«Любимая, – почти шептал Кирилл ей в спину. – Любимая, любимая…»
Показалось, она услышала его мысли, вскинула склоненную голову и все-таки не обернулась, потому что вышел молодой священник в ризах и стал записывать имена. Все, кто готовился к обряду, собрались в полукруг, словно на сговор, и она была с ними. И тоже назвала свое имя:
– Анна.
«Анна? – повторил он. – Аннушка, Анечка…» Оно не подходило, не соразмерялось с Ней; оно был слишком коротким и малым, чтобы вместить Ее; оно несло в себе тот образ, который утвердился и жил в сознании Кирилла. Однако он избрал приемлемую форму – Аннушка, и теперь приучивал язык:
– Аннушка, Аннушка, Аннушка…
Она не слышала, поскольку священники начали читать молитвы, потом чем-то мазать лоб, плечи, ноги, водить вокруг купели. Она целиком погрузилась в обряд, и Кирилл безуспешно старался поймать ее взгляд. Наконец, их по очереди стали подводить к купели и плескать воду на головы. Она почему-то засмеялась и с удовольствием стала растирать воду по лицу и плечам. Тогда священник – тот самый, разодетый – плеснул на нее еще, так что рубаха на груди промокла и прилипла к телу. Она ушла от кунели счастливая, скрылась за ширмой в дальнем углу, и священник проводил ее взглядом, механически плеская воду на других.
Через несколько минут она появилась уже в платье, в вырезе которого посверкивал крестик, и, не взглянув на Кирилла, пошла к выходу. Он поспешил за ней и у двери окликнул:
– Аннушка? Аннушка!
– Подслушал? – спросила она уже на улице. – Танкист – длинное ухо!
– Аннушка, – он попытался взять ее руку. Она отстранилась, помахала ему:
– Поразвлекались, и довольно! Прощайте, прекрасный незнакомец. Дальше нам не по пути!
И пошла спокойно, без оглядки. У Кирилла сердце оборвалось – не удержать! Однако догнал, забормотал сбивчиво и глупо:
– Прости меня… Я отвлекся там, на кладбище… Больше не повторится! Я там нашел могилы своих предков…
– Зов предков – это прекрасно, – холодно, на ходу бросила она. – Но ты меня оставил одну, сбежал, бросил. А условие было… – Аннушка вдруг замедлила шаг. – Погоди… Где ты там нашел своих предков? Возле могилы Варвары Николаевны?
– Ну да! – обрадованный ее интересом, воскликнул он. – Там их навалом! Такое ощущение – целое кладбище камней и могил с моей фамилией! Я же первый раз в этом городе! Представления не имел…
Аннушка остановилась, спросила испуганным, натянутым голосом:
– Как… твоя фамилия?
– Ерашов, – засмеялся он. – Ты что, напугалась?
– Ты – Ерашов?!
– Кирилл Ерашов! – представился он. – Честь имею!
– Боже мой, – слабо вымолвила она. – Неужели это судьба… Что же будет?
– Я вчера еще понял – судьба! – заявил он. – Идем в загс!
Она словно не услышала, захваченная своими внезапными мыслями.
– Ты понимаешь… Она – твоя родственница!
– Кто – она?
– Ерашова Варвара Николаевна… На которую я похожа… – Она прислонилась лбом к его груди, но подняла глаза. – Ты правда Ерашов? Ты не врешь?.. Впрочем, знаю, не врешь. Мне только не верится…
Мимо них прошел тот самый молодой священник, но уже без всяких духовных отличий – обыкновенный парень с бородой, похожий на ученого. Он узнал Аннушку и обернулся. И потом шел до пешеходного моста и все оборачивался, словно звал за собой…
Над рекою же, над крышами домов, над всем городом от горизонта до горизонта поднимался густой ветреный мрак, несомый грозовой тучей.
5
Молнии и зарницы от них уже не гасли на небе, и яркие сполохи пробивали лиственную завесу, освещая землю под кронами зеленым, рдеющим огнем. Гром нескончаемо гудел над головой, словно по небосклону катился и катился гигантский жестяной куб. Все живое замерло, спряталось, и жеребчик, больше не надеясь на спасительную защиту хозяина, стал под дуб и прильнул к нему, вздрагивая телом.
Аристарх Павлович пел, пока слышал свой голос. И когда умолк, неожиданно увидел подполковника Ерашова, стоящего под деревом. Алексей Владимирович был одет в легкую летнюю форму, а в руке его был небольшой «тревожный» чемодан.
