Поэтому мне пришлось ограничиться двумя ударами в морду ее сутенеру, который предложил мне «пройтись в туалет с этой леди», и уйти ни с чем. Исключая легкое моральное удовлетворение и нытье в правом кулаке.
С утра, обложившись архивными документами и чашками с холодным кофе, я сидел за своим столом. Первой появилась Лукошкина.
— Что? — несколько истерично поинтересовался я.
— Леша, мне завтра в Москву лететь — давай деньги на билеты!
— Анечка, сейчас нет, — сдерживаясь изо всех сил, проговорил я. — Заплати из своих, я потом компенсирую.
— Ну-у, начинается… Пусть Обнорский с тобой разбирается.
Дверь закрылась, и я попытался погрузиться в документы, но тут же зашел наш ловец малолеток.
— Скрипка, — решительно сказал Каширин, — гони деньги на агентессу — в «Прибалтийской» серьезное дело наклевывается…
Не поднимая головы, чтоб не убить его одним взглядом, я тихо сказал:
— Денег нет. Купи ей мороженое.
— Щас!… Может, мне ее в «Макдоналдсе» гамбургером угостить? Это же такая женщина, Леха…
— Нету!!! — проревел я и схватился за бюст Дзержинского.
— Все, — оскорбился Родик. — Срываешь операцию. Высылаю Обнорскому «молнию».
Я вскочил и, подбежав к двери, попытался ее запереть, но не успел — в кабинет вплыла Железняк, и, конечно же, с самым решительным видом.
— Замок чинишь? — поинтересовалась она. — Меня Глеб прислал сказать, что бумага кончается и картридж…
— Знаю!!! — заорал я так, что задрожали стекла. — Все знаю! И картридж, и мыло, и агенты, и понос, и золотуха — НЕТУ! Нету у меня денег!
Возможно, я был вне себя, но потомка революционного матроса это не тронуло, и она пожала плечами:
— А кому сейчас легко? Короче, он сказал, что Обнорский…
Ее речь прервал мой демонический хохот:
— Меня поставит к стенке! Но не расстреляет!!! — Я выпихнул ее из кабинета. — Потому что денег на патроны у меня нету! И все!
Я вновь стал запирать дверь, но ключ, естественно, заело. И когда раздался стук, я просто залез под стол. По безукоризненным австрийским туфлям, я понял, что пришла Агеева.
— Лешенька? Ау? — сказали австрийские туфли и подошли к столу. По тому, как напряглись их острые носки, я понял, что Марина Борисовна смотрит на меня сверху. Я затравленно посмотрел на нее снизу вверх, а что мне еще оставалось?
— Лешенька, — продолжала она как ни в чем не бывало. — Ты просил досье на некоего Ерша. Вот все, что есть — но крайне мало.
Я облегченно вздохнул и стал вылезать.
— И еще я хотела тебе посоветовать обратиться к Валечке Горностаевой, — добавила Агеева. — Она у нас большой спец по всевозможным кидалам.
Она пошла к дверям, и я подумал, что ради этой последней фразы она и приходила. Марина Борисовна ужасно любит поправлять наши с Горностаевой отношения. Хотя…
— Хотя вряд ли она станет тебе помогать, — донеслось от дверей.
— Почему это?
— Ну насколько я понимаю, ваши отношения в последнее время… То она у тебя курит в неположенном месте, то звонит в не правильное время… Ты же у нас непримиримый.
— Я?! — искренне изумился я. — Да я сама доброта и отзывчивость, если хотите знать!
Агеева тонко усмехнулась.
— Тогда Лешенька, будь добр, выдай мне под отчет рублей триста — мне фотобумага нужна для принтера…
— Убью… — только и смог произнести я.
— Что и требовалось доказать, — хихикнула она, выходя.

