Наведайся к нему в гости обозреватель из кулинарного раздела справочника “Мишлена”, так он, несомненно, оценил бы кухню Медведя по высшей шкале. Кроме того, Медведь приобрел внушительное ружье, что при сложившихся обстоятельствах было очень кстати.
Фон Бек столкнулся с неприятием, когда приступил к осуществлению Проекта К в “неофициальной обстановке”, но он парировал все контраргументы ссылкой на то, что если генерал Массон мог руководить швейцарской разведкой в годы второй мировой войны из отеля “Швайцерхоф”, то для них сгодится и скромная квартира на Кирхенфелдштрассе.
Обитателей других трех квартир в этом маленьком квартале, принадлежавшем Беату фон Граффенлаубу, удалось уговорить оставить свои квартиры только после того, как воззвали к их чувству патриотизма и к их кошелькам. С уходом последнего жителя фон Бек усилил меры безопасности.
По мере того как Фицдуэйн, Медведь и другие участники операции высказывали свои соображения, Беат фон Граффенлауб делался все более подавленным. На нем, как всегда, был безукоризненно сшитый костюм, но элегантность костюма теперь не соответствовала облику юриста. Лицо его было бледным, веки красноватыми. Он заметно похудел и больше не производил впечатления очень богатого человека.
— И как же вы назовете этого человека, этого пожирателя жизней? — гневно спросил он.
Хенсен ответил фон Граффенлаубу.
— Пока мы его принимали за обычного ненормального, мои циничные коллеги окрестили его Мерзким Нечеловеком. Но теперь ситуация перестала быть забавной.
— Палач, — произнес Медведь, — мы дали ему кодовое имя “Палач”.
Фон Граффенлауб посмотрел на Фицдуэйна.
— Мы считаем, что Палач существует, — тихо произнес Керсдорф, — но не все разделяют нашу точку зрения. Помимо нашего ведется официальное расследование. Даже шеф полиции настроен скептически.
— Строго говоря, — сказал фон Бек, — фактически у нас нет доказательств.
Официальный тон фон Бека никак не связывался с его внешним видом. На нем была розовая майка с надписью “Питомник скунсов” и изображением нескольких скунсов в галстуках.
— И если ваша эвристика — ваши предпосылки — ошибочны, — заметил фон Граффенлауб, — то вся ваша дедукция в сочетании с материалом, выданным компьютерами, пойдет насмарку.
— Да, это наше слабое место, — согласился Хенсен.
— Тем не менее, — произнес шеф-инспектор Керсдорф, — пока еще никому не удалось дать удовлетворительное объяснение происходящему.
Фон Граффенлауб отпил из стакана немного перье. Его руки дрожали. Он поставил стакан на стол и задумчиво опустил голову. Остальные тоже сидели молча, и слышно было, как пенятся пузырьки в стакане. Фон Граффенлауб поднял голову и посмотрел в глаза каждому. Взгляд его остановился на Фицдуэйне.
— Этому человеку, постороннему, оказалось небезразлично, почему, собственно, только начинающий жить юноша умер столь ужасной смертью, — сказал он. — Руди был моим сыном. Он и Врени — мои младшие. Могу вас заверить, что я не отступлю. Вам лучше рассказать мне все — что вы знаете наверняка и о чем только подозреваете. Не надо щадить моих чувств. Вам лучше начать с того, как Руда оказался связанным с Палачом.
— И ваша жена.
— Эрика, — сказал фон Граффенлауб, — да-да, конечно.
По его лицу текли слезы.
Фицдуэйну стало его нестерпимо жаль. Фон Граффенлауб был конченым человеком, и ничто уже не могло помочь ему. Он положил руку на плечо фон Граффенлаубу, но сказать ему было нечего.
По негласному соглашению присутствующие оставили Фицдуэйна наедине с фон Граффенлаубом. Он вздохнул с облегчением: то, что ему придется сказать, было достаточно неприятным и сделать это лучше с глазу на глаз.
— Я постараюсь быть кратким, — сказал Фицдуэйн, — и потому остановлюсь на следствиях, а не на причинах. А потом, если вы пожелаете, я объясню, почему мы пришли к тем или иным выводам. Мы уже сказали вам о Палаче. Я расскажу о том, что мы о нем знаем, но это позже, а сейчас я хотел бы остановиться только на одном, на почерке Палача. Его мотивации скорее экономического, нежели идеологического плана, сопряженные со стремлением взорвать систему и с извращенным чувством юмора. Его метод заключается в том, чтобы найти и использовать в своих целях необходимую ему энергию. У него нет определенной идеологии. У каждой из групп своя собственная установка, а Палач пожинает вполне материальные плоды.