– Алексей Владимирович! – нараспев произнес Аристарх Павлович. – Тиимать!
Пожал ему руку и, не сдержавшись, обнял, похлопал по спине. Но ничего больше сказать не смог.
– Хорошо ты пел, Аристарх Павлович, – улыбался половиной лица Алексей. – Стоял, слушал… Мороз по коже… Чей конек-то? Красавец!.. Неужели коня завел?
– Ага! Ага, тиимать! – засмеялся Аристарх Павлович.
– Не пора ли разворот и на базу?! – крикнул он, указывая в небо. – Сейчас накроет!
Они вышли на аллею и скорым шагом, с оглядкой, заспешили к дому. Жеребчик пошел нехотя – то ли боялся открытых мест, то ли смущал его незнакомый человек. Перед домом они побежали, но ветром сорвало пилотку у Алексея, и пока он догонял ее, на землю обвалился ливень и за десять секунд промочил насквозь.
– Теперь все равно! – опять засмеялся он – вторая половина лица, обожженная и стянутая, оставалась без всякого выражения. Аристарх Павлович увлек его за собой на парадное крыльцо и достал спрятанные ключи.
– Погоди… Почему сюда-то? – опешил Алексей. – Ты же на втором живешь…
Аристарх Павлович замотал головой и открыл замки, впустил гостя. Тот недоуменно огляделся, похоже, признал мебель, поскольку жил у Аристарха Павловича, когда занимался обменом квартиры.
– Неужели поменялся с этим?
– Ага! – радостно сказал Аристарх Павлович.
– Ага-то ага… – вздохнул Алексей. – Да напрасно. Обманул он тебя! Неужели без доплаты?.. Погоди, а что ты так молчишь странно? Что случилось?
Аристарх Павлович содрал прилипшую майку, помаячил Алексею, чтобы переодевался, и стал писать. Коротко, в нескольких словах, изложил, что потерял речь и теперь может лишь петь.
– Так пой! – обрадовался старший Ерашов. – Это же прекрасно, когда человек не говорит, а поет…
Он смеялся и радовался, однако Аристарх Павлович заметил, что приехал Ерашов, чем-то глубоко озабоченный, и лишь встреча, гроза и ливень отвлекли его, как бы размочили ссохшуюся корку, но внутри оставался крепкий сухарь гнетущей заботы.
– Да нет худа без добра, – переодеваясь, заметил Алексей. – Мы ведь с тобой через стенку станем жить! Кажется, и дверь была…
Аристарх Павлович довольно распахнул дверь внутри кухни, соединяющую квартиры. И в тот же миг вспомнил о кладе, и ему нестерпимо захотелось достать его, вывалить перед старшим Ерашовым, однако сдержала внутренняя обеспокоенность гостя. Такие вещи надо делать, когда на душе покой, когда неторопливая беседа либо, напротив, настоящая радость. Удивлять тоже нужно уметь…
Алексей прикрыл дверь и, стараясь не шуметь, вернулся к камину.
– Потом объявлюсь… Скажи мне, Кирилл приехал?
Аристарх Павлович потянулся за карандашом, но старший Ерашов приказал:
– Пой! И не стесняйся! Пусть привыкают.
– Приехал! – пропел стыдливо Аристарх Павлович. – Да в город убежал… А ты один? И где твое семейство? Ребята где?..
– Пока один, – вымолвил он и не сумел скрыть тревоги. – И то всего на одну ночь. Завтра утром назад. Я в Москву прилетал… по делам, в командировку. Ну вот и завернул…
– Когда ж совсем? – спел Аристарх Павлович и взялся растапливать камин: летом в доме, особенно в дождь, было холодно.
– А скоро, Аристарх Павлович, скоро, – со вздохом сказал Алексей и придвинулся к камину. – Как хорошо, камин, тепло… Скоро! Устал летать, устал воевать. Домой хочу.
– А с кем воюешь нынче?
– С кем?.. – Алексей задумался и чему-то усмехнулся без радости. – По правде сказать, и не знаю с кем… То ли со своими, то ли сам с собой… Кирилл-то надолго ушел?
Аристарх Павлович снова потянулся к бумаге: он не привык еще петь в разговоре. Было трудно начать первое слово, ибо приходилось сначала мысленно пропеть его, потом потянуть горлом звук и как бы вплести в него речь. Лучше было петь песни или еще легче – подпевать…
– Да пой! Пой, Аристарх Павлович! Петь – это же награда!
