоило ему начать задавать неприятные вопросы, как тут же последовал хозяйский окрик, и его не просто вышвырнули обратно на Урал в общем вагоне, но и отправили вдогонку извещение, что в прокуратуре он больше не работает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73