А она всем Олега предпочла!
И когда уже на четвертом курсе Олег учился, они поженились. Хорошая была свадьба, веселая… И все, казалось, будет у молодых безоблачно. Но на пятом курсе Олег вдруг заявил, что пойдет в КГБ. И — начался разлад. Полина была против категорически. Но и у Олега — характер…
А тут еще, как на грех, давний Полинин ухажер, ба-а-льшой «борец с режимом»… сын, кстати, партийного функционера немалого ранга… Так вот этот «борец» и, подчеркиваю, в некотором роде соперник Олега, тоже внес свою лепту в конфликт. Хотя и косвенно.
— А фамилию этого «демократа» не помните?
— Как не помнить? Островский. Федор Островский.
— Это не сын ли того Островского? Из обкома?
— Его, его сынок. Юноша не бездарный, но всерьез учиться не хотел. Он был другого склада совершенно. Искал популярности… Вот на гребне разоблачений КПСС и КГБ он и поднялся. Примкнул к каким-то анархистам. И на одном из митингов подрался с милиционером. Посадили. Так что университет он не закончил, но зато выступил «жертвой режима». Шел-то уже восемьдесят девятый, «антисоветчиков» уже не сажали… Посадили Федьку за элементарный мордобой, но для части нашего студенчества, уважаемый коллега, он стал «жертвой КПСС» и, соответственно, «кровавого КГБ». На этом фоне желание Олега пойти в комитет выглядело для многих… э-э… странно. Разрыв, конечно, не мгновенно произошел, а постепенно. Собственно, окончательно Олег и Полина разошлись, когда уже покинули альма-матер и Олег поступил на службу в КГБ. Говорили, что потом Полина сошлась с демократом-хулиганом. Но точно не скажу, не знаю… Возможно, сплетни.
— Скажите, Владимир Спиридонович, а ваш хулиган-демократ Островский заиканием не страдает? — спросил я. Я не знаю, почему я это спросил.
— Заиканием? Да это, голуба вы мой, такой краснобай — еще поискать. Цицерон! Язык без костей у Феди Островского.
— А что с ним потом стало? Где он сейчас?
— Вот этого не знаю, не скажу… Да мне он, признаться, и не интересен вовсе… Вы лучше Полине позвоните — она, возможно, в курсе.
***
Когда я вернулся в Агентство, меня ожидало три сообщения: звонила Елена Петровна Кондакова, звонил Троцкист и звонил Родя Каширин из Всеволожска.
— А какого черта Родион делает во Всеволожске? — спросил я.
Ответить на этот вопрос никто не мог.
Потом пришел Зудинцев и рассказал, что он неформально пообщался с убойщиками из Калининского района. Под кружечку пива… Это он так сказал, но, по моим оценкам, кружечек было три-четыре, а к ним еще кое-что, Я пьянку на работе ненавижу. Однако ежели для пользы дела, то не возражаю. Пользы, впрочем, не было:
— Мужики так сказали: сами-то они отрабатывали дело Гребешкова формально. Глухарь он и есть глухарь… Чего время впустую гробить? Но параллельно с ними работали «соседи». Эти за своего парня землю рыли! Просеяли всех его знакомых с детского сада… пустышка. Стоит ли нам, Андрей, время переводить? Если эфэсбэшники ничего не нарыли — а рыли они по полной схеме, — то ведь и мы, скорее всего, ничего не найдем.
— Ты, конечно, прав, Михалыч, — сказал я. — После того, как ФСБ с гребешком прошлась, ловить нечего… Но ведь есть еще и Троцкист!
— А при чем тут Троцкист?
— Не знаю. Но не дает он мне покоя.
***
Я позвонил Кондаковой, и Елена Петровна взволнованно сообщила мне, что рукопись подлинная.
— Есть заключение экспертизы? — спросил я.
— Официального еще нет. Но я показала текст эксперту-почерковеду центра судебных экспертиз Минюста {Правильное название: Северо-Западный региональный центр судебных экспертиз Министерства юстиции Российской Федерации}… Мнение эксперта однозначное: это — рука Льва Троцкого. Андрей Викторович?
— Да, Елена Петровна?
— Андрей Викторович, если у того человека, который передал вам эту страничку, есть другие материалы… их нужно добывать любой ценой. Вы понимаете?
— Понимаю, Елена Петровна… Любой ценой, говорите? Это можно. Мы его вычислим и будем пытать утюгом до тех пор, пока он не отдаст тексты. Отдаст — куда денется?