— Он предпочитает иметь дело с впечатлительными людьми. Многие из его последователей — большинство из них считают себя только членами своей группы, а вовсе не его последователями — молоды, идеалистичны и отличаются повышенной сексуальностью. Он пользуется тем, что само идет в руки, а сексуальность — самое подходящее орудие. Давно известно, как легко манипулировать людьми, используя сексуальность. Вспомните обращение к сексуальному началу в сатанинских обрядах или дохристианских церемониях, или, наоборот, полное его отсутствие в католических обрядах.
Кроме того, он использует сексуальность как основное средство, мы даже предполагаем, что у Палача есть свои собственные проблемы на этой почве. Похоже, у него как гетеросексуальные, так и гомосексуальные наклонности, и все это в сочетании с явно выраженным садомазохистским поведением.
— Короче говоря, это маньяк, — сказал фон Граффенлауб, — чудовище.
— Возможно, — ответил Фицдуэйн, — но если мы хотим его разоблачить, то нам не следует оценивать его так однозначно. Не исключено, что он ведет себя и выглядит как вполне нормальный человек, как мы с вами.
— А кто знает, что скрывается за нашей с вами наружностью? — задумчиво произнес фон Граффенлауб.
— Вот именно, — согласился с ним Фицдуэйн.
Фрау Раеми, завершив поход по магазинам, отдыхала за чашечкой кофе с пирожным, сидя в кафе на открытом воздухе на Беренплац. У нее прекрасное настроение, потому что ей удалось найти на распродаже грушевый ликер, который обожал ее муж. И теперь три бутылки ликера стояли в хозяйственной сумке возле ее ног.
Жерар, выпив за ужином ликера, становился вполне терпимым и позже, в постели, засыпал немедленно, избавляя фрау Раеми от того, что она называла “этим делом”. Честное слово, им обоим уже за пятьдесят, и пора бы Жерару найти другое занятие — например, собирать марки или плотничать. Хотя, с другой стороны, может, это не так уж и плохо, если после двадцати восьми лет супружества муж по-прежнему желает тебя.
Она улыбнулась. Сидеть на Беренплац в солнечный день — одно наслаждение. Ей доставляло удовольствие наблюдать за прохожими, за мельканием дамских нарядов.
Неожиданно перед фрау Раеми возникла фигура, замотанная в покрывало, с мотоциклетным шлемом на голове и гитарой, свисающей с шеи. Странное существо огляделось по сторонам и, резко повернувшись, исчезло в толпе.
Фрау Раеми не успела заметить, куда этот человек делся. Раздался странный кашляющий звук, и она уставилась на свою хозяйственную сумку, на которой неожиданно появились дырки от пуль. Из разбитых бутылок запахло ликером.
Фрау Раеми долго не могла понять, что же произошло. Держа сумку в вытянутой руке и отвернув голову, она выбросила ее в мусорный ящик. Затем фрау Раеми поехала на трамвае домой. Она не стала обращаться в полицию.
Два дня фрау Раеми не могла говорить.
— Почему ты выбрала это место? — спросил ливанец. Он оглянулся вокруг. Кафе на две трети было заполнено персонажами из фильмов Феллини: бородатые мужчины с серьгами в ушах, в потертых джинсах и больших черных шляпах, девушки отличались только отсутствием бород. И те и другие пили пиво, молочные коктейли и курили травку. Казалось, им наплевать на всех и вся. Хотя вряд ли кому из них было больше двадцати одного года, опухшие глаза и землистый цвет лица красноречиво говорили о том, что им долго не протянуть.
— Очень просто, — ответила Сильвия. — Надо было смыться, и быстрее. Ты упустил этого ублюдка. Ливанец виновато пожал плечами.
— Он сорвался с места, как только я выстрелил. Я не смог бы ничего сделать. Он слишком быстро ездит на этих роликах. Слава богу, обошлось без шума. Глушитель у “скорпиона” выше всяких похвал.
— Времени у нас в обрез, — сказала Сильвия. — Ты знаешь Кадара?
— Хорошо знаю, — угрюмо ответил ливанец.
