В общем, жизнь как будто наладилась. Хотя, конечно, это самообман. Но я его старалась не замечать… Потом моего Феденьку из «политики» вышвырнули. Пришли новые люди — деловые, хваткие. Такие, как Федька, болтуны и демагоги, стали никому не нужны. И Федька скис. Мгновенно скис. Потыркался туда-сюда — а никому и не нужен. Попробовал заняться бизнесом, его кинули партнеры. Мало того, что пришлось продать гараж и машину, так еще и долг на нем повис.
— Большой? — спросил я.
— Как вам сказать. Около двух тысяч долларов… Мы его погасили. Продали половину папиного «номенклатурного» участка в Рощино. Но Федор сломался — запил. Шел уже девяносто пятый год. Янка — маленькая, денег нет и муж-алкоголик… Ох, я с ним намучилась! Трижды к наркологу его таскала. Он «подшивался», но ненадолго. Плакал, в ногах валялся, а через три-четыре месяца все повторялось. Я устала. Я устала чудовищно. В девяносто восьмом мы разошлись окончательно. Трагедии никакой уже не было… какая трагедия? Я, напротив, вздохнула с
облегчением.
— С тех пор живете врозь? — спросил я.
— Разумеется… Да он появляется довольно часто, живет-то неподалеку, приходит «дочку навестить». Но хотя бы раз фруктов ей принес! Куда там — пьет.
Пропивает потихоньку, что от отца осталось. Кажется, дачу собирается продать.
Продаст — так пропьет. Впрочем, это не мое дело.
— Понятно, — сказал я. — А Олег?? С Олегом вы после развода отношения поддерживали?
— Скорее нет, чем да… Он звонил иногда по праздникам, но общался больше с мамой, чем со мной, — ответила Полина.
Мне показалось, что она снова заплачет, но этого не произошло. Она улыбнулась и сказала:
— А потом мы с ним столкнулись однажды возле «Академической». Месяца за три до его гибели.
— О чем вы говорили?
— В общем-то ни о чем. Поносталъгировали немножко… — Она снова улыбнулась и махнула рукой.
— А все же? — спросил я.
— Так… Знаете, как это бывает, когда люди не общаются очень долго? Кого видел из наших? Как дела? Чем занимаешься?
— Неужели, Полина, все так банально? Ведь вас многое объединяло когда-то: любовь… мечты.
Полина нахмурилась:
— Мечты? Мечты растаяли в тумане льдинкою… Мне, собственно, и не хотелось какого-то серьезного разговора. Всегда есть риск опошлить то, что было. Да и виновата я перед Олегом…
— Понятно. Скажите, у Олега могли быть враги?
— Навряд ли. Он жил в своем мире.
— А женщина? Была у него женщина?
— Вот этого не скажу… не знаю. Да и на что ему женщина? Его женщина — История, воплощенная в облике Бронштейна. — Полина усмехнулась.
— Да, — сказал я, — жаль.
— Чего вам жаль, Андрей?
Я закурил и ответил совсем не то, что должен был бы:
— Жаль, что он так и не открыл своего Троцкого.
— Но ведь он-то как раз и открыл! — сказала Полина.
— Что?
— Он нашел письма и дневник Троцкого!
Меня как будто током ударило. Я сделал несколько затяжек подряд и спросил:
— Где нашел?
— В архиве, который Олегу подарил Бударцев — старый партиец, активист общества «Мемориал». Он собрался на старости лет к детям, в США, и оставил весь свой архив Олегу. Гору пыльных картонных коробок, которые не разбирались десятилетиями. Для Олега копаться в старых бумагах — просто наслаждение! Когда он сказал мне о своей находке, я не поверила. А он: хочешь, дойдем до моего дома, и я покажу тебе подлинники документов?…
Какое-то время я сидел ошеломленный.
Я не знал, как относиться к словам Полины… Потом сигарета обожгла мне пальцы, я чертыхнулся и спросил:
— Кто еще знал о том, что Олег хранит дома документы Троцкого?
— Понятия не имею, — ответила она.
— Подумайте, Полина, подумайте… Это очень важно.
— Я… я не знаю, — сказала она. В голосе прозвучал испуг.
— Когда вас допрашивали в связи со смертью Олега, вы сказали чекистам или убойщикам об этих документах?
— Н-нет…
— Почему?