— Андрей Викторович, — растерянно сказала Кондакова и замолчала.
— Это шутка, Елена Петровна. Извините, глупая… Но с Троцкистом будем работать.
Едва я закончил разговор с Кондаковой, пришел мрачный Повзло. Сел и стал сетовать на жизнь: денег нет не только на оперрасходы, но и на бензин для нашей «антилопы»… И вообще, репортерам срочно нужны мобильники, иначе работа остановится.
— А по таксофону они звонить уже не могут? — спросил я строго.
— Тебе смешно? — сказал Коля. — Весело тебе, да? Дождемся.
Коля ушел и хлопнул дверью… Весело ли мне? Куда как весело!
Потом позвонил Троцкист. Кажется, он был изрядно выпивши, но заикался значительно меньше. Угрожал сжечь все тексты Троцкого, если я не выкуплю их…
Я его стал успокаивать, убеждал, что найдем компромисс, и снова предлагал встретиться лично. Он обложил меня матом и назвал «чекистской сукой». Вот так и пообщались.
***
Под вечер пришел возбужденный Родя и сказал:
— А я все-таки был прав, Шеф!
— Что такое? Опять вскрыл происки ФСБ?
— Какая, к черту, ФСБ. Я про Комарницкую.
— Понял: Комарницкая — тайный ликвидатор ФСБ… И ее овчарки тоже.
Родион закурил и сказал серьезно:
— Я не поленился съездить во Всеволожск, шеф.
— Да? А зачем?
— Дача Комарницких под Всеволожском. Я съездил и нашел следака, который вел проверку по факту самоубийства Стаса Комарницкого…
— Ну-ка, ну-ка.
— Следак считает, что Стаса убили. Либо сама Комарницкая, либо его заместитель, за которого Аллочка и вышла замуж спустя всего три месяца после «самоубийства» мужа… Но доказательств нет.
— Бывает, — согласился я. — Что предлагаешь?
— А что тут предложишь? Там даже дела не возбуждали — самоубийство. Следак говорит: наглая тварь. Он ей в лицо сказал: а не ты ли, Алла Феликсовна, муженька-то убила? А она в ответ: а ты докажи… Вот тварь какая!
— Не бери в голову, Родя, — ответил я… и вспомнил огромных кавказцев… и ухоженную, холеную руку Аллы с обручальным кольцом… и брюлики, подрагивающие в ушках. Еще я подумал, что прокуратурский следак, скорее всего, прав. Но его правота не подкреплена фактами, и Алла Комарницкая никогда не предстанет перед судом. Такова реальность. — Ты, — спросил я, — Родион, пробил телефоны, с которых звонил Троцкист?
— Да, — хмуро ответил Родя. — Звонил он с таксофонов возле метро «Площадь Мужества». Карта компании «Санкт-Петербургские таксофоны» на тридцать единиц, годна до тридцатого ноября.
Звонки только на твой номер… Осторожный, гад.
***
У Полины Гребешковой оказался очень приятный грудной голос, и она, кажется, нисколько не удивилась, когда я позвонил, представился и сказал, что хотел бы поговорить о ее бывшем муже — Олеге Гребешкове.
— Когда вас устроит? — спросила она.
Я ответил, что в любое удобное для нее время, но откладывать не хотелось бы.
— Приезжайте, — сказала она. — Я все равно сижу дома, на больничном. Записывайте адрес…
Я адрес-то уже знал. Знал и то, что вместе с Полиной прописана дочь Яна, 1993 года рождения, и Лосева Тамара Леонидовна, 1940 года, — очевидно, мать. Но говорить Полине этого я не стал. Адресочек, между прочим оказался недалеко от площади Мужества… Но это, конечно, ничего не означает.
Я запряг свою сивку-бурку и поехал.
На самой площади Мужества попал в хорошую пробку — после того, как линия метро оказалась разорванной, пробки здесь стали обычным делом. Полина жила в старенькой пятиэтажке на улице Хлопчина, из ее окон были видны стадион и парк Политеха.
Я извинился за визит в неудобное для этого время, но Полина сказала:
— Это не беда. Болею не я — Янка. Да и она уже, скорее, здорова, чем больна…
Гулять пойдешь, доча?
И Янка закричала: да-а, пойду-у…
Я понял, что Полина не хочет, чтобы девочка присутствовала при разговоре. Через пять минут Яна ушла, а мы с Полиной сели в маленькой кухне. В окно было видно, как Яна играет на детской площадке.