— В следующий раз мы подойдем поближе, и ошибок больше не будет.
Ливанец молча допил пиво. Он стряхнул пылинку с отворота пиджака и не без удовольствия осмотрел свои ботинки из крокодиловой кожи. К черту Кадара, к черту Иво, а Сильвию… Он склонился к ней и вопросительно взглянул на нее.
Она отрицательно покачала головой.
— Ты не того пола.
— Руди был идеальным кандидатом для манипулирования, — продолжал Фицдуэйн, — он ждал удобного момента. Большинство подростков, как вам хорошо известно, бунтуют против своих родителей. Подростковый возраст — это время смятения, время поиска новых ориентиров, обретения своего “я”. Когда подросток отвергает одну систему ценностей, он тут же начинает искать другую. Душа не терпит духовного вакуума.
Относительно развода существуют два противоположных мнения. Одно — дети всегда страдают в этой ситуации, и другое, что они легко приспосабливаются и спокойно воспринимают двух пап, трех мам и прочих. Я не знаю, как в целом обстоит дело, но в вашем конкретном случае развод с Клер и женитьба на Эрике вызвали шок. Все ваши дети были потрясены, но больше всех Руди, после него — Врени, но я хочу поговорить о Руди.
Бунт Руди начался с того, что он отказался от вашей системы ценностей. Первые импульсы он получил от своей матери, которая, как мне сказали, предпочитала более либеральное и гуманное общество.
— У нас с ней были одинаковые взгляды, — устало заметил фон Граффенлауб, — но мне приходилось иметь дело с реальным миром, а Клер, благодаря моим деньгам, могла грезить об идеальном обществе. Мне надо было драться, заниматься неприятными вещами, идти на компромисс с самим собой, потому что мир устроен именно так, а не иначе. Я имел дело с фактами, а не с фантазиями.
— Допустим, что все было именно так, — сказал Фицдуэйн, — но проблему осложнили несколько факторов. Прежде всего Руди был исключительно умен, энергичен и чувствителен — типичный одаренный ребенок. И он не только бунтовал в душе, ему хотелось совершить что-нибудь из ряда вон выходящее. И тогда он сделал следующий шаг: стал доискиваться, чем занимаетесь вы, рыться в ваших бумагах и так далее. Искал и нашел — он обнаружил папочкин интерес к “Вейбону”. И “Вейбон” поразил его воображение.
— Он не разобрался в том, что нашел, — возразил фон Граффенлауб. — “Вейбон” — очень мощная организация, и ее деятельность легальна. Ему удалось обнаружить кое-какие отклонения от основной деятельности, и я как раз собирался навести порядок. Но вместо того чтобы понять, что это моя оплошность, он решил, что я продажен до мозга костей. Он не желал слушать никаких объяснений.
— Нельзя требовать рационального подхода к таким вещам от подростка, — ответил Фицдуэйн, — да и сейчас вы говорите не всю правду о деятельности “Вейбона”, но не будем об этом. Я ведь хочу поговорить о Руди, а не о транснациональной корпорации, которая занимается нечистыми делами.
Фон Граффенлауб поморщился, но промолчал. Ему вспомнилось время, когда он был таким же идеалистом, как Клер, но позже ему так часто приходилось идти на компромиссы и сделки, всегда для большей пользы, а это неизбежно вело к девальвации его первоначальных духовных ценностей.
Фицдуэйн продолжал:
— Теперь обратимся к моменту, когда Руда! сжег украденные бумаги и к смерти Клер. Со смертью матери Руди утратил сдерживающее его начало, и бунт его приобрел иной характер. В своем несчастье он обвинял вас, общество, весь мир и уверовал, что изменить существующий порядок вещей можно только путем экстремизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Фон Бек столкнулся с неприятием, когда приступил к осуществлению Проекта К в “неофициальной обстановке”, но он парировал все контраргументы ссылкой на то, что если генерал Массон мог руководить швейцарской разведкой в годы второй мировой войны из отеля “Швайцерхоф”, то для них сгодится и скромная квартира на Кирхенфелдштрассе.
Обитателей других трех квартир в этом маленьком квартале, принадлежавшем Беату фон Граффенлаубу, удалось уговорить оставить свои квартиры только после того, как воззвали к их чувству патриотизма и к их кошелькам. С уходом последнего жителя фон Бек усилил меры безопасности.