***
В квартире у Валентины я был впервые. На кухне — тем более. И ощущения у меня были, прямо скажем, не самые приятные. Впрочем, все было чистенько — никаких там лифчиков и трусиков на веревке под потолком, кормушек для котов и пятен на холодильнике. Меня смущала атмосфера назревающего скандала. Горностаева кормила ребенка. Из кое-каких прозвучавших в разговоре фактов я сделал вывод, что девочка была не ее. Насколько я разбираюсь в детях, ей было года четыре, хотя взгляд у нее был мудрый не по годам. Горностаева пихала ей в рот кашу и кричала в коридор:
— Все, кончилась халява! Я почти безработная, так что будь добра, подумай, как ты будешь зарабатывать на пропитание своей дочери!
На минуту в дверях кухни появилась полуголая девица, приложив к груди платье:
— Валюнь, посмотри — не толстит?
— Толстит! — заявила с набитым ртом девочка с таким же, как у девицы, курносым носиком.
Девица скривилась и убежала.
— Лопай, горе ты мое! — сказала Горностаева девочке и снова закричала в коридор:
— Ты меня вообще-то слышишь, сестрица?!
Девица вновь забежала на кухню, уже в другом платье, и умудрилась, натягивая чулок, чмокнуть дочь, потрепать Горностаеву по плечу, подмигнуть мне и спереть со стола бутерброд.
— Постараюсь не поздно! Если что — позвоню!
Валентина бросила ей вслед взгляд, способный пробить бронированную дверь, и заорала:
— Александра! Не смей убегать! Я кормила вас три года, теперь вы обо мне позаботьтесь!
В ответ ей хлопнула входная дверь.
Я напряженно думал, что бы сказать, особенно учитывая то, что меня тут как бы не замечали. Ситуацию спасла девочка.
Она тронула Горностаеву за руку и протянула ей ложку с кашей.
— На! Теперь я тебя буду кормить три года…
Валя засмеялась и поцеловала племянницу в измазанную кашей щечку. А потом соизволила мрачно посмотреть на меня.
— Зачем пришел? Тебя мне только не хватало.
— Валь, — мирно сказал я, — пойдем погуляем!

***
На улицу мы попали где-то через час.
Я, конечно, догадывался, что детей иногда укладывают спать, но даже не подозревал, сколько мероприятий нужно совершить, чтобы это сделать. Я чувствовал себя выжатым как лимон после получасового изматывающего допроса на тему «А какую сказку ты еще знаешь?». Руки и спина болели после игры в любимого коня начдива Чапаева, но я был даже горд тем, как ловко я заманил младшую Горностаеву в ванную под предлогом продолжения этой игры. Правда, «Чапаев», хоть и чудом, но так и не утонул в реке Урал.
Я припарковался на набережной Фонтанки. Горностаева стояла у парапета, зябко кутаясь в плащ. Оценив ее сходство с бедной Лизой, я мялся рядом, не зная с чего начать.
— Откуда ты свалился на мою голову? — как всегда вопреки всяческой логике спросила она.
— У меня был знакомый, который в детстве свалился из окна. С тех пор он классно говорит по-английски. И жалеет только о том, что не запомнил, каким именно боком стукнулся при падении. Говорит, что если бы запомнил, то смог бы писать потом научные работы и получить какое-нибудь звание. Возможно, даже Нобелевскую премию.
— Наверное, случилось что-то серьезное, раз ты стал повторяться, Скрипка.
Это все, для чего ты меня позвал?
— Слушай, Горностаева… — я старался говорить деловито, но с грустными женщинами у меня это редко получается.
Поэтому я не удержался и довольно жалобно вздохнул:
— Валя, мне нужна твоя помощь. Очень.
Она посмотрела на меня исподлобья.
— Хочу курить.
— Кури, здесь можно.
— В твоей машине. Я замерзла. И есть хочу.
— Прошу, — я с готовностью распахнул дверцу машины и стал церемонно ждать, пока Горностаева сядет. Я даже галантно захлопнул за ней дверцу.
Правда, заметив на стекле какую-то грязь, я стал старательно соскребать ее ногтем, но, заметив презрительный горностаевский взгляд, сел на водительское место.
— Да, а что это ты там говорила про «почти безработную»?
— Ухожу из Агентства.
— А чего?
— Из-за тебя…
Я подумал, что зря к ней поехал. А она взяла и закурила, нарушая все мои табу.
Стало понятно — я побежден. Будь проклят этот мерзкий понедельник!

