По-настоящему ужасной и страшной.
Но на площадке никого не было.
Никого.
Снова налетел ветер, налетел с другой стороны, и дверь на лестницу с треском захлопнулась.
Ночная темнота стала кромешной.
Кэтлин опустилась на одно колено, наклонила голову и сжала маленькие кулачки, стараясь побороть панику и трезво разобраться в ситуации.
Она твердила себе, что это смешно, что у нее нет никаких причин для страха. Темнота сама по себе никому не могла причинить вреда, а на дозорной площадке Кэтлин побывала уже несколько десятков раз. Это место нисколько не напоминала угрюмый подвал, где по углам шарахаются грозные тени — это была просто плоская крыша, дозорная площадка Фицдуэйновского замка, где все безопасно и хорошо знакомо.
Но Кэтлин словно ослепла и ничего не видела вокруг. Шторм достиг такой силы, что мог запросто сдунуть ее с площадки, если она не примет мер предосторожности.
Какое-то твердое, мокрое, похожее на змею тело метнулось из темноты и обернулось вокруг шеи Кэтлин. Молодая женщина вскочила на ноги и подняла руки к горлу, стараясь освободиться, но новый шквал толкнул ее назад, петля на шее затянулась туже, и Кэтлин поняла, что задыхается.
Но тут кончики ее пальцев нащупали “змею”, и Кэтлин с облегчением поняла, в чем дело. Это был линь флагштока, который отвязался и свободно полоскался на ветру. Каждое утро на флагштоке поднимался, а вечером опускался штандарт Фицдуэйна. Как правило, этим занимался Бутс, но Кэтлин часто помогала ему справиться с веревкой. Теперь веревка чуть не справилась с ней.
Тем не менее, даже в темноте, на ощупь, веревка была знакомой, и Кэтлин почувствовала себя увереннее.
Она ничего не видела, но могла думать и осязать.
Кэтлин размотала мокрую веревку и добралась по ней до флагштока, который был укреплен в углу четырехугольной площадки. Нащупав крашеное дерево мачты и металлическую шину громоотвода, которая была укреплена с одной ее стороны, Кэтлин смогла сориентироваться. Вскоре она нащупала рукой кожух рубильника внешнего освещения.
Она опустила вниз одну за другой все четыре рукоятки, не пытаясь даже вспомнить, какой именно переключатель включает фонари на крыше. Тут же весь замок осветился, и у нее словно пелена с глаз спала, а отупляющая мозг темнота съежилась и отступила куда-то далеко-далеко. Зубцы стены стали видны отчетливо и ясно, а внутренний двор замка превратился в настоящее озеро света и огней.
Это захватывающее зрелище было достойно древних ирландских саг. Бесчисленные капли дождя засверкали, словно драгоценные камни, и казалось, что огромная мерцающая громада замка плывет в небе среди звезд, плывет бесшумно и быстро. Это волшебство, способное явиться только во сне, никак не могло быть настоящим.
Фицдуэйн стоял на противоположном краю площадки и моргал от яркого света с таким видом, словно только что проснулся. Он был одет в домашнюю одежду и вымок до нитки.
Кэтлин бросилась к нему и обхватила Фицдуэйна руками. Он весь дрожал, а тело его было холодным как лед. Лицо Фицдуэйна, по которому потоками стекала вода, было искажено гримасой отчаяния.
Кэтлин вдруг почувствовала себя сильной и уверенной. Она своими глазами видела, как день за днем, мужественно преодолевая боль и страдания, этот человек возвращался к жизни. За это время Кэтлин ни разу не уловила ни малейшего признака отчаяния и растерянности, однако полученные им известия, по-видимому, оказались сильнее его собственной боли, и Фицдуэйн оказался не в состоянии справиться со свалившимся на него несчастьем. Он нуждался в помощи больше чем когда-либо.
И Кэтлин была рядом с ним.
Она увела его с дозорной площадки, закрыла за ними тяжелую дверь, и яростные раскаты грома звучали теперь приглушенно, едва слышно.