По мере того как Фицдуэйн, Медведь и другие участники операции высказывали свои соображения, Беат фон Граффенлауб делался все более подавленным. На нем, как всегда, был безукоризненно сшитый костюм, но элегантность костюма теперь не соответствовала облику юриста. Лицо его было бледным, веки красноватыми. Он заметно похудел и больше не производил впечатления очень богатого человека.
— И как же вы назовете этого человека, этого пожирателя жизней? — гневно спросил он.
Хенсен ответил фон Граффенлаубу.
— Пока мы его принимали за обычного ненормального, мои циничные коллеги окрестили его Мерзким Нечеловеком. Но теперь ситуация перестала быть забавной.
— Палач, — произнес Медведь, — мы дали ему кодовое имя “Палач”.
Фон Граффенлауб посмотрел на Фицдуэйна.
— Мы считаем, что Палач существует, — тихо произнес Керсдорф, — но не все разделяют нашу точку зрения. Помимо нашего ведется официальное расследование. Даже шеф полиции настроен скептически.
— Строго говоря, — сказал фон Бек, — фактически у нас нет доказательств.
Официальный тон фон Бека никак не связывался с его внешним видом. На нем была розовая майка с надписью “Питомник скунсов” и изображением нескольких скунсов в галстуках.
— И если ваша эвристика — ваши предпосылки — ошибочны, — заметил фон Граффенлауб, — то вся ваша дедукция в сочетании с материалом, выданным компьютерами, пойдет насмарку.
— Да, это наше слабое место, — согласился Хенсен.
— Тем не менее, — произнес шеф-инспектор Керсдорф, — пока еще никому не удалось дать удовлетворительное объяснение происходящему.
Фон Граффенлауб отпил из стакана немного перье. Его руки дрожали. Он поставил стакан на стол и задумчиво опустил голову. Остальные тоже сидели молча, и слышно было, как пенятся пузырьки в стакане. Фон Граффенлауб поднял голову и посмотрел в глаза каждому. Взгляд его остановился на Фицдуэйне.
— Этому человеку, постороннему, оказалось небезразлично, почему, собственно, только начинающий жить юноша умер столь ужасной смертью, — сказал он. — Руди был моим сыном. Он и Врени — мои младшие. Могу вас заверить, что я не отступлю. Вам лучше рассказать мне все — что вы знаете наверняка и о чем только подозреваете. Не надо щадить моих чувств. Вам лучше начать с того, как Руда оказался связанным с Палачом.
— И ваша жена.
— Эрика, — сказал фон Граффенлауб, — да-да, конечно.
По его лицу текли слезы.
Фицдуэйну стало его нестерпимо жаль. Фон Граффенлауб был конченым человеком, и ничто уже не могло помочь ему. Он положил руку на плечо фон Граффенлаубу, но сказать ему было нечего.
По негласному соглашению присутствующие оставили Фицдуэйна наедине с фон Граффенлаубом. Он вздохнул с облегчением: то, что ему придется сказать, было достаточно неприятным и сделать это лучше с глазу на глаз.
— Я постараюсь быть кратким, — сказал Фицдуэйн, — и потому остановлюсь на следствиях, а не на причинах. А потом, если вы пожелаете, я объясню, почему мы пришли к тем или иным выводам. Мы уже сказали вам о Палаче. Я расскажу о том, что мы о нем знаем, но это позже, а сейчас я хотел бы остановиться только на одном, на почерке Палача. Его мотивации скорее экономического, нежели идеологического плана, сопряженные со стремлением взорвать систему и с извращенным чувством юмора. Его метод заключается в том, чтобы найти и использовать в своих целях необходимую ему энергию. У него нет определенной идеологии. У каждой из групп своя собственная установка, а Палач пожинает вполне материальные плоды.
— Он предпочитает иметь дело с впечатлительными людьми. Многие из его последователей — большинство из них считают себя только членами своей группы, а вовсе не его последователями — молоды, идеалистичны и отличаются повышенной сексуальностью. Он пользуется тем, что само идет в руки, а сексуальность — самое подходящее орудие. Давно известно, как легко манипулировать людьми, используя сексуальность. Вспомните обращение к сексуальному началу в сатанинских обрядах или дохристианских церемониях, или, наоборот, полное его отсутствие в католических обрядах.
Кроме того, он использует сексуальность как основное средство, мы даже предполагаем, что у Палача есть свои собственные проблемы на этой почве. Похоже, у него как гетеросексуальные, так и гомосексуальные наклонности, и все это в сочетании с явно выраженным садомазохистским поведением.
