– Вряд ли найдешь… Спроси у Седого! Может, есть лишняя. К нему вечером жена приходила. Я видел, он уже надел чистую…
– К Седому не пойду, – отрезал он.
– Пойдем, Леша, – мягко сказал Николай. – Теперь многие от него отвернутся, проклинать станут… Не враги, свои. До утра есть время, ночью все равно штурма не будет. Посоветуй ему в последний раз. Ты же советник. Как скажешь, так он и сделает.
– Я ему говорил! – мгновенно взорвался Ерашов, но тут же скомкал себя, будто лист бумаги. – У него в мозгах Афган сидит. Это там можно было вылазки делать. Пострелял, и под прикрытие батарей, на охраняемую базу… А здесь Россия, и свои душманы коварнее всякого Востока.
– Седой хочет застрелиться, – перебил его Николай. – Он не звал тебя. Я сам пришел… Время в обрез. Его пытаются уговорить.
– В этом деле я ему не советник, – тихо проговорил Алексей. – Пусть решает сам.
– Тогда пойди и сам скажи ему! – вдруг разозлился Николай. – Что бы ты сделал на его месте?!
– Я на своем месте!
– Ну а если, Алеша?
– Я бы стреляться не стал! – заявил Ерашов. – Но ни единого человека не выпустил бы от Белого дома! Ни на «Останкино», ни на мэрию… А потом бы эти мухобойки выбросил на мостовую! – Он брякнул автоматом. – Да что теперь… Ты как думаешь, Коля, кого они пустят первыми? Кто нас резать начнет?
– А какая разница?
– Да есть разница… Хорошо бы наемников, не жалко бы было. Да они не зря москвичей вооружают. А вот из них героев делать не хочу. Знаешь, как потом напишут? «Возмущенные массы простых россиян…» – Алексей неожиданно замолчал, потушил окурок в пепельнице. – Коля! Ведь Седому стреляться нельзя! Ни в коем случае!
– Вот пойди и скажи! – подхватил Николай. – Останови его!
Ерашов подхватил автомат и стремительно пошел к двери. В ночных коридорах было пусто, лишь на поворотах и у лестничных площадок под защитой сейфов и металлических шкафов стояла охрана. Идущих освещали электрическими фонарями, узнавали и пропускали молча. Они привыкли уже двигаться в темноте, эти бесконечные коридоры были измерены шагами, и ноги безошибочно находили нужный поворот. На лестничных маршах сквозь жалюзи на окнах пробивался тот же зеленоватый свет, и вместе с ним как бы вливалась эта напряженная, звенящая тишина, висящая над Москвой. В одном из коридоров с окнами, выходящими на мэрию, Алексей услышал английскую речь. Журналисты и ночью сидели с видеокамерами на изготовку, будто тоже готовились к отражению штурма…
У Седого в кабинете горел электрический свет, протянутый от фонарных столбов возле двадцатого подъезда. После темноты он казался слепяще-ярким и раздражал зрение. Седой пытался набрать какой?то номер по радиотелефону – там, на другом конце, не брали трубку. Они переглянулись с Ерашовым, и Алексею стало понятно – просил молчать и любой укор сейчас взорвал бы его. Тогда уже не остановить…
Он был командир экипажа, он держал управление, он поставил машину под снаряд, и теперь они вместе горели, приближаясь к земле. Можно было обвинять его, можно было кричать ему в лицо, что он сволочь и убийца, можно было даже застрелить его, но это ни в какой мере не избавило бы от летящей навстречу земли и грядущей катастрофы.
Ерашов горел в третий раз…
В кабинете сновал народ – офицеры, помощники, депутаты. Алексей не хотел говорить в чьем-либо присутствии, и Седой это понял, втроем вышли в холл: на стенах, как в галерее, висели огромные полотна. Картины в зеленоватом полумраке оживали и были как бы продолжением той жизни, что царила вокруг.
– Хорошо, что пришли, – бросил Седой. – Сейчас сдайте оружие и уходите, пока есть возможность. И своих людей уводите. Спасибо за службу. Мне теперь охрана не нужна. Все понял, Ерашов?
– Я не уйду, – бросил Алексей, глядя в сторону.
– Уйдешь!
– Ты знаешь, я пришел сюда не тебя защищать!
– Только не надо громких слов! – обрезал Седой. – Не на митинге. Ты обязан уйти. Прикажу разоружить тебя и выгнать!