— Итак, Андрей… э-э… простите… — произнесла Полина.
— Если вы не против, то, может быть, обойдемся без отчеств? — спросил я.
Она кивнула: не возражаю… А потом вдруг заплакала. Я много раз видел, как плачут женщины, и каждый раз меня это угнетало… я не знал, что сказать или сделать, и сидел молча. За окном бушевало солнце, и скрипели качели на детской площадке.
— Извините, — сказала Гребешкова. — Извините меня… У вас есть сигареты?
***
— Да, конечно. — Я протянул сигареты, щелкнул зажигалкой. Она затянулась довольно неумело, закашлялась. — Вы… вы, Андрей, что-то узнали об убийстве Олега?
— Нет, Полина, я, к сожалению, почти ничего не знаю. Я пришел к вам за помощью… Расскажите мне про Олега.
— Про Олега, — сказала она, — можно рассказывать долго. Он ведь очень цельный был человек. Очень глубокий.
Я ведь, по сути, многие годы не понимала его… Что конкретно вас интересует?
— Почему вы расстались, Полина?
— О-о, какой вопрос… По наивности.
По глупости, если хотите. Время было дурное — угарно-демократическое. Все что-то разоблачали, ниспровергали… В общем, долго рассказывать, но когда Олег заявил, что пойдет работать в КГБ, на факультете начали его травить. Вопили о демократии, о праве вслух высказывать свои взгляды и — травили подленько. Заправлял этим делом профессор Немчинов…
— Владимир Спиридонович? — удивился я.
— Вы знакомы?
— Да, я был на кафедре… Немчинов показался мне глубоко порядочным человеком. И об Олеге он отзывался в высшей степени положительно…
— А вам что — никогда не встречались подлецы в обличье порядочного человека?
— Встречались, но Немчинов…
— Именно Немчинов больше всех обозлился на Олега, когда узнал, что лучший его ученик вдруг собрался в КГБ, — сказала Полина. На лице у нее обозначилась вертикальная морщинка между бровей. — Травили Олега. Доставалось и мне… А я же еще девчонка была. Замужняя женщина, но девчонка. Потом я забеременела. Сказала Олегу: себя не жалко, меня не жалко — ребенка-то пожалей. И он сказал: да.
Но у меня выкидыш случился. Он очень трепетно ко мне относился. А я решила, что из-за него этот выкидыш. И что-то во мне переменилось, перегорело… Господи, зачем я вам это говорю?!
Полина взяла еще одну сигарету из пачки, повертела в руках и положила обратно.
— В общем, я вела себя мелко, пакостно, по-бабски мстительно… И ведь нельзя сказать, что я не понимала, что делаю.
Понимала. Не все, не до дна, но понимала. Теперь я это вижу очень ясно. И мне почему-то кажется, что если бы я осталась с Олегом — все было бы по-другому. Но тогда процесс, как говорил Горбачев, пошел… теперь надо углубить. Я и углубила.
Я Олегу изменила и сделала так, чтобы он об этом догадался. Какой же я была дрянью!…Вы меня осуждаете?
— Нет, — сказал я не правду.
— Вы лжете. Но теперь это не важно.
В девяностом году мы расстались окончательно. Мне мама говорила: дура ты, дура, Полинка! Где ты еще такого мужика найдешь?… А я и сама знала, что дура и стерва, но уже делала всем все назло, А тут из тюрьмы вернулся Федька. Вы слышали про историю Федора Островского?
— Краем уха.
— Уже много, — усмехнулась Полина. — Федька и того не стоит. Сел он за драку с милиционером на митинге. Папа у Федьки был большой партийной шишкой, но сынка отмазать не сумел — КПСС уже шаталась. Вот так Федька и стал «жертвой режима»… Отсидел, вышел…
Приперся ко мне. Мне бы выгнать его к черту. Но мне хотелось Олега еще раз оскорбить, унизить, и я стала жить с Федором. Он тогда все рвался в политику.
Шустрил возле Собчака. В публичной политике делать ему, конечно, было нечего, но где-то он крутился, что-то организовывал, даже статья о нем была в «Огоньке»…
В девяносто третьем у нас Янка родилась.
Я тогда оттаяла. Федора я не любила, но привыкла уже… да и дочка… У вас, Андрей, есть дети?
— Нет.