— Господи, я совершенно о них не думала…
— А еще кому-нибудь вы о них говорили?
— Не помню…
— Постарайтесь. Может быть — маме?
— Да, маме я сказала. Но что из этого следует?
— Вы сказали маме о документах Троцкого до убийства Олега или после?
— До. В тот самый день, когда я встретила его возле метро. Не хотите же вы, Андрей, сказать, что моя мама…
— Нет, Полина, я не хочу сказать, что ваша мама… Но не могла ли она рассказать кому-либо о документах? — спросил я.
— Кому? Кому, Андрей? Мама — пенсионерка, обычный технолог со «Светланы», — почти выкрикнула Полина.
— Хорошо, — сказал я, — хорошо. Давайте успокоимся… Когда придет мама?? Где она сейчас?
— Да вот же она. — Полина указала в окно. — Вернулась из поликлиники, беседует с Янкой.
Я посмотрел в окно. На детской площадке стояла пожилая женщина в коричневом плаще, с хозяйственной сумкой в руках. Вокруг нее прыгала на одной ноге Янка.
***
По лестнице мы спустились почти бегом…
— Бабушка! — закричала Яна. — Смотри — мама идет!
Бабушка удивленно посмотрела на Полину и еще более удивленно — на меня.
Мы подошли.
— Мама, — сказала Полина, — это Андрей Серегин, журналист.
— Очень приятно…
— А это моя мама, Тамара Леонидовна.
Я тоже сказал, что мне очень приятно. Тамара Леонидовна смотрела настороженно…
— Мама, — сказала Полина, — мама… Мама, помнишь, я говорила тебе про Олега? Ну зимой я встретила его у метро… Помнишь?
— Конечно, помню. Склероза у меня еще нет.
Полина перевела дух и спросила:
— А помнишь, я сказала тебе о письмах Троцкого, которые нашел Олег?
— И это помню… А в чем, собственно, дело?
— Тамара Леонидовна, — вмешался я, — постарайтесь вспомнить: вы рассказывали кому-нибудь об этом?
— А в чем, собственно, дело? Полина, я не понимаю…
— Мама! Мама, это очень важно…
— Ну рассказывала… А что? недоуменно произнесла Тамара Леонидовна.
Я уже начал терять терпение от тупости этой мамаши: неужели вы, мадам, не понимаете, что дали наводку убийце?… Я взял себя в руки и спокойно спросил:
— Кому вы это рассказали, Тамара Леонидовна?
— Да никому. Только одному Федьке-паразиту.
Меня как будто оглушили. До меня доносились слова пенсионерки-технолога, но я их не воспринимал: «А кому я еще расскажу? Федьке… Он пришел раз пьяненький, расхвастался, что вот, мол, скоро продаст дачу, так разбогатеет. А я ему и попеняла: дурак ты, Федор. Пьяница и бездельник. Что в тебе Полинка нашла? А он: да уж не такой я дурак, как ее Олег… А я ему: Олег-то еще может прославиться — он письма Троцкого нашел…»
— Как среагировал Федор? — быстро спросил я. — Заинтересовался?
— Заинтересовался… Но не так чтобы очень. Я же говорю: он пьяненький был.
Дурак дураком.
— Мама! — сказала Полина. — Почему ты ничего не рассказала об этом мне?
— А о чем говорить-то, доча? — искренне удивилась пенсионерка.
Действительно, подумал я, о чем тут говорить? Дело-то плевое: две… как бы сказать помягче?… две курицы дали Федору наводку на квартиру, где лежит настоящий клад. А он историк. Хоть и не доучившийся, но историк — он сразу просек, сколько могут стоить рукописи Троцкого.
Я повернулся к Полине:
— Полина, а среди знакомых Федора нет человека с сильным заиканием?
Я спросил просто так. Я не рассчитывал на положительный ответ: навряд ли Полина знает всех знакомых своего бывшего гражданского мужа… Да и разошлись они давно — за это время у Островского могла появиться масса новых дружков-собутыльников. Не исключено, впрочем, что Федька подключил кого-то из старых корешей по отсидке… Полина посмотрела на меня изумленно, а Тамара Леонидовна сказала:
— Да сильнее самого Федьки-то никто, наверное, не заикается.