– Хорошо, Саша, сам уйду, – вдруг согласился Ерашов. – Но только после того, как отсюда выйдет последний безоружный человек, последний штатский. Я ведь и стены эти защищать не подписывался. Извини, хоть и отставной, но офицер, – он приблизился к нему вплотную – Николай предупредительно отошел в сторону. – Знаю, почему ты меня гонишь. Но на сей раз я тебе помешаю сделать, что ты задумал. Ты сам взял меня советником, но одного совета ты не послушал. Так послушай другой, последний.
– Ты о чем? – подозрительно спросил Седой.
Ерашов поднес палец к виску. Седой резко дернул головой, выматерился:
– Не твое дело!
– Мертвого они тебя сразу затопчат, смешают с грязью, – проговорил Алексей. – Обязательно скажут: струсил, испугался ответственности. Измажут таким дерьмом – никто не отмоет, а сам уже не отмоешься. И мгновенно забудут все – свои и чужие. Так во имя чего твоя смерть?.. Мертвые сраму не имут? Это в древности было. А сейчас и мертвого исполощут. Жить тебе придется, Саша, потому что жить в нашем положении теперь труднее, чем умереть. Живой ты мучиться будешь, страдать, а это уже искупление греха. А они хотят, чтобы ты умер грешным… Знаешь, Саша, я ведь теперь предприниматель, деловой человек. И думаю теперь только так – что выгоднее? Жить или умирать? Любить или ненавидеть. Жить и любить выгоднее для дела, чем умирать с ненавистью. Поражение – это всегда какая-нибудь ошибка. Но нам нужно научиться жить побежденными, нахлебаться своей крови, как в сорок первом, чтобы потом победить. Всегда же до Москвы отступали, вот и сейчас…
– Но какой мне позор, Леша… – проронил он и скрипнул зубами. – Люди поверили, пошли за мной… А куда я их привел? На бойню? Под пулеметы?.. Знаешь, я понял: вождями становятся либо гении, либо безумцы. Нормальному человеку не выдержать власти, не поднять. Если тебе поверили и пошли за тобой – хочешь не хочешь, а нужно вести. Иначе толкают в спину – веди, веди! Не стой на месте!.. Теперь они полагаются на меня, ждут какого-то решения, а его – нет. Со мной не идут ни на какие переговоры. Утром придут сюда, и будет нам всем «Утро стрелецкой казни»… Но сейчас я не могу договориться и с теми, кто пошел за мной! Прошу, уговариваю – уходите, прольется кровь, зачем эти жертвы… Не уходят! Веди, говорят, дальше. Дальше хотим пойти…
– В любом случае всех гражданских нужно убрать из здания, – проговорил Алексей. – Всех: депутатов, обслугу, всех безоружных защитников. Пусть останутся только военные…
– Попробуй убери! – вдруг озлился Седой. – Разве что вызвать ОМОН…
– Но женщин-то обязательно!
– Тем более женщин! Это же русские женщины, Леша, – он резко мотнул головой. – Знаешь, что говорят? Если мы уйдем – вас, мужчин, всех тут вырежут. А с нами – не тронут…
– Все равно надо выводить! – заволновался Ерашов. – Я попробую убедить. Где радиорубка?
– Стой! – Седой схватил за рукав. – Ничего не добьешься. Тебе скажут, ты трус и предатель. И паникер!.. Понимаешь, Леша, я не могу еще понять, кого вел за собой. Что это за люди? Сейчас только начинаю соображать… Они какие-то святые! Знаешь, ведь я видел и фанатиков, и смертников в Афгане… А эти какие-то… наивные, что ли? Умные, опытные и наивные. Или романтики?.. Они и сейчас думают, что зверь проявит благородство, надеются на его разум! И в кровавый конец не верят!.. Две недели за колючей проволокой, под автоматами, под прессом… И еще не прозрели!
– А ты-то сам? Давно ли прозрел? – в упор спросил Алексей. – А близко был, мог бы раньше… И не сидели бы в осаде. Разве ты не надеялся на разум? На твоих глазах из России колонию делали, ты же все надеялся…
– Но сейчас в Москву входят войска! Дворцовые дивизии пошли!
– Что, и Кантемировская? – быстро спросил Алексей.
– Танки у Кремля… Утром и сюда подойдут.
– У меня же брат!.. Там мой брат! Из отпуска отозвали…
– Я помню, Леша, – тихо проговорил Седой. – Сам выбивал распределение… Потому ты и должен уйти. Символ слишком дурной.