Потом она отвела Фицдуэйна в его спальню, раздела его и разделась сама и долго стояла рядом с ним под горячим душем, прижимаясь к нему в ожидании, пока тепло возвратится в их тела. Потом она уложила его в кровать и разожгла в старом очаге огонь, так что очень скоро в комнате стало тепло. Но Фицдуэйн продолжал дрожать, несмотря на жару и уютную тяжесть шерстяных одеял. Тогда Кэтлин, все еще обнаженная, обняла его снова и прижала его лицо к своей груди, словно ребенка. Фицдуэйн заплакал, и Кэтлин плакала вместе с ним до тех пор, пока оба не заснули.
Кэтлин проснулась перед рассветом. Огонь в камине погас, но самое толстое полено еще тлело красными угольями. Фицдуэйн все еще спал, однако сон его стал беспокойным и неглубоким.
Кэтлин погладила его по спине, потом ее рука опустилась ниже, к бедрам. Почувствовав возбуждение Фицдуэйна, она взяла в ладонь скипетр наслаждения и несколько раз провела вдоль него пальцами, до тех пор пока он не напрягся и на ее ладонь не упала первая горячая капля.
Тогда Кэтлин согнула колени и, раздвинув ноги, приняла его в себя. Ее лоно показалось Фицдуэйну жарким и влажным, а желание обожгло почти физически.
Фицдуэйн проснулся окончательно, проснулся с ощущением необычайно сильного приступа страсти, которая захватила его целиком. Длинные стройные ноги обхватили его, полные груди прижались к его коже и мягко ласкали ее, теплые ладони трепетно касались самых чувствительных мест его тела. На лице своем Фицдуэйн почувствовал ее дыхание, и запах его был сладким и свежим.
Его губы нашли губы Кэтлин, их языки соприкоснулись в глубоком лобзанье, и Фицдуэйн почувствовал на коже ее твердые и острые соски. Он сделал первые выпады, сначала медленно и равномерно, потом, по мере того как страсть Кэтлин разгоралась, все быстрее и быстрее. Ее язык змеей скользнул в ухо Фицдуэйна, а дыхание стало частым и шумным.
Он не думал ни о чем постороннем и не владел собой. Во всем мире для него перестало существовать что бы то ни было, кроме всезатопляющей нежности и любви, обладающих целебной силой для тела и утоляющих боль его исстрадавшейся души.
Кэтлин первой подошла к вершине наслаждения: и ее тело сотрясла судорога страсти, а из горла вырвался хриплый стон. Она крепко стиснула Фицдуэйна в своих объятиях, и он атаковал ее мощно, во всю силу, вкладывая в движения все то, что не хотел и не мог сказать словами. Кэтлин казалось, что его оргазм никогда не кончится.
Но и его извержение страсти подошло к концу.
Потом они снова уснули. На этот раз первым проснулся Фицдуэйн. Он разжег в камине огонь, потом спустился на кухню и приготовил чай со свежим апельсиновым соком. Попивая чай, они долго лежали в постели и разговаривали.
Ни один из них не заговорил о том, что случилось между ними — они нарушили негласную договоренность, совершив то, чего делать ни в коем случае не намеревались. Никто из них не говорил о том, что они были не любовниками, а друзьями, и что теперь все запуталось еще сильнее, чего, пожалуй, нельзя было допускать. Несмотря на то, что все это было верно, оба были уверены, что происшедшее между ними было только к добру.
В конце концов, очень неохотно, они заговорили о де Гювэне. Фицдуэйн сел на постели прямо и рассказывал, глядя в огонь, а Кэтлин лежала рядом, обняв его за бедра и поглаживая его рукой. Он рассказал о том, как они с де Гювэном встретились и познакомились, как вместе упражнялись в фехтовании, рассказал о семье своего друга и о том, как славно они проводили время. В конце концов, он рассказал о том, какой страшной смертью погиб Кристиан де Гювэн. Это было настолько жуткое повествование, что Кэтлин хотела остановить его, но потом ей показалось, что Фицдуэйну необходимо выговориться, услышать страшное известие облеченным в слова, чтобы потом легче было принять страшную правду.
