А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


— Это рискованно, — тихо сказал он. — Я могу не выжить.
— Можешь. Хорошо сказано. Можешь… — Геп осмотрел на свет клинок меча. — Но если не поклянешься здесь и сейчас, то не выживешь наверняка. Без всякого «могу».
— Понимаю. — Дебрен коснулся медальона подушечками пальцев. — Клянусь.
Парнишка не спеша спрятал амулет под одежду. Его лицо заметно расслабилось. Мязга позволил себе облегченно вздохнуть.
— Ну, можно собираться. — Он засунул пестик за пояс. — Все в порядке.
— Подожди, — жестом остановил его светловолосый. — Давай бумагу.
— А, верно. — Мязга подошел, протянул Дебрену сложенный вчетверо небольшой листок. — Он покрыт специальным клеем. Лизнете на обороте и будет держать. Безразлично, куда прилепить: к стене или… э-э-э… ну, к трупу. Хороший клей. Полталера за флакон.
Магун осторожно развернул лист. Он был чуть больше ладони. Вероятно, не случайно, потому что приложили к нему именно человеческую ладонь, смоченную черной краской.
— Что это?
— Наш опознавательный знак, — сказал с плохо скрываемой гордостью Геп, вставая со стула. — Невидимая рука народного правосудия. Того, которое сметет тирана с дефольского трона. Оставь ее где-нибудь рядом, когда Кипанчо уже… Ну, сам понимаешь. Пошли, Мязга.
— Еще один вопрос, — поднял голову Дебрен. — Почему именно так?
На сей раз никто не спешил с ответом. Особенно Геп. Однако, надо отдать ему должное, он и не вышел, прикинувшись глухим, и не уничтожил взглядом Мязгу, когда тот наконец заговорил.
— Потому что нам самострелы держать запрещено, да и лук можно иметь только по специальному разрешению и лишь благородным для охоты. Даже с мечом показываться опасно, если у тебя нет хорошего объяснения. А Кипанчо почти никогда лат не снимает, да и рыцарь он очень крепкий, хоть псих и изверг. Нам с ним не справиться при таком-то оружии. — Он провел пальцем по пестику. — Вот потом, когда начнется… Тогда мы будем драться открыто, лицом к лицу, в латах, со щитами, метательными машинами. Но сейчас…
— Пошли, — тихо сказал Геп. — Кому ты объясняешь? Он хочет остаться в живых в десять раз сильнее, чем мы. Хотя бы потому, что это не его война. Да, Дебрен, в конюшне тебя твой мул дожидается. И веревка, о которой ты спрашивал. Возвращайся к рыцарю и делай, что обещал. У тебя до завтра есть время. Потому что мы, понимаешь, латы из луков домашней работы не пробьем, а с предателем, который слово не сдержал, пожалуй, справимся.
Понемногу темнело, но крышу ветряка он видел на фоне заходящего солнца очень хорошо. Даже слишком.
На крыше не было никого.
Он поехал медленнее, шагом, через лужи, почти доходящие мулу до бабок, испачканный, утомленный и как-то сразу сникший. Над придорожными вербами с криком носились вороны, а он тащился по заболоченным полям и пытался найти хоть какое-нибудь подходящее объяснение. И не находил. Он был чародеем и не верил в сказочные завершения. Еще двести шагов. За зарослями поворот, потом другой, а уж потом пруд и новенькая, еще пахнущая деревом усадьба, в которой все должно быть свежим и радостным, напоенным, возможно, глупой и наивной, но все же надеждой.
Должно. Но не будет. Потому что мир вовсе не таков, каким его рисуют в сказках для детей.
Он остановил мула. Почесал вспотевшую шею животного и задумался. Ненадолго. Потом сунул руку под кафтан за легким, не позвякивающим кошельком, висящим на шее на ремешке. Трудно сказать зачем. Пожалуй, не за тем, чтобы нащупать пальцами сплюснутый кусочек металла. Что общего могло быть у деформированного серебряного шарика со смертью маленькой дефольки, погибшей, упав с крыши?
Ничего.
«А со мной?»
«Тоже ничего? Действительно ли ничего? Тогда почему же так…»
— Как все это банально, — сказал Деф Гроот, выходя из кустов калины. — Стоит наездник на развилке дорог и думает: ехать налево? Или прямо? Потом хватается за серебряную монету, чтобы сыграть в орла и решку… Ох, прости. Это не монета? Я прав?