***
Пробки! Чертовы пробки… С началом дачного сезона по пятницам все выезды из города превращаются в автопытку. По пятницам к гигантскому стаду автомобилей, колесящих ежедневно, присоединяются еще и те, что используются только для поездок на «фазенды». Среди «дачных водителей» масса пожилых людей на «Москвичах». И масса дамочек на иномарках. Водители «Москвичей» любят возить багажник на крыше, а дамочки лепят на заднее стекло сразу пачку нашлепок… Водят и дедки, и тетки одинаково — очень медленно уходят со светофоров и, набравши скорость сорок километров, с достоинством катят до следующего светофора… я их очень сильно уважаю.
Я гнал джип на север, к выходу на Выборгскую трассу. Я протискивал машину в любую щель, где только можно.
Выскакивал на разбитые в хлам трамвайные пути. На выбоинах джип скакал козлом, и Полина хваталась за ручку под потолком.
— Вы всегда так ездите, Андрей? — спросила она.
— Хотите, чтобы Федька успел все сжечь? — зло ответил я.
…После того, как Тамара Леонидовна произнесла: да сильнее самого Федьки, наверно, никто не заикается, — у меня, как нынче говорят, «снесло башню».
— Что? — спросил я. — Что это значит?
— То и значит, ответила Тамара Леонидовна, — что он заика, каких еще поискать.
Я повернул голову к Полине:
— Как же так? Я спрашивал у Немчинова. Он мне сказал: Цицерон, язык без костей.
— Немчинов, — тихо ответила Полина, — не видел его после тюрьмы. Федька подхватил там какую-то инфекцию, чуть не умер… В результате стал очень сильно заикаться. Но в «демократических» кругах Федька всем говорил, что заикается потому, что его избивали на допросах чекисты…
Я почувствовал себя полным дураком.
Я всегда считал, что заикание бывает либо врожденным, либо появляется в детстве после сильного испуга. Я сам учился в первом классе с мальчиком, который стал заикой после нападения собаки… Но мне и в голову не могло прийти, что эта напасть может поразить взрослого мужчину.
Все стало на свои места. Образовалась цепочка, в которой еще не хватало нескольких звеньев, но это уже не имело принципиального значения.
— У Островского, — спросил я, — есть ружье?
— Нет, — ответила Полина. Она, в отличие от своей матери, все уже поняла. — У Виктора Федоровича, отца его покойного, было… Сам Романов ему дарил.
Вот так! Сам Григорий Васильевич Романов подарил секретарю обкома Виктору Федоровичу Островскому ружьишко… В апреле 2001 года Федор Викторович Островский расстрелял из этого подарка офицера ФСБ.
— Федор, — снова спросил я, — знал адрес Олега Гребешкова?
— Конечно, — сказала Полина, — Олег адрес не менял… Сто лет в этой квартире. Мы у него пару раз Новый год встречали. Еще студентами. — Она замолчала, потом прошептала:
— Неужели… Федька?
И зажала рот рукой. И ужас отразился в глазах. Я ничего не ответил. Во-первых, я не знал ответа. С вероятностью девяносто девять процентов Гребешкова убил Федор. Троцкист. Но не исключено, что не сам, а кого-то навел… Маловероятно, но один процент оставим… Во-вторых, я был почти уверен, что доказать вину Островского будет невозможно. Следов в квартире Олега он не оставил, свидетелей нет. Ни одна экспертиза в мире не сможет «привязать» дробь к конкретному стволу…
А все остальные факты — косвенные, любой, даже начинающий, адвокат развалит обвинение в пять минут. Троцкист — неуязвим для Фемиды.
Я стоял на детской площадке в окружении трех женщин разного возраста и молчал. Тамара Леонидовна, Полина и Янка смотрели на меня… Янка сосала палец, слегка покачивались качели на ржавеньких опорах.
— Не соси палец, — сказала Тамара Леонидовна и шлепнула Янку по руке.
— Ба-а, укоризненно протянула Янка.
И в этот момент заверещал мой сотовый. Мне ни с кем не хотелось говорить, я думал о подлом и неуязвимом Троцкисте… Мне ни с кем не хотелось говорить, но механически я вытащил трубу. И услышал голос Троцкиста!
Если бы он позвонил хотя бы на десять минут позже! Или хотя бы на пять… Все могло бы быть по-другому.
***
— З-здравствуйте, Андрей, — сказал Троцкист.