— В общем-то, в протоколе французской полиции и в их снимках отражены все важные моменты, — мрачно закончил Фицдуэйн. — Единственное, что они пропустили, это способ, которым он был убит. По иронии судьбы Кристиан мог бы это объяснить. Мы оба изучали рубящее оружие и связанные с ним традиции и часто спорили, сравнивая эффективность западного оружия и японских мечей. Японские катана многими считаются высшим достижением искусства оружейников. Чтобы достичь этого, пришлось существенно увеличить их длину.
В средние века в Японии меч должен был с одного удара рассекать самые толстые металлические и кожаные доспехи, которые надевали на себя воины, и наносить смертельную рану. Для этого, конечно, требовался клинок, обладающий выдающимися качествами. Именно поэтому самурайские мечи были штучным товаром, которые отдельные умельцы подолгу ковали вручную. Испытание готового клинка тоже было немаловажным делом. Меч, который успешно проходил испытания, надписывался именем того, кто его испытывал, золотом на деревянной накаго — рукоятке. Мечи, которые не выдерживали испытания, пускали в переплавку, на наконечники для копий, которые были оружием низшего сословия.
Иногда для испытаний использовали свернутые рулоном толстые соломенные маты, однако человеческое тело было гораздо предпочтительнее, и одно время это была обычная практика. Часто самураи, которые испытывали мечи, получали разрешение Сегуна, чтобы казнить приговоренных преступников. Таким образом, испытание на живых людях превратилось в официальную церемонию. Приглашались свидетели, заказывалась специальная одежда, использовались разные удары, и даже выписывалось специальное свидетельство. Клинок, который испытывался во время таких “показательных выступлений”, снабжался специальной рукояткой, сделанной из двух кусков твердого дерева, стянутых металлическими кольцами. Подобная конструкция рукоятки позволяла нанести испытательный удар с максимальной силой.
Довольно часты были случаи, когда после нескольких первых ударов тело разваливалось на куски, которые приходилось складывать вместе снова и снова, до тех пор пока от тела не оставались просто куски мяса величиной с ладонь.
Именно в таком виде и нашли Кристиана. Мерзавцы, должно быть, хотели запугать меня, так как не постеснялись оставить на месте преступления свою визитную карточку:
“Яибо” — “Лезвие меча”…
Фицдуэйн опустил голову. Ярость, отвращение, тошнота и печаль одолевали его. Действие и ответное действие — этот проклятый мир, имя которому было терроризм, не имел конца.
Но сдерживать его было можно и должно. Отдельную группу экстремистов нетрудно было выследить и уничтожить. Правда, на ее месте неизбежно возникала другая, но это была бы уже битва завтрашнего дня.
Фицдуэйн сосредоточился на том, что ему необходимо было сделать в ближайшее время. Потом посмотрел на Кэтлин.
— Что касается нас…
Кэтлин ответила ему твердым и прямым взглядом. Лицо ее раскраснелось, а глаза сияли.
— Не надо о будущем, Хьюго, — сказала она со спокойной настойчивостью. Потом она улыбнулась, и Фицдуэйн почувствовал у себя на пояснице ее горячие и сухие губы.
— Это касается нас… сейчас. Люби меня, Хьюго.
От ее прикосновения Фицдуэйн снова почувствовал в паху растущее напряжение. Кэтлин посмотрела на него снизу вверх.
— Нет, пожалуй, теперь моя очередь любить тебя…
И она приникла к нему.
Глава 14
Ирландия, остров Фицдуэйн, 5 июня
Йошокава и Паук уехали на следующее утро, расстроенные известиями о смерти де Гювэна. Чифуни задержалась еще на неделю, чтобы познакомить Фицдуэйна с делами, которые она привезла с собой, и подготовить его к тому, что касалось подробностей.
В первые два дня Фицдуэйн был напряжен и с трудом мог сосредоточиться, однако сумел переломить свое настроение и взять себя в руки.
Разумеется, он не забыл о смерти своего друга, однако на людях предпочитал не говорить об этом, отдавая предпочтение воспоминаниям о днях и часах, проведенных вместе с де Гювэном.
Ему казалось, что Кристиану это было бы больше по душе.
Печаль, разумеется, время от времени накатывала на него вопреки всем его усилиям, однако Фицдуэйну большей частью удавалось скрыть это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Но на площадке никого не было.