— Что ты тут делаешь? — сухо спросил Дебрен, засовывая за пазуху и мешочек, и сплюснутый шарик.
— То же, что и ты. Размышляю в одиночестве, вдали от людей. А говоря честно, ищу мягких листьев и уединенного местечка. Остальное не объясняю, потому что, насколько вижу, твое настроение вовсе не располагает к таким диалогам. У тебя сердце в груди играет, у меня — кишки в брюхе. Это было серебро, правда?
— Не твое дело.
— Может, мое, может, и нет. Напоминаю, что спор ты проиграл. И расплатился фальшивыми денариями. Не хочу подвергать сомнению твою порядочность, но знаю, как работает в таких случаях человеческий ум. Посей в нем зерна сомнения, и он примется молоть из них муку, пробовать на вкус и в конце концов испечет огромный каравай, гораздо больший, чем было зерна. Возможно, когда-нибудь упьется, позволит заговорить подсознанию. А оно вопреки моей воле очернит тебя в глазах людей. Обвинит в обмане.
Дебрен вздохнул, вытянул ремешок с шариком из-под кафтана.
— Этого достаточно? Или, может, надо треснуть тебя по черепушке? И не один раз, потому что до сих пор неизвестно, где у тебя твое подсознание сидит.
— Не надо. — Деф Гроот не думал отступать, хотя любопытство подтолкнуло его к самому стремени. — Какой-то странный амулет. Ты член секты?
— Это не… — Дебрен прикусил язык. — Не твое дело. И не начинай заново свою шуточку с подсознанием.
— Не начну, — согласился рыжий. — Но ты делаешь глупости. Обвинение в удавшемся обмане — невелик позор, а в глазах многих даже повод для гордости. А вот обвинение в принадлежности к секте… У-у-у. Пытки и костер.
— Это не амулет и не сектантский знак. Всего лишь памятка.
— Ага. О чем-то приятном?
— Странном, — буркнул Дебрен после недолгого раздумья.
— Как и запах мяты, — слегка усмехнулся душист.
— Прости, что повторяюсь, но это…
— …не мое дело, — докончил Деф Гроот. — Прощаю. А ты в свою очередь прости, что я пытаюсь облегчить твою истомленную душу. Профессиональный рефлекс. Можно дать тебе совет? Бесплатный.
— Н-н-нет.
— Ага, ты усомнился. Добрый знак. Значит, понимаешь, что существует проблема. Ну что ж. Нет так нет. Но я скажу, чем закончится твое самоудушение вопросов. Выдавишь их когда-нибудь в паршивом трактире за третьей кружкой скверного пива. А какой-нибудь заплеванный, уткнувшийся мордой в миску голодранец, который вместе с тобой будет лакать, очнется на миг и скажет: «Трахать их всех, курв траханных», и ты, возможно, последуешь его совету. И даже если какой-нибудь маримальской болезни не поймаешь, то ничего тебе до конца жизни твой серебряный шарик хорошего не принесет, а лишь горечь и обиду на самого себя.
Дебрен ударил мула пяткой в бок. Животное медленно двинулось вперед, в сторону ветряка. Деф Гроот пошел рядом, не обращая внимания на доходящую до щиколоток грязь.
— Чего ты, собственно, хочешь?
— Помочь. Тебе же нужна помощь.
— Мне? — криво усмехнулся магун. — Она девочке была нужна.
Некоторое время двигались молча.
— Ей я помочь не мог, — буркнул Деф Гроот. — Тебе — могу.
— Я не сижу на краю крыши, уставившись в пропасть перепуганными глазами.
— Но когда-нибудь можешь сесть.
— Глупости.
— Я незаурядный душист, Дебрен. Знаю, что говорю.
Они миновали первый поворот, подходили ко второму.
Дебрен смотрел вверх, на конец устремленного в небо крыла ветряка. Там сидела какая-то птица. Нахохлившаяся, как та девочка, образ которой стоял у него в глазах.
— Ты знаешь, что говоришь. И ты незаурядный. Но я не приму от тебя совета. Несомненно, доброго. Потому что тогда я окажусь твоим должником, благодарным тебе. А быть благодарным тому, кто пальцем не пошевелит, когда надо спасать детей, я не умею. Я не говорю о том, чтобы подвергать опасности жизнь или жертвовать имуществом. Не пойми меня неверно. Я говорю о том, чтобы пошевелить пальцем. Между нами — ее кровь, Деф Гроот. Этого ты не изменишь.