Меня обдало жаром. Меня просто окатило горячим потоком… И я ответил:
— Здравствуйте, Федор.
В трубке повисла тишина, и мне показалось, что я ощущаю, как скручиваются от напряжения соединяющие нас радиоволны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Большой? — спросил я.
— Как вам сказать. Около двух тысяч долларов… Мы его погасили. Продали половину папиного «номенклатурного» участка в Рощино. Но Федор сломался — запил. Шел уже девяносто пятый год. Янка — маленькая, денег нет и муж-алкоголик… Ох, я с ним намучилась! Трижды к наркологу его таскала. Он «подшивался», но ненадолго. Плакал, в ногах валялся, а через три-четыре месяца все повторялось. Я устала. Я устала чудовищно. В девяносто восьмом мы разошлись окончательно. Трагедии никакой уже не было… какая трагедия? Я, напротив, вздохнула с
облегчением.
— С тех пор живете врозь? — спросил я.
— Разумеется… Да он появляется довольно часто, живет-то неподалеку, приходит «дочку навестить». Но хотя бы раз фруктов ей принес! Куда там — пьет.
Пропивает потихоньку, что от отца осталось. Кажется, дачу собирается продать.
Продаст — так пропьет. Впрочем, это не мое дело.
— Понятно, — сказал я. — А Олег?? С Олегом вы после развода отношения поддерживали?
— Скорее нет, чем да… Он звонил иногда по праздникам, но общался больше с мамой, чем со мной, — ответила Полина.
Мне показалось, что она снова заплачет, но этого не произошло. Она улыбнулась и сказала:
— А потом мы с ним столкнулись однажды возле «Академической». Месяца за три до его гибели.
— О чем вы говорили?
— В общем-то ни о чем. Поносталъгировали немножко… — Она снова улыбнулась и махнула рукой.
— А все же? — спросил я.
— Так… Знаете, как это бывает, когда люди не общаются очень долго? Кого видел из наших? Как дела? Чем занимаешься?
— Неужели, Полина, все так банально? Ведь вас многое объединяло когда-то: любовь… мечты.
Полина нахмурилась:
— Мечты? Мечты растаяли в тумане льдинкою… Мне, собственно, и не хотелось какого-то серьезного разговора. Всегда есть риск опошлить то, что было. Да и виновата я перед Олегом…
— Понятно. Скажите, у Олега могли быть враги?
— Навряд ли. Он жил в своем мире.
— А женщина? Была у него женщина?
— Вот этого не скажу… не знаю. Да и на что ему женщина? Его женщина — История, воплощенная в облике Бронштейна. — Полина усмехнулась.
— Да, — сказал я, — жаль.
— Чего вам жаль, Андрей?
Я закурил и ответил совсем не то, что должен был бы:
— Жаль, что он так и не открыл своего Троцкого.
— Но ведь он-то как раз и открыл! — сказала Полина.
— Что?
— Он нашел письма и дневник Троцкого!
Меня как будто током ударило. Я сделал несколько затяжек подряд и спросил:
— Где нашел?
— В архиве, который Олегу подарил Бударцев — старый партиец, активист общества «Мемориал». Он собрался на старости лет к детям, в США, и оставил весь свой архив Олегу. Гору пыльных картонных коробок, которые не разбирались десятилетиями. Для Олега копаться в старых бумагах — просто наслаждение! Когда он сказал мне о своей находке, я не поверила. А он: хочешь, дойдем до моего дома, и я покажу тебе подлинники документов?…
Какое-то время я сидел ошеломленный.
Я не знал, как относиться к словам Полины… Потом сигарета обожгла мне пальцы, я чертыхнулся и спросил:
— Кто еще знал о том, что Олег хранит дома документы Троцкого?
— Понятия не имею, — ответила она.
— Подумайте, Полина, подумайте… Это очень важно.
— Я… я не знаю, — сказала она. В голосе прозвучал испуг.
— Когда вас допрашивали в связи со смертью Олега, вы сказали чекистам или убойщикам об этих документах?
— Н-нет…
— Почему?
— Господи, я совершенно о них не думала…
— А еще кому-нибудь вы о них говорили?
— Не помню…
— Постарайтесь. Может быть — маме?
— Да, маме я сказала. Но что из этого следует?
— Вы сказали маме о документах Троцкого до убийства Олега или после?
