Ванрингер, обаятельно улыбнувшись, передвинулся вначале направо, чтобы заслонить ощипывающего курицу сообщника, затем налево, где стояла телега. Лишь теперь Дебрен задумался над колористикой этой группы. И люди, и волы, и даже массивно и старательно изготовленный экипаж выделялись на веселеньком зеленом фоне чернотой одежд, шерсти и краски. При этом они не походили ни на кучку странствующих монахов, ни на шайку ночных разбойников.
— Я совершенно не понимаю, о чем вы, господин Санса, — заявил с легкой обидой в голосе Ванрингер. — Вероятно, не о той курице, которую так нежно прижимает к груди Пьето?
Рослый, но весьма прыткий детина перестал прятать куриную тушку за спину и с растерянным видом свежеиспеченного отца прижал ее к животу.
— Не думаете же вы… Нет, это просто смешно. Он, понимаете, страшно переживает чужую смерть и боль, сразу же, добряга, расстраивается. Вероятно, хотел спасти птичку, задушенную лисой.
— Переживает? Он? При вашей-то профессии?
— Если б вы знали! Вначале я тоже косо поглядывал на столь сентиментального слугу. Я-то ведь человек старой закалки, но теперь уже понимаю, что именно так и надо себя вести. Когда клиент видит слезы на глазах и благородное страдание на лице, то меньше на цены сетует.
— А перья он, видимо, от сострадания выдирал у курицы-то?
— Господин оруженосец, вы человек военный, поэтому вполне можете не знать тонкостей нашей профессии. Но вам наверняка доводилось слышать, что любого типа выдирание очень крепко связано с отчаянием, причем с незапамятных времен. Так, например, женщина волосы у себя на голове рвет, когда с мертвым мужем прощается, а мужчина, попав в беду, бороду и усы дергает. А как ведут себя на похоронах плакальщицы? Рвут на себе одежды!
— Послушай, Ванрингер, тебе, похоже, кажется, что ты с моим господином разговариваешь. А это не так. Это я, Санса по прозвищу Толстый. Никакой не странствующий рыцарь, а оруженосец, твердо стоящий ногами на земле, хоть временно и пребывающий в седле. Меня так просто вокруг пальца не обведешь. Пьете вы тоже от отчаяния? Все пятеро. Ну ладно, один впечатлительный… Пусть так. Допустим. Но вся фирма?!
Дебрен глядел на углы фургона, украшенные колонками. Они были окованы полированной, а может, даже посеребренной жестью и снабжены оголовками, которые уж точно были покрыты серебром. Передние были выполнены в виде Махрусовых колес с пятью спицами, задние имели форму человеческих черепов. Большая часть украшений и кузова была демонтирована, но магун начинал догадываться о назначении экипажа. Только не был уверен, продолжает ли тот служить по назначению и сейчас. На перецивилизованном Востоке нередко случались банкротства, а на распродажах можно было сравнительно дешево приобрести совершенно невероятные вещи.
— Это называется полевая тризна, — пояснил Ванрингер не моргнув глазом. — Объединенная с поминками в честь павшего противника, коий хоть и враг, однако же крепко-таки сопротивлялся и должен быть помянут. Как храбрый воин ты не можешь не знать этого рыцарского обычая.
Санса засопел и еще больше покраснел.
— А трубы на телеге? — Он обвиняюще указал пальцем. — А зубчатые передачи из закаленной стали? Все самое ценное в ветряке?! Дураком меня считаете?
— Вы напрасно так волнуетесь, — спокойно заметил Ванринген. — Я не виноват в том, что мне приходится нести дополнительные расходы, гоняя по болотам волов и телегу. Поверьте, невелика радость, не говоря уж о выгодах. Однако после недавнего восс… я хотел сказать — бунта… санитарные нормы и предписания зверски ужесточили, потому что бунтарей полегло столько, что от трупных ядов вспыхнула эпидемия. Да, золотое это было времечко, — он блаженно улыбнулся, — а обороты дай Боже… Впрочем, у каждой палки два конца, и один из них обязательно по лбу бьет. Поэтому вице-король своим декретом установил, что когда суммарная трупная масса, то есть масса людей, коней и крупного рогатого скота, тянущего военные машины, превысит двадцать центнеров, то внутренности падших должны быть извлечены и перевезены в указанное декретом место. Там, будучи окроплены епископом либо равным ему по рангу священнослужителем, они уже большого вреда не нанесут, а польза от них будет, ибо они крыс от голода отвлекут. Поэтому мы, люди законопослушные, требуху и прочие внутренности этого ветряка вывозим. Без обиды, с Божьим благословением, потому что на этом ветряковом трупе курия, а следовательно, и Господь наш, неплохо заработают.