Миновали второй поворот. За ним все было таким, как прежде. Телега, два костра, тучи комаров. Санса, укрывшийся в клубах дыма и вперившийся в горшок с варившимся на ужин супом. И жена насосника, копошащаяся у своих горшков. Ее лицо…
Дебрен остановился. С лицом женщины что-то было не так.
Из-за ветряка вышел Кипанчо. Проходя мимо накрытого одеялом стола, задержался, наклонился, поднял что-то маленькое, сунул под одеяло. Дебрен слез, медленно, на слегка занемевших ногах двинулся навстречу. Раньше этого стола не было. Но что-то, что скрывалось под полосчатым одеялом…
— Ты припозднился, мэтр, — меланхолически улыбнулся ему Кипанчо. — У чудовища, как видишь, уже нет заложницы.
— Вижу. — Он не знал, что можно было бы сказать еще.
— С мула ты свалился, что ли? — Рыцарь глянул на покрытые сгустками крови брови, на перевязанную руку. — Не надо было так гнать.
— Я вижу, — повторил Дебрен и сглотнул. — Девочка… где она?
— В будке, которая этим бедолагам служит домом. Мать ее собирается купать.
Дебрен посмотрел на женщину. Ее лицо ничего не выражало. Ни радости, ни горя. Некоторые люди реагируют именно так. Просто кипятят воду.
— Деф Гроот… Ты должен с ней поговорить.
— Нет, Дебрен, — спокойно ответил душист. В глазах у него стояла такая же грустная улыбка, как и у Кипанчо. — Надо тебе кое-что объяснить, потому что, вижу…
— Ты скотина.
— Не возмущайтесь, мэтр, — встрял в разговор рыцарь. — Деф Гроот знает, что делает. Чудовище все еще подает звуки, а значит, живет. А пока оно живет, эти люди находятся под влиянием его чар, безвольные, словно куклы. Я знаю это по собственному опыту.
— Господин Кипанчо, что касается вас, так…
— Она жива, — быстро прервал его Деф Гроот. — Не свалилась…
— Что?
— Она сбросила веревку.
— Что?
— Мой хозяин забрался на самую крышу, — терпеливо пояснил Санса, выросший рядом как из-под земли. — Я бы пошел сам, но ведь это веревка дефольская, непрочная. Мужчину солидного телосложения могла не выдержать, тем более с девчонкой на спине. А господин Деф Гроот, хоть легкий и по ловкости почти белке ровня, не дал себя уговорить.
— Он ученый, — снисходительно заметил Кипанчо. — А это была работа для людей действия, таких, как мы, Санса.
— Она сбросила веревку? — все еще не верил Дебрен. Деф Гроот, не очень красиво ухмыляясь, стянул одеяло со стола. Дебрен замолчал, но мираж не исчезал. Вся столешница была завалена леденцами, пирожками с разнообразной глазурью, кучками шоколада, сахарным горошком, звездочками, лодочками, мельничками, тряпичными куколками и мишками из кроличьего меха, сушеными фигами, изюмом и, пожалуй, всем, что могла предложить жаждущей лакомств и игрушек детворе богатая ярмарка.
— Какая десятилетняя девочка устоит? Достаточно было просто показать. Кипанчо даже особенно жестикулировать не пришлось.
— Пришлось, — не слишком дружелюбно бросил оруженосец. — Потому что вы не сумели бы как следует перевести его слова.
— Я знаю крестьян, — сказал Деф Гроот. — Легко было предвидеть, что человек их крови за несколько побрякушек забудет о чести и сделает то, что ему велят.
— Но откуда все это?.. — Дебрен прошелся пальцами по сладостям и фигуркам.
— В стране, где так много четырехруких чудовищ, дети очень пугливы, вот я и прикупил заранее немного сладостей. Раздаем по деревням, — разъяснил Кипанчо.
— И за это дети вас любят, — подытожил Деф Гроот, неприятно улыбнувшись. — А слава о ваших деяниях идет по свету, поэтому мир присылает рыцарю Кипанчо много денег, чтобы ему было на что покупать сладости для грустных детей Дефоля. А также, что требует немного более значительных сумм, новые копья вместо поломанных.
— Правда, — невозмутимо согласился Кипанчо. — Последнее время дела у нас идут лучше. Люди поняли, что такое ветряки. Наконец-то.
Дебрен взял со стола сушеную фигу и принялся жевать. Есть ему не хотелось, но еще больше не хотелось что-либо говорить.
* * *
Разбудило его фырканье коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56