***
Я хлопотал у плиты, на которой скворчала глазунья. Валя сидела за столом. Перед ней стояли бокал и бутылка «Нарзана». У нее было такое лицо, как будто она не знает, плакать ей или смеяться.
— Вот как я попал… Это были практически все деньги Агентства. А эти свиньи только насмехаются…
— А что ты хотел?… У тебя ничего не горит?
Я, чертыхаясь, соскреб подгоревшую яичницу на ее тарелку:
— Кое-какие съедобные фрагменты, по-моему, остались. Поешь.
— Не хочу.
Упрямства в ней было на семерых.
Впрочем, сегодня это на меня не подействовало.
— Валь, все изменится, клянусь…
— Если я тебе помогу?
Я подумал, что, наверное, это так и выглядит.
— Нет. Можешь не помогать. Я без тебя… скучаю.
Горностаева демонстративно достала сигареты.
— Да ну?
— Вообще-то здесь не курят… — сказал я очередную глупость. — Но один раз можно, как думаешь?
— Я думаю, как уже тоже не раз говорила, что завхоз — это диагноз… Да ладно, шучу… — смилостивилась она и, убрав сигареты, подцепила на вилку кусок яичницы. — Значит, Ерш. Помню такого. Начинал на Галере — кидал лохов направо и налево…
— Как его можно вычислить?
— В принципе, думаю, что он должен где-то числиться. Раз уж он недавно освободился, значит, находится под надзором.
Если уже не бросился в бега.
— Значит, найти его можно!
Я ждал целую вечность, пока она прожевала очередной кусок моего кулинарного позора.
— Леша, предположим, ты его нашел.
И что, придешь и попросишь назад деньги, заработанные нечестным путем? Или, может, в милицию обратишься?
Я вздрогнул.
— Нет, позору не оберешься… Можно морду набить.
— Сам в милицию загремишь.
— Я должен вернуть деньги!!! Желательно до приезда Обнорского.
Тут Горностаева встала и так потянулась, что не будь я расстроен — случилось бы непоправимое. В смысле, то, что уже случалось в этой самой квартире несколько раз. По ее взгляду было понятно, что она-то как раз не против. Сейчас она скажет: «Скрипка, я соскучилась», — подумал я. Но она сказала:
— Нужно их заработать.
Это было неожиданно.
— Пять тысяч? Если только тоже кого-нибудь кинуть…
— Зачем же «кого-нибудь»?
Я смотрел на нее недоуменно, как Спозаранник на Обнорского, когда тот говорит, что я полезный работник.
А она улыбнулась еще безнравственней и заявила:
— Расскажи-ка мне еще раз про эту квартиру.

***
Весь следующий день прошел в хлопотах. Начались они с отдела расследований. Спозаранник недовольно поглядывал на то, как я о чем-то шепчусь с Безумным Максом, но сделать ничего не мог. Поэтому он лишь время от времени окатывал меня холодной струей презрения, но я даже не ежился. Привычный.
Я жал на Макса, но тот, косясь на Спозаранника, юлил.
— Макс, да ведь это тебе ничего не стоит…
— Ну да-а… Ты вон на картриджи жмешься, а тут знаешь какой принтер нужен?
— Да будет тебе картридж! Макс, будь человеком!

***
Помощь Макса должна была обернуться немалыми расходами по возмещению Кононову морального вреда, который будет обязательно нанесен ему дополнительным внеплановым трудом. Но, поскольку возмещать предстояло алкоголем, меня это не пугало. Одна из моих загородных клиенток владела антикварным самогонным аппаратом и гнала такую амброзию, что Кононов улетит на седьмое небо от счастья, если только сделает все, что я попросил.
Неожиданно для себя я погрузился в воспоминания об этой волшебной клиентке. И в этом погружении дошел довольно далеко, но тут, слава Богу, передо мной выросла Горностаева, и туман рассеялся.
Глаза ее, конечно, выдавали, и Агеева, например, безошибочно определила бы, что она сегодня ночевала у меня и что поспать ей особенно не пришлось. Но в целом Горностаева держалась молодцом и даже попыталась мне не улыбнуться.
— Леша, — сказала она беззаботно. — Там пришел Степан. Пойдем, поговорим.
И мы пошли ко входу. Охранник у дверей мило беседовал с одной из самых кровавых акул питерской тележурналистики — Степаном Томским. На самом деле, фамилия у Степана была — Мордюшкин, и он даже какое-то время ей пользовался.
Но когда его экранные таланты начали приводить к снятию с должностей чиновников довольно высокого ранга и вооруженным разборкам между серьезными авторитетами, Мордюшкин стал Томским.
Я счел это правильным, ну что это за вершитель судеб — Мордюшкин?!
Завидев нас, Степа тут же сделал вид, будто бы не колол самым бессовестным образом охранника насчет наших будней и пикантных слухов про Обнорского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33