Дебрен по-прежнему не понимал. Начал подозрительно присматриваться к лицам одетых в черное помощников Ванрингера и их расстегнутым для прохлады одеждам. Фанатический блеск в глазах или же священное кольцо на груди многое бы объяснили. За последнее время на Востоке возникло немало удивительных сект. Хотя, правду говоря, о такой, которая бы телегами вывозила оставшийся после разборки строения лом и хлам, ему слышать не доводилось.
— Ладно, Ванрингер, — сказал Санса по прозвищу Толстый. — Вижу, наглости тебе не занимать, и выкрутишься ты из любого положения… Но объяснить, как у тебя на телеге оказались доски, которые у ветряка на крыше лежали и уж никак под санитарный декрет не подпадают, ты, дефольский враль, не сможешь. Ну что, мошенник?
— То, что ты не слушал, когда мы с твоим рыцарем договаривались. Вино вылакал, которое тебе моя дочка неосмотрительно налила, хотя оно предназначено для клиентов, а не для их слуг.
— Оруженосцев, сукин ты сын… Оруженосец я!
— Оруженосец — правая рука своего господина, предостерегает его от глупостей и поддерживает добрым советом. А что делаете вы, Санса? Подстрекаете, на честных людей науськиваете, к тому же по-дурному. Потому что если он наш договор разорвет, то что ему останется? Самому за лопату браться? Дворянину-то благородному?
— Ничего! Порядочного погребальника найдем!
— Не здесь, господин Санса, не здесь. Никто с вами разговаривать не станет, особенно после той резни, которую многоуважаемый странствующий рыцарь учинил. Может, в нашем цехе и верно побольше кладбищенских гиен, нежели в других, но нас зато в дурной браваде не обвинишь. А патриоты уже разнесли весть, что, мол, кто с вами держится — тот ренегатством занимается, и ему за это громко и болезненно отрыгнется. Я связан договором, так что оправдаюсь. Потому что когда мы договаривались, я не знал, что дело зайдет так далеко. А теперь знают уже все. И, клянусь, охотников поработать на вас найдется мало. Тем более что гадалки предсказывают удачный сезон, может, даже мор, а уж голод-то наверняка, так что экологическая сушь в нашей профессии не предвидится. Конторы сами кредиты навязывают. Конъюнктура.
— Так я бродяг с тракта кликну, — не сдался оруженосец. — Они за половину вашей оплаты место боя очистят.
— Да? — подбоченился Ванрингер. — Без бумаг-то? Без разрешений? Без окропления святой водой? Подвергая гмину, а может, и весь Дефоль вспышке эпидемии? Любителей на похоронные работы взять хотите, профанов? Это человекоубийство!
— Ах, бросьте…
— И преступление, — докончил Ванрингер. — Повешением за шею карается.
Санса погрустнел. Больше ничего он придумать не мог. Дебрен, немного обиженный гордым молчанием оруженосца, продолжавшимся всю дорогу, не очень-то ему сочувствовал. Однако в затруднительном положении оказались не только одетые в черное люди, но и вступивший с ними в пререкания оруженосец.
— Там висит человек. — Дебрен наклонился в седле, указал рукой, — Не мое это, конечно, дело, но еще две-три доски, и он не уместится у вас на телеге.
— Что? — удивился старшина могильщиков. — Правда, что ль? А это кто еще, Санса?
— Медик, — сдержанно ответил оруженосец.
— Медик? Еще один? И ты жалеешь для меня нескольких жалких грошей? Вы подвергаете жуткой опасности эпидемии невинное человечество, а сами за большие дукаты второго шарлатана нанимаете.