— До. В тот самый день, когда я встретила его возле метро. Не хотите же вы, Андрей, сказать, что моя мама…
— Нет, Полина, я не хочу сказать, что ваша мама… Но не могла ли она рассказать кому-либо о документах? — спросил я.
— Кому? Кому, Андрей? Мама — пенсионерка, обычный технолог со «Светланы», — почти выкрикнула Полина.
— Хорошо, — сказал я, — хорошо. Давайте успокоимся… Когда придет мама?? Где она сейчас?
— Да вот же она. — Полина указала в окно. — Вернулась из поликлиники, беседует с Янкой.
Я посмотрел в окно. На детской площадке стояла пожилая женщина в коричневом плаще, с хозяйственной сумкой в руках. Вокруг нее прыгала на одной ноге Янка.
***
По лестнице мы спустились почти бегом…
— Бабушка! — закричала Яна. — Смотри — мама идет!
Бабушка удивленно посмотрела на Полину и еще более удивленно — на меня.
Мы подошли.
— Мама, — сказала Полина, — это Андрей Серегин, журналист.
— Очень приятно…
— А это моя мама, Тамара Леонидовна.
Я тоже сказал, что мне очень приятно. Тамара Леонидовна смотрела настороженно…
— Мама, — сказала Полина, — мама… Мама, помнишь, я говорила тебе про Олега? Ну зимой я встретила его у метро… Помнишь?
— Конечно, помню. Склероза у меня еще нет.
Полина перевела дух и спросила:
— А помнишь, я сказала тебе о письмах Троцкого, которые нашел Олег?
— И это помню… А в чем, собственно, дело?
— Тамара Леонидовна, — вмешался я, — постарайтесь вспомнить: вы рассказывали кому-нибудь об этом?
— А в чем, собственно, дело? Полина, я не понимаю…
— Мама! Мама, это очень важно…
— Ну рассказывала… А что? недоуменно произнесла Тамара Леонидовна.
Я уже начал терять терпение от тупости этой мамаши: неужели вы, мадам, не понимаете, что дали наводку убийце?… Я взял себя в руки и спокойно спросил:
— Кому вы это рассказали, Тамара Леонидовна?
— Да никому. Только одному Федьке-паразиту.
Меня как будто оглушили. До меня доносились слова пенсионерки-технолога, но я их не воспринимал: «А кому я еще расскажу? Федьке… Он пришел раз пьяненький, расхвастался, что вот, мол, скоро продаст дачу, так разбогатеет. А я ему и попеняла: дурак ты, Федор. Пьяница и бездельник. Что в тебе Полинка нашла? А он: да уж не такой я дурак, как ее Олег… А я ему: Олег-то еще может прославиться — он письма Троцкого нашел…»
— Как среагировал Федор? — быстро спросил я. — Заинтересовался?
— Заинтересовался… Но не так чтобы очень. Я же говорю: он пьяненький был.
Дурак дураком.
— Мама! — сказала Полина. — Почему ты ничего не рассказала об этом мне?
— А о чем говорить-то, доча? — искренне удивилась пенсионерка.
Действительно, подумал я, о чем тут говорить? Дело-то плевое: две… как бы сказать помягче?… две курицы дали Федору наводку на квартиру, где лежит настоящий клад. А он историк. Хоть и не доучившийся, но историк — он сразу просек, сколько могут стоить рукописи Троцкого.
Я повернулся к Полине:
— Полина, а среди знакомых Федора нет человека с сильным заиканием?
Я спросил просто так. Я не рассчитывал на положительный ответ: навряд ли Полина знает всех знакомых своего бывшего гражданского мужа… Да и разошлись они давно — за это время у Островского могла появиться масса новых дружков-собутыльников. Не исключено, впрочем, что Федька подключил кого-то из старых корешей по отсидке… Полина посмотрела на меня изумленно, а Тамара Леонидовна сказала:
— Да сильнее самого Федьки-то никто, наверное, не заикается.
***
Пробки! Чертовы пробки… С началом дачного сезона по пятницам все выезды из города превращаются в автопытку. По пятницам к гигантскому стаду автомобилей, колесящих ежедневно, присоединяются еще и те, что используются только для поездок на «фазенды». Среди «дачных водителей» масса пожилых людей на «Москвичах». И масса дамочек на иномарках. Водители «Москвичей» любят возить багажник на крыше, а дамочки лепят на заднее стекло сразу пачку нашлепок… Водят и дедки, и тетки одинаково — очень медленно уходят со светофоров и, набравши скорость сорок километров, с достоинством катят до следующего светофора… я их очень сильно уважаю.