— Тогда вам трудно меня понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
И когда уже на четвертом курсе Олег учился, они поженились. Хорошая была свадьба, веселая… И все, казалось, будет у молодых безоблачно. Но на пятом курсе Олег вдруг заявил, что пойдет в КГБ. И — начался разлад. Полина была против категорически. Но и у Олега — характер…
А тут еще, как на грех, давний Полинин ухажер, ба-а-льшой «борец с режимом»… сын, кстати, партийного функционера немалого ранга… Так вот этот «борец» и, подчеркиваю, в некотором роде соперник Олега, тоже внес свою лепту в конфликт. Хотя и косвенно.
— А фамилию этого «демократа» не помните?
— Как не помнить? Островский. Федор Островский.
— Это не сын ли того Островского? Из обкома?
— Его, его сынок. Юноша не бездарный, но всерьез учиться не хотел. Он был другого склада совершенно. Искал популярности… Вот на гребне разоблачений КПСС и КГБ он и поднялся. Примкнул к каким-то анархистам. И на одном из митингов подрался с милиционером. Посадили. Так что университет он не закончил, но зато выступил «жертвой режима». Шел-то уже восемьдесят девятый, «антисоветчиков» уже не сажали… Посадили Федьку за элементарный мордобой, но для части нашего студенчества, уважаемый коллега, он стал «жертвой КПСС» и, соответственно, «кровавого КГБ». На этом фоне желание Олега пойти в комитет выглядело для многих… э-э… странно. Разрыв, конечно, не мгновенно произошел, а постепенно. Собственно, окончательно Олег и Полина разошлись, когда уже покинули альма-матер и Олег поступил на службу в КГБ. Говорили, что потом Полина сошлась с демократом-хулиганом. Но точно не скажу, не знаю… Возможно, сплетни.
— Скажите, Владимир Спиридонович, а ваш хулиган-демократ Островский заиканием не страдает? — спросил я. Я не знаю, почему я это спросил.
— Заиканием? Да это, голуба вы мой, такой краснобай — еще поискать. Цицерон! Язык без костей у Феди Островского.
— А что с ним потом стало? Где он сейчас?
— Вот этого не знаю, не скажу… Да мне он, признаться, и не интересен вовсе… Вы лучше Полине позвоните — она, возможно, в курсе.
***
Когда я вернулся в Агентство, меня ожидало три сообщения: звонила Елена Петровна Кондакова, звонил Троцкист и звонил Родя Каширин из Всеволожска.
— А какого черта Родион делает во Всеволожске? — спросил я.
Ответить на этот вопрос никто не мог.
Потом пришел Зудинцев и рассказал, что он неформально пообщался с убойщиками из Калининского района. Под кружечку пива… Это он так сказал, но, по моим оценкам, кружечек было три-четыре, а к ним еще кое-что, Я пьянку на работе ненавижу. Однако ежели для пользы дела, то не возражаю. Пользы, впрочем, не было:
— Мужики так сказали: сами-то они отрабатывали дело Гребешкова формально. Глухарь он и есть глухарь… Чего время впустую гробить? Но параллельно с ними работали «соседи». Эти за своего парня землю рыли! Просеяли всех его знакомых с детского сада… пустышка. Стоит ли нам, Андрей, время переводить? Если эфэсбэшники ничего не нарыли — а рыли они по полной схеме, — то ведь и мы, скорее всего, ничего не найдем.
— Ты, конечно, прав, Михалыч, — сказал я. — После того, как ФСБ с гребешком прошлась, ловить нечего… Но ведь есть еще и Троцкист!
— А при чем тут Троцкист?
— Не знаю. Но не дает он мне покоя.
***
Я позвонил Кондаковой, и Елена Петровна взволнованно сообщила мне, что рукопись подлинная.
— Есть заключение экспертизы? — спросил я.
— Официального еще нет. Но я показала текст эксперту-почерковеду центра судебных экспертиз Минюста {Правильное название: Северо-Западный региональный центр судебных экспертиз Министерства юстиции Российской Федерации}… Мнение эксперта однозначное: это — рука Льва Троцкого. Андрей Викторович?
— Да, Елена Петровна?
— Андрей Викторович, если у того человека, который передал вам эту страничку, есть другие материалы… их нужно добывать любой ценой. Вы понимаете?
— Понимаю, Елена Петровна… Любой ценой, говорите? Это можно. Мы его вычислим и будем пытать утюгом до тех пор, пока он не отдаст тексты. Отдаст — куда денется?