– Вернется скоро, – Аристарху Павловичу хотелось скрыть правду, чтобы не расстраивать гостя. – Понравился он мне, хороший парень…
– Два года не виделись, – сказал Алексей. – Последний раз курсантом. И вот поди же ты – лейтенант! Самое лучшее время!.. Как Полина Михайловна? Жене письма пишет каждую неделю…
– Меня за чуб таскала, – Аристарх Павлович засмеялся. – Суровая сейчас, какой была – не вспомнить…
Алексей достал из чемодана бутылку водки, поставил на стол.
– Давай за встречу, Аристарх Павлович!.. Заодно и погреемся.
У Аристарха Павловича екнуло сердце. Он покосился на кухню: ну, скажут соседки, ты нам мужиков всех поспоил!.. Но делать нечего, не скажешь ведь, что позавчера они тут с младшим Ерашовым гусарили… Он принес посуду, нашел кое-какую закуску и включил самовар. Алексей повернулся к камину боком – дрова уже разгорелись – и ссутулился, уронил руки между колен. Он переоделся в выцветшую старенькую гимнастерку, которые носил вместо халатов, пижам и прочих домашних вещей, и напоминал теперь усталого, измордованного войной бойца, которых Аристарх Павлович так много видел после Отечественной. И даже рыжеватые, пышные усы его напоминали фронтовые – эдакую солдатскую гордость.
Они выпили – вроде бы и слова какие-то говорили бодрые, и чокались со звоном хрусталя, да и водка была хорошего разлива, но как-то невесело. Аристарха Павловича томила мысль о Кирилле – куда исчез, где бродит? Алексей же вообще погрустнел и теперь сидел, озирая пространство комнаты.
– Да… Знаешь, Аристарх Павлович, где мы с тобой сидим? Знаешь, наверное… В парадной зале… Ведь здесь балы устраивали, принимали гостей, танцевали… Эх, сколько с того времени перегородок выстроено! Среди них теперь и капитальных стен не найдешь.
Трудно было сказать, о чем он в самом деле тоскует – о перестроенном, запущенном доме либо о том, что скрывает от посторонних глаз и таит в себе, как военную тайну. В прошлый его приезд он был совсем не такой, вина не пил, а веселился и голосом гремел командирским:
– Приеду сюда – все восстановлю! А начну с парадного. Обязательно ротонду! И веранды по обе стороны! У меня все чертежи есть. Хочу, чтобы дом стоял и смеялся!
– Вообще ты молодец, Аристарх Павлович! – вдруг похвалил он. – Не следует нам сдавать парадных зал врагу. Хорошо, что ты теперь здесь. Ты не стесняйся только, пой. Акустика здесь отличная.
Он налил водки, поднял бокал, однако сказал не сразу, а словно вдруг ощутил резкую боль, и помедлил, переждал ее.
– Давай выпьем за наш дом. Чтобы не строили в нем новых перегородок, не делили на клетушки… На барские комнаты и людские, на этажи и подвалы… За дом!
Ему вроде бы стало получше, и обожженная половина лица слегка разгладилась, размягчела стянутая кожа.
– Мне неловко просить тебя, Аристарх Павлович… Я тебя в парке послушал – так глубоко зацепило… Спой романс! Порадуй душу!
Аристарх Павлович был готов петь для него сколько угодно и с радостью, но он в тот же миг подумал, что на песню сюда немедленно заглянет Надежда Александровна и спросит, где Кирилл. А еще увидит старшего Ерашова, который почему-то домой не идет, а загулял у соседа… Но и отказать Алексею Владимировичу он уже не мог: если там, в парке, под грохотом грозы его зацепило, то как его сейчас не подивить, как не порадовать ему душу, отягощенную неведомой нуждой?
И пусть сбегаются все сюда, пусть раскрываются все тайны…
– Гори, гори, моя звезда, звезда любви, приветная! Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда!
В самом деле, на пение немедленно явилась Надежда Александровна, и, как женщина простая, она не скрыла изумления при виде старшего Ерашова, однако и прервать песню не посмела – стояла и слушала, и душа ее тоже отзывалась…
– Твоих лучей небесной силою вся жизнь моя озарена. Умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда!
Старший Ерашов помолчал, затем потряс головой и вдруг крепко обнял Аристарха Павловича, почти сломленного последними словами романса, ибо пока пел он – любовался каждым!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69