Никого.
Снова налетел ветер, налетел с другой стороны, и дверь на лестницу с треском захлопнулась.
Ночная темнота стала кромешной.
Кэтлин опустилась на одно колено, наклонила голову и сжала маленькие кулачки, стараясь побороть панику и трезво разобраться в ситуации.
Она твердила себе, что это смешно, что у нее нет никаких причин для страха. Темнота сама по себе никому не могла причинить вреда, а на дозорной площадке Кэтлин побывала уже несколько десятков раз. Это место нисколько не напоминала угрюмый подвал, где по углам шарахаются грозные тени — это была просто плоская крыша, дозорная площадка Фицдуэйновского замка, где все безопасно и хорошо знакомо.
Но Кэтлин словно ослепла и ничего не видела вокруг. Шторм достиг такой силы, что мог запросто сдунуть ее с площадки, если она не примет мер предосторожности.
Какое-то твердое, мокрое, похожее на змею тело метнулось из темноты и обернулось вокруг шеи Кэтлин. Молодая женщина вскочила на ноги и подняла руки к горлу, стараясь освободиться, но новый шквал толкнул ее назад, петля на шее затянулась туже, и Кэтлин поняла, что задыхается.
Но тут кончики ее пальцев нащупали “змею”, и Кэтлин с облегчением поняла, в чем дело. Это был линь флагштока, который отвязался и свободно полоскался на ветру. Каждое утро на флагштоке поднимался, а вечером опускался штандарт Фицдуэйна. Как правило, этим занимался Бутс, но Кэтлин часто помогала ему справиться с веревкой. Теперь веревка чуть не справилась с ней.
Тем не менее, даже в темноте, на ощупь, веревка была знакомой, и Кэтлин почувствовала себя увереннее.
Она ничего не видела, но могла думать и осязать.
Кэтлин размотала мокрую веревку и добралась по ней до флагштока, который был укреплен в углу четырехугольной площадки. Нащупав крашеное дерево мачты и металлическую шину громоотвода, которая была укреплена с одной ее стороны, Кэтлин смогла сориентироваться. Вскоре она нащупала рукой кожух рубильника внешнего освещения.
Она опустила вниз одну за другой все четыре рукоятки, не пытаясь даже вспомнить, какой именно переключатель включает фонари на крыше. Тут же весь замок осветился, и у нее словно пелена с глаз спала, а отупляющая мозг темнота съежилась и отступила куда-то далеко-далеко. Зубцы стены стали видны отчетливо и ясно, а внутренний двор замка превратился в настоящее озеро света и огней.
Это захватывающее зрелище было достойно древних ирландских саг. Бесчисленные капли дождя засверкали, словно драгоценные камни, и казалось, что огромная мерцающая громада замка плывет в небе среди звезд, плывет бесшумно и быстро. Это волшебство, способное явиться только во сне, никак не могло быть настоящим.
Фицдуэйн стоял на противоположном краю площадки и моргал от яркого света с таким видом, словно только что проснулся. Он был одет в домашнюю одежду и вымок до нитки.
Кэтлин бросилась к нему и обхватила Фицдуэйна руками. Он весь дрожал, а тело его было холодным как лед. Лицо Фицдуэйна, по которому потоками стекала вода, было искажено гримасой отчаяния.
Кэтлин вдруг почувствовала себя сильной и уверенной. Она своими глазами видела, как день за днем, мужественно преодолевая боль и страдания, этот человек возвращался к жизни. За это время Кэтлин ни разу не уловила ни малейшего признака отчаяния и растерянности, однако полученные им известия, по-видимому, оказались сильнее его собственной боли, и Фицдуэйн оказался не в состоянии справиться со свалившимся на него несчастьем. Он нуждался в помощи больше чем когда-либо.
И Кэтлин была рядом с ним.
Она увела его с дозорной площадки, закрыла за ними тяжелую дверь, и яростные раскаты грома звучали теперь приглушенно, едва слышно.