— Андрей Викторович, — растерянно сказала Кондакова и замолчала.
— Это шутка, Елена Петровна. Извините, глупая… Но с Троцкистом будем работать.
Едва я закончил разговор с Кондаковой, пришел мрачный Повзло. Сел и стал сетовать на жизнь: денег нет не только на оперрасходы, но и на бензин для нашей «антилопы»… И вообще, репортерам срочно нужны мобильники, иначе работа остановится.
— А по таксофону они звонить уже не могут? — спросил я строго.
— Тебе смешно? — сказал Коля. — Весело тебе, да? Дождемся.
Коля ушел и хлопнул дверью… Весело ли мне? Куда как весело!
Потом позвонил Троцкист. Кажется, он был изрядно выпивши, но заикался значительно меньше. Угрожал сжечь все тексты Троцкого, если я не выкуплю их…
Я его стал успокаивать, убеждал, что найдем компромисс, и снова предлагал встретиться лично. Он обложил меня матом и назвал «чекистской сукой». Вот так и пообщались.
***
Под вечер пришел возбужденный Родя и сказал:
— А я все-таки был прав, Шеф!
— Что такое? Опять вскрыл происки ФСБ?
— Какая, к черту, ФСБ. Я про Комарницкую.
— Понял: Комарницкая — тайный ликвидатор ФСБ… И ее овчарки тоже.
Родион закурил и сказал серьезно:
— Я не поленился съездить во Всеволожск, шеф.
— Да? А зачем?
— Дача Комарницких под Всеволожском. Я съездил и нашел следака, который вел проверку по факту самоубийства Стаса Комарницкого…
— Ну-ка, ну-ка.
— Следак считает, что Стаса убили. Либо сама Комарницкая, либо его заместитель, за которого Аллочка и вышла замуж спустя всего три месяца после «самоубийства» мужа… Но доказательств нет.
— Бывает, — согласился я. — Что предлагаешь?
— А что тут предложишь? Там даже дела не возбуждали — самоубийство. Следак говорит: наглая тварь. Он ей в лицо сказал: а не ты ли, Алла Феликсовна, муженька-то убила? А она в ответ: а ты докажи… Вот тварь какая!
— Не бери в голову, Родя, — ответил я… и вспомнил огромных кавказцев… и ухоженную, холеную руку Аллы с обручальным кольцом… и брюлики, подрагивающие в ушках. Еще я подумал, что прокуратурский следак, скорее всего, прав. Но его правота не подкреплена фактами, и Алла Комарницкая никогда не предстанет перед судом. Такова реальность. — Ты, — спросил я, — Родион, пробил телефоны, с которых звонил Троцкист?
— Да, — хмуро ответил Родя. — Звонил он с таксофонов возле метро «Площадь Мужества». Карта компании «Санкт-Петербургские таксофоны» на тридцать единиц, годна до тридцатого ноября.
Звонки только на твой номер… Осторожный, гад.
***
У Полины Гребешковой оказался очень приятный грудной голос, и она, кажется, нисколько не удивилась, когда я позвонил, представился и сказал, что хотел бы поговорить о ее бывшем муже — Олеге Гребешкове.
— Когда вас устроит? — спросила она.
Я ответил, что в любое удобное для нее время, но откладывать не хотелось бы.
— Приезжайте, — сказала она. — Я все равно сижу дома, на больничном. Записывайте адрес…
Я адрес-то уже знал. Знал и то, что вместе с Полиной прописана дочь Яна, 1993 года рождения, и Лосева Тамара Леонидовна, 1940 года, — очевидно, мать. Но говорить Полине этого я не стал. Адресочек, между прочим оказался недалеко от площади Мужества… Но это, конечно, ничего не означает.
Я запряг свою сивку-бурку и поехал.
На самой площади Мужества попал в хорошую пробку — после того, как линия метро оказалась разорванной, пробки здесь стали обычным делом. Полина жила в старенькой пятиэтажке на улице Хлопчина, из ее окон были видны стадион и парк Политеха.
Я извинился за визит в неудобное для этого время, но Полина сказала:
— Это не беда. Болею не я — Янка. Да и она уже, скорее, здорова, чем больна…
Гулять пойдешь, доча?
И Янка закричала: да-а, пойду-у…
Я понял, что Полина не хочет, чтобы девочка присутствовала при разговоре. Через пять минут Яна ушла, а мы с Полиной сели в маленькой кухне. В окно было видно, как Яна играет на детской площадке.