— Не ваше дело, — гордо бросил Санса. — А что касается висельника в овине, так мэтр Дебрен прав. Оторвите от земли свои ожиревшие от безделья задницы и перенесите его на телегу, пока там еще есть место. Это явный труп, я отсюда слышу, как мухи вокруг него вьются, а ведь трупы — ваш хлеб. Хе-хе…
— Сколько дадите? — спокойно спросил похоронщик.
— Никаких «сколько». У вас есть договор. Вы очищаете от трупов поле боя. Бой здесь был. Труп есть. Чего вы еще желаете? Повышенной премии?
— Бой был, и труп есть, — согласился Ванрингер. — Но не военный. Видно, хозяин повесился ночью. Никак с отчаяния.
— Поскольку рабочее место потерял, — указал на останки ветряка оруженосец. — А значит, квалифицируется как жертва боевых операций. Как раненый, к примеру, который через несколько дней после боя помирает.
— А, фигня все это! — возразил могильщик. — Поле засеянное у него было. От ветряка он только дополнительные доходы получал. И жена, сука, от него с трубадуром сбежала! Стало быть, он под договор не попадает, и ежели хотите, чтобы мы его хоронили, то платите!
— Ну и дерьмо! — Санса рванул поводья, разворачивая мула. — Поехали, Дебрен, нечего нам с этой трупоядной компанией делать.
— Сейчас. — Магун не тронул поводьев. — Мэтр Ванрингер, не согласитесь ли расширить круг договоренных услуг и похоронить хозяина? Не может же он тут так висеть.
— Весь фокус в том, что может. Хозяйство его, веревка его, шея его.
— А как быть с профессиональной этикой?
— Этика этикой, а я по его примеру не намерен висеть с петлей на шее. Если я без согласия домочадцев порог чужого дома переступлю, то меня могут принять за вора. Благодарствуйте. Это не для меня. А похороны — дело дорогостоящее. Надо место под могилу оплатить, яму выкопать в шесть с половиной футов глубиной. В трясине, которую вы видите вокруг. Не далее как в марте у меня хороший могильщик на такой работе утоп, потому как холодно было, вода по пояс, да и вином он чрезмерно разогревался, покойник-то. Ну вот прыгнул, вода поднялась, и погиб парняга на рабочем посту. При исполнении. Нет, господин медик, наша профессия небезопасна, потому что на кладбищах, особенно при сверхурочной работе, привидения попадаются, не говоря уж о трупном яде. К тому же мы даром работать не можем. Надо семьи содержать, многочисленные, кстати, потому что когда человек на стольких трупяшек насмотрится, то даже и против желания нового дитятю бабе мастерит. Так что надо повременить. Кто-нибудь на эту халупу глаз положит, наследник всегда сыщется, тогда заказ в фирму поступит, и мы легально труп обработаем. А сейчас невозможно. Никак.
— А вы знаете, — сказал Дебрен, глядя Ванрингеру в глаза, — что из него привидение получится? Или по крайности дух.
— Наверно, — серьезно согласился человек в черном. — Наверняка получится. Но я, понимаете, далеко отсюда живу.
На этот раз дым нес аромат жаренного с луком мяса и мятного отвара. Отвару, видимо, предстояло утолить чью-то жажду, но Дебрен остановил мула перед поворотом дорожки и два-три раза сглотнул. Горло внезапно пересохло. Мята по-прежнему напоминала ему о той, которая не желала рассуждать о плохо затягивающихся ранах. Вспоминать было больно.
За зарослями одичавшей сирени виднелся пруд, а за прудом, окруженный цветами и огородом, стоял ветряк. Новый, из свежеструганых досок, лишь кое-где еще покрашенный дешевой серой краской. Морской бриз, веющий вдоль долины Нирги, доносил запах соломы и соснового леса. Рядом, притулившись к стене ветряка, стояла покосившаяся будка, чуть побольше собачьей конуры. Она была слишком тесной, чтобы, кроме постели, поместить еще и печку, поэтому Дебрен не удивился, видя перед покосившимися дверцами кухню из нескольких вбитых в землю палок, на которые были насажены горшки. Один горшок висел над огнем и дымил. То, что в него положили, сейчас было явно несъедобным пережаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56