Потом она отвела Фицдуэйна в его спальню, раздела его и разделась сама и долго стояла рядом с ним под горячим душем, прижимаясь к нему в ожидании, пока тепло возвратится в их тела. Потом она уложила его в кровать и разожгла в старом очаге огонь, так что очень скоро в комнате стало тепло. Но Фицдуэйн продолжал дрожать, несмотря на жару и уютную тяжесть шерстяных одеял. Тогда Кэтлин, все еще обнаженная, обняла его снова и прижала его лицо к своей груди, словно ребенка. Фицдуэйн заплакал, и Кэтлин плакала вместе с ним до тех пор, пока оба не заснули.
Кэтлин проснулась перед рассветом. Огонь в камине погас, но самое толстое полено еще тлело красными угольями. Фицдуэйн все еще спал, однако сон его стал беспокойным и неглубоким.
Кэтлин погладила его по спине, потом ее рука опустилась ниже, к бедрам. Почувствовав возбуждение Фицдуэйна, она взяла в ладонь скипетр наслаждения и несколько раз провела вдоль него пальцами, до тех пор пока он не напрягся и на ее ладонь не упала первая горячая капля.
Тогда Кэтлин согнула колени и, раздвинув ноги, приняла его в себя. Ее лоно показалось Фицдуэйну жарким и влажным, а желание обожгло почти физически.
Фицдуэйн проснулся окончательно, проснулся с ощущением необычайно сильного приступа страсти, которая захватила его целиком. Длинные стройные ноги обхватили его, полные груди прижались к его коже и мягко ласкали ее, теплые ладони трепетно касались самых чувствительных мест его тела. На лице своем Фицдуэйн почувствовал ее дыхание, и запах его был сладким и свежим.
Его губы нашли губы Кэтлин, их языки соприкоснулись в глубоком лобзанье, и Фицдуэйн почувствовал на коже ее твердые и острые соски. Он сделал первые выпады, сначала медленно и равномерно, потом, по мере того как страсть Кэтлин разгоралась, все быстрее и быстрее. Ее язык змеей скользнул в ухо Фицдуэйна, а дыхание стало частым и шумным.
Он не думал ни о чем постороннем и не владел собой. Во всем мире для него перестало существовать что бы то ни было, кроме всезатопляющей нежности и любви, обладающих целебной силой для тела и утоляющих боль его исстрадавшейся души.
Кэтлин первой подошла к вершине наслаждения: и ее тело сотрясла судорога страсти, а из горла вырвался хриплый стон. Она крепко стиснула Фицдуэйна в своих объятиях, и он атаковал ее мощно, во всю силу, вкладывая в движения все то, что не хотел и не мог сказать словами. Кэтлин казалось, что его оргазм никогда не кончится.
Но и его извержение страсти подошло к концу.
Потом они снова уснули. На этот раз первым проснулся Фицдуэйн. Он разжег в камине огонь, потом спустился на кухню и приготовил чай со свежим апельсиновым соком. Попивая чай, они долго лежали в постели и разговаривали.
Ни один из них не заговорил о том, что случилось между ними — они нарушили негласную договоренность, совершив то, чего делать ни в коем случае не намеревались. Никто из них не говорил о том, что они были не любовниками, а друзьями, и что теперь все запуталось еще сильнее, чего, пожалуй, нельзя было допускать. Несмотря на то, что все это было верно, оба были уверены, что происшедшее между ними было только к добру.
В конце концов, очень неохотно, они заговорили о де Гювэне. Фицдуэйн сел на постели прямо и рассказывал, глядя в огонь, а Кэтлин лежала рядом, обняв его за бедра и поглаживая его рукой. Он рассказал о том, как они с де Гювэном встретились и познакомились, как вместе упражнялись в фехтовании, рассказал о семье своего друга и о том, как славно они проводили время. В конце концов, он рассказал о том, какой страшной смертью погиб Кристиан де Гювэн. Это было настолько жуткое повествование, что Кэтлин хотела остановить его, но потом ей показалось, что Фицдуэйну необходимо выговориться, услышать страшное известие облеченным в слова, чтобы потом легче было принять страшную правду.