Я гнал джип на север, к выходу на Выборгскую трассу. Я протискивал машину в любую щель, где только можно.
Выскакивал на разбитые в хлам трамвайные пути. На выбоинах джип скакал козлом, и Полина хваталась за ручку под потолком.
— Вы всегда так ездите, Андрей? — спросила она.
— Хотите, чтобы Федька успел все сжечь? — зло ответил я.
…После того, как Тамара Леонидовна произнесла: да сильнее самого Федьки, наверно, никто не заикается, — у меня, как нынче говорят, «снесло башню».
— Что? — спросил я. — Что это значит?
— То и значит, ответила Тамара Леонидовна, — что он заика, каких еще поискать.
Я повернул голову к Полине:
— Как же так? Я спрашивал у Немчинова. Он мне сказал: Цицерон, язык без костей.
— Немчинов, — тихо ответила Полина, — не видел его после тюрьмы. Федька подхватил там какую-то инфекцию, чуть не умер… В результате стал очень сильно заикаться. Но в «демократических» кругах Федька всем говорил, что заикается потому, что его избивали на допросах чекисты…
Я почувствовал себя полным дураком.
Я всегда считал, что заикание бывает либо врожденным, либо появляется в детстве после сильного испуга. Я сам учился в первом классе с мальчиком, который стал заикой после нападения собаки… Но мне и в голову не могло прийти, что эта напасть может поразить взрослого мужчину.
Все стало на свои места. Образовалась цепочка, в которой еще не хватало нескольких звеньев, но это уже не имело принципиального значения.
— У Островского, — спросил я, — есть ружье?
— Нет, — ответила Полина. Она, в отличие от своей матери, все уже поняла. — У Виктора Федоровича, отца его покойного, было… Сам Романов ему дарил.
Вот так! Сам Григорий Васильевич Романов подарил секретарю обкома Виктору Федоровичу Островскому ружьишко… В апреле 2001 года Федор Викторович Островский расстрелял из этого подарка офицера ФСБ.
— Федор, — снова спросил я, — знал адрес Олега Гребешкова?
— Конечно, — сказала Полина, — Олег адрес не менял… Сто лет в этой квартире. Мы у него пару раз Новый год встречали. Еще студентами. — Она замолчала, потом прошептала:
— Неужели… Федька?
И зажала рот рукой. И ужас отразился в глазах. Я ничего не ответил. Во-первых, я не знал ответа. С вероятностью девяносто девять процентов Гребешкова убил Федор. Троцкист. Но не исключено, что не сам, а кого-то навел… Маловероятно, но один процент оставим… Во-вторых, я был почти уверен, что доказать вину Островского будет невозможно. Следов в квартире Олега он не оставил, свидетелей нет. Ни одна экспертиза в мире не сможет «привязать» дробь к конкретному стволу…
А все остальные факты — косвенные, любой, даже начинающий, адвокат развалит обвинение в пять минут. Троцкист — неуязвим для Фемиды.
Я стоял на детской площадке в окружении трех женщин разного возраста и молчал. Тамара Леонидовна, Полина и Янка смотрели на меня… Янка сосала палец, слегка покачивались качели на ржавеньких опорах.
— Не соси палец, — сказала Тамара Леонидовна и шлепнула Янку по руке.
— Ба-а, укоризненно протянула Янка.
И в этот момент заверещал мой сотовый. Мне ни с кем не хотелось говорить, я думал о подлом и неуязвимом Троцкисте… Мне ни с кем не хотелось говорить, но механически я вытащил трубу. И услышал голос Троцкиста!
Если бы он позвонил хотя бы на десять минут позже! Или хотя бы на пять… Все могло бы быть по-другому.
***
— З-здравствуйте, Андрей, — сказал Троцкист.
Меня обдало жаром. Меня просто окатило горячим потоком… И я ответил:
— Здравствуйте, Федор.
В трубке повисла тишина, и мне показалось, что я ощущаю, как скручиваются от напряжения соединяющие нас радиоволны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33