— Итак, Андрей… э-э… простите… — произнесла Полина.
— Если вы не против, то, может быть, обойдемся без отчеств? — спросил я.
Она кивнула: не возражаю… А потом вдруг заплакала. Я много раз видел, как плачут женщины, и каждый раз меня это угнетало… я не знал, что сказать или сделать, и сидел молча. За окном бушевало солнце, и скрипели качели на детской площадке.
— Извините, — сказала Гребешкова. — Извините меня… У вас есть сигареты?
***
— Да, конечно. — Я протянул сигареты, щелкнул зажигалкой. Она затянулась довольно неумело, закашлялась. — Вы… вы, Андрей, что-то узнали об убийстве Олега?
— Нет, Полина, я, к сожалению, почти ничего не знаю. Я пришел к вам за помощью… Расскажите мне про Олега.
— Про Олега, — сказала она, — можно рассказывать долго. Он ведь очень цельный был человек. Очень глубокий.
Я ведь, по сути, многие годы не понимала его… Что конкретно вас интересует?
— Почему вы расстались, Полина?
— О-о, какой вопрос… По наивности.
По глупости, если хотите. Время было дурное — угарно-демократическое. Все что-то разоблачали, ниспровергали… В общем, долго рассказывать, но когда Олег заявил, что пойдет работать в КГБ, на факультете начали его травить. Вопили о демократии, о праве вслух высказывать свои взгляды и — травили подленько. Заправлял этим делом профессор Немчинов…
— Владимир Спиридонович? — удивился я.
— Вы знакомы?
— Да, я был на кафедре… Немчинов показался мне глубоко порядочным человеком. И об Олеге он отзывался в высшей степени положительно…
— А вам что — никогда не встречались подлецы в обличье порядочного человека?
— Встречались, но Немчинов…
— Именно Немчинов больше всех обозлился на Олега, когда узнал, что лучший его ученик вдруг собрался в КГБ, — сказала Полина. На лице у нее обозначилась вертикальная морщинка между бровей. — Травили Олега. Доставалось и мне… А я же еще девчонка была. Замужняя женщина, но девчонка. Потом я забеременела. Сказала Олегу: себя не жалко, меня не жалко — ребенка-то пожалей. И он сказал: да.
Но у меня выкидыш случился. Он очень трепетно ко мне относился. А я решила, что из-за него этот выкидыш. И что-то во мне переменилось, перегорело… Господи, зачем я вам это говорю?!
Полина взяла еще одну сигарету из пачки, повертела в руках и положила обратно.
— В общем, я вела себя мелко, пакостно, по-бабски мстительно… И ведь нельзя сказать, что я не понимала, что делаю.
Понимала. Не все, не до дна, но понимала. Теперь я это вижу очень ясно. И мне почему-то кажется, что если бы я осталась с Олегом — все было бы по-другому. Но тогда процесс, как говорил Горбачев, пошел… теперь надо углубить. Я и углубила.
Я Олегу изменила и сделала так, чтобы он об этом догадался. Какой же я была дрянью!…Вы меня осуждаете?
— Нет, — сказал я не правду.
— Вы лжете. Но теперь это не важно.
В девяностом году мы расстались окончательно. Мне мама говорила: дура ты, дура, Полинка! Где ты еще такого мужика найдешь?… А я и сама знала, что дура и стерва, но уже делала всем все назло, А тут из тюрьмы вернулся Федька. Вы слышали про историю Федора Островского?
— Краем уха.
— Уже много, — усмехнулась Полина. — Федька и того не стоит. Сел он за драку с милиционером на митинге. Папа у Федьки был большой партийной шишкой, но сынка отмазать не сумел — КПСС уже шаталась. Вот так Федька и стал «жертвой режима»… Отсидел, вышел…
Приперся ко мне. Мне бы выгнать его к черту. Но мне хотелось Олега еще раз оскорбить, унизить, и я стала жить с Федором. Он тогда все рвался в политику.
Шустрил возле Собчака. В публичной политике делать ему, конечно, было нечего, но где-то он крутился, что-то организовывал, даже статья о нем была в «Огоньке»…
В девяносто третьем у нас Янка родилась.
Я тогда оттаяла. Федора я не любила, но привыкла уже… да и дочка… У вас, Андрей, есть дети?
— Нет.
— Тогда вам трудно меня понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33