— В общем-то, в протоколе французской полиции и в их снимках отражены все важные моменты, — мрачно закончил Фицдуэйн. — Единственное, что они пропустили, это способ, которым он был убит. По иронии судьбы Кристиан мог бы это объяснить. Мы оба изучали рубящее оружие и связанные с ним традиции и часто спорили, сравнивая эффективность западного оружия и японских мечей. Японские катана многими считаются высшим достижением искусства оружейников. Чтобы достичь этого, пришлось существенно увеличить их длину.
В средние века в Японии меч должен был с одного удара рассекать самые толстые металлические и кожаные доспехи, которые надевали на себя воины, и наносить смертельную рану. Для этого, конечно, требовался клинок, обладающий выдающимися качествами. Именно поэтому самурайские мечи были штучным товаром, которые отдельные умельцы подолгу ковали вручную. Испытание готового клинка тоже было немаловажным делом. Меч, который успешно проходил испытания, надписывался именем того, кто его испытывал, золотом на деревянной накаго — рукоятке. Мечи, которые не выдерживали испытания, пускали в переплавку, на наконечники для копий, которые были оружием низшего сословия.
Иногда для испытаний использовали свернутые рулоном толстые соломенные маты, однако человеческое тело было гораздо предпочтительнее, и одно время это была обычная практика. Часто самураи, которые испытывали мечи, получали разрешение Сегуна, чтобы казнить приговоренных преступников. Таким образом, испытание на живых людях превратилось в официальную церемонию. Приглашались свидетели, заказывалась специальная одежда, использовались разные удары, и даже выписывалось специальное свидетельство. Клинок, который испытывался во время таких “показательных выступлений”, снабжался специальной рукояткой, сделанной из двух кусков твердого дерева, стянутых металлическими кольцами. Подобная конструкция рукоятки позволяла нанести испытательный удар с максимальной силой.
Довольно часты были случаи, когда после нескольких первых ударов тело разваливалось на куски, которые приходилось складывать вместе снова и снова, до тех пор пока от тела не оставались просто куски мяса величиной с ладонь.
Именно в таком виде и нашли Кристиана. Мерзавцы, должно быть, хотели запугать меня, так как не постеснялись оставить на месте преступления свою визитную карточку:
“Яибо” — “Лезвие меча”…
Фицдуэйн опустил голову. Ярость, отвращение, тошнота и печаль одолевали его. Действие и ответное действие — этот проклятый мир, имя которому было терроризм, не имел конца.
Но сдерживать его было можно и должно. Отдельную группу экстремистов нетрудно было выследить и уничтожить. Правда, на ее месте неизбежно возникала другая, но это была бы уже битва завтрашнего дня.
Фицдуэйн сосредоточился на том, что ему необходимо было сделать в ближайшее время. Потом посмотрел на Кэтлин.
— Что касается нас…
Кэтлин ответила ему твердым и прямым взглядом. Лицо ее раскраснелось, а глаза сияли.
— Не надо о будущем, Хьюго, — сказала она со спокойной настойчивостью. Потом она улыбнулась, и Фицдуэйн почувствовал у себя на пояснице ее горячие и сухие губы.
— Это касается нас… сейчас. Люби меня, Хьюго.
От ее прикосновения Фицдуэйн снова почувствовал в паху растущее напряжение. Кэтлин посмотрела на него снизу вверх.
— Нет, пожалуй, теперь моя очередь любить тебя…
И она приникла к нему.
Глава 14
Ирландия, остров Фицдуэйн, 5 июня
Йошокава и Паук уехали на следующее утро, расстроенные известиями о смерти де Гювэна. Чифуни задержалась еще на неделю, чтобы познакомить Фицдуэйна с делами, которые она привезла с собой, и подготовить его к тому, что касалось подробностей.
В первые два дня Фицдуэйн был напряжен и с трудом мог сосредоточиться, однако сумел переломить свое настроение и взять себя в руки.
Разумеется, он не забыл о смерти своего друга, однако на людях предпочитал не говорить об этом, отдавая предпочтение воспоминаниям о днях и часах, проведенных вместе с де Гювэном.
Ему казалось, что Кристиану это было бы больше по душе.
Печаль, разумеется, время от времени накатывала на него вопреки всем его усилиям, однако Фицдуэйну большей частью удавалось скрыть это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96