Алексей ощутил, как дрогнули сначала пальцы, затем враз вспотевшие ладони. Он тут же стиснул кулаки, сказал трезво:
– Нет, Кирилл не пойдет! Не может пойти.
Однако и сам не поверил в сказанное. Зачем отозвали из отпуска? Зачем собирают молодняк?.. А чтобы было кому исполнять приказы. Лейтенанты пойдут в огонь и в воду…
– Уходи, – тихо попросил Седой. – Если даже его нет, ты все равно станешь думать…
– Нельзя мне уходить, Саша, – проговорил Ерашов. – Тем более нельзя… А эту хлопушку возьми. Она теперь ни к чему… Я бы с наемниками подрался…
– И наемники будут, и профессионалы, – успокоил Седой. – И даже лавочники с железными прутьями. Всех хотят кровью измазать…
Алексей подал ему автомат:
– Мне теперь и уходить нельзя, и стрелять… Ну возьми! Думаешь, одному тебе хочется пустить пулю в лоб? Возьми от греха!
Седой взял, взвесил в руке.
– И ты такой, как все…
– Дай мне мегафон, – попросил Ерашов.
– Зачем тебе мегафон? – Седой вновь начинал злиться. – Ты-то афганец, офицер!.. Не майся дурью!
– Митинговать буду завтра, Саша, – признался Алексей. – Ни разу в жизни не ходил на митинги. И речей не говорил…
– Какие речи?! Кто слушать станет!.. Все, речи отговорили. Завтра на другом языке заговорим…
– К брату пойду.
– А если его там нет?
– Все равно, – упрямо сказал Алексей. – Буду звать. Кто-нибудь услышит.
– Это безумие! – Седой мотнул головой. – Тебя сразу убьют. Ты же видел зверей!
– Рука не поднимется… Не дашь мегафон, пойду так.
– Я тебя понял! – тихо проговорил Седой. – Красиво умереть хочешь? На площади? На публике?.. Напрасно, Ерашов. Никого твоя смерть не остановит. Никто не содрогнется!
– Да я жить хочу! – бросил Алексей. – Но мой брат будет там, на той стороне. У меня получится! Я его когда звал к себе – он всегда приходил. И сейчас прибежит! Только услышит голос и прибежит!
Между тем гас за окном зеленоватый ночной свет и поднимался новый, предутренне синий, с далекими багровыми тенями…
* * *
В день исчезновения Аннушки Аристарх Павлович вернулся с аэродрома поздно: в овощехранилищах монтировали старое оборудование, выкупленное по остаточной стоимости у городского управления торговли. В доме уже был переполох: сразу же вспомнили угрозы рэкетиров, и никто не сомневался, что Аннушку похитили. К тому же было веское доказательство – накануне вечером кто-то лазал к ее окнам и, убегая, потерял шляпу. Олег съездил в институт и узнал, что Аннушка сегодня там не появлялась, не заходила она и в свою коммуналку. Ерашовым наконец-таки поставили телефон, и теперь вся семья сидела у аппарата – звонили и ждали звонка.
В самом разгаре были поиски Алексея, каждый день связывались с Верой, со следователем, который занимался розыском пропавших людей, однако никаких известий пока не поступало.
А тут новая беда…
С тех пор как пропал старший Ерашов, Екатерина ни разу не усомнилась, что он обязательно вернется и срок в три недели его безвестного существования – не срок. Она так привыкла ждать мужа, столько перестрадала с ним, что давно уже и слезы выплакала, и научилась терпеть и переносить любые неожиданности. После Афганистана, долгих и частных командировок в Таджикистан и Северную Осетию ее уже было не напугать нынешним «мирным» исчезновением.
Однако и она вдруг потеряла самообладание:
– Дом этот проклятый, что ли… Как приехали сюда на похороны, так все и пошло. Куда же дальше-то ехать? Какое еще место искать?
Это была не истерика, а какая-то осмысленная безысходность.
Олег порывался куда-то бежать, казнился, трепал и скручивал четки до тех пор, пока не разорвал нить. Янтарные костяшки картечью раскатились по полу…
Аристарх Павлович решил пока не заявлять в милицию: если Аннушку похитили, надо ждать гостей, возможно, сегодняшней ночью, либо письмо с предложением о выкупе. Он достал кольт, вытащил магазин – оставался последний патрон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69