— Короче говоря, это маньяк, — сказал фон Граффенлауб, — чудовище.
— Возможно, — ответил Фицдуэйн, — но если мы хотим его разоблачить, то нам не следует оценивать его так однозначно. Не исключено, что он ведет себя и выглядит как вполне нормальный человек, как мы с вами.
— А кто знает, что скрывается за нашей с вами наружностью? — задумчиво произнес фон Граффенлауб.
— Вот именно, — согласился с ним Фицдуэйн.
Фрау Раеми, завершив поход по магазинам, отдыхала за чашечкой кофе с пирожным, сидя в кафе на открытом воздухе на Беренплац. У нее прекрасное настроение, потому что ей удалось найти на распродаже грушевый ликер, который обожал ее муж. И теперь три бутылки ликера стояли в хозяйственной сумке возле ее ног.
Жерар, выпив за ужином ликера, становился вполне терпимым и позже, в постели, засыпал немедленно, избавляя фрау Раеми от того, что она называла “этим делом”. Честное слово, им обоим уже за пятьдесят, и пора бы Жерару найти другое занятие — например, собирать марки или плотничать. Хотя, с другой стороны, может, это не так уж и плохо, если после двадцати восьми лет супружества муж по-прежнему желает тебя.
Она улыбнулась. Сидеть на Беренплац в солнечный день — одно наслаждение. Ей доставляло удовольствие наблюдать за прохожими, за мельканием дамских нарядов.
Неожиданно перед фрау Раеми возникла фигура, замотанная в покрывало, с мотоциклетным шлемом на голове и гитарой, свисающей с шеи. Странное существо огляделось по сторонам и, резко повернувшись, исчезло в толпе.
Фрау Раеми не успела заметить, куда этот человек делся. Раздался странный кашляющий звук, и она уставилась на свою хозяйственную сумку, на которой неожиданно появились дырки от пуль. Из разбитых бутылок запахло ликером.
Фрау Раеми долго не могла понять, что же произошло. Держа сумку в вытянутой руке и отвернув голову, она выбросила ее в мусорный ящик. Затем фрау Раеми поехала на трамвае домой. Она не стала обращаться в полицию.
Два дня фрау Раеми не могла говорить.
— Почему ты выбрала это место? — спросил ливанец. Он оглянулся вокруг. Кафе на две трети было заполнено персонажами из фильмов Феллини: бородатые мужчины с серьгами в ушах, в потертых джинсах и больших черных шляпах, девушки отличались только отсутствием бород. И те и другие пили пиво, молочные коктейли и курили травку. Казалось, им наплевать на всех и вся. Хотя вряд ли кому из них было больше двадцати одного года, опухшие глаза и землистый цвет лица красноречиво говорили о том, что им долго не протянуть.
— Очень просто, — ответила Сильвия. — Надо было смыться, и быстрее. Ты упустил этого ублюдка. Ливанец виновато пожал плечами.
— Он сорвался с места, как только я выстрелил. Я не смог бы ничего сделать. Он слишком быстро ездит на этих роликах. Слава богу, обошлось без шума. Глушитель у “скорпиона” выше всяких похвал.
— Времени у нас в обрез, — сказала Сильвия. — Ты знаешь Кадара?
— Хорошо знаю, — угрюмо ответил ливанец.
— В следующий раз мы подойдем поближе, и ошибок больше не будет.
Ливанец молча допил пиво. Он стряхнул пылинку с отворота пиджака и не без удовольствия осмотрел свои ботинки из крокодиловой кожи. К черту Кадара, к черту Иво, а Сильвию… Он склонился к ней и вопросительно взглянул на нее.
Она отрицательно покачала головой.
— Ты не того пола.
— Руди был идеальным кандидатом для манипулирования, — продолжал Фицдуэйн, — он ждал удобного момента. Большинство подростков, как вам хорошо известно, бунтуют против своих родителей. Подростковый возраст — это время смятения, время поиска новых ориентиров, обретения своего “я”. Когда подросток отвергает одну систему ценностей, он тут же начинает искать другую. Душа не терпит духовного вакуума.
Относительно развода существуют два противоположных мнения. Одно — дети всегда страдают в этой ситуации, и другое, что они легко приспосабливаются и спокойно воспринимают двух пап, трех мам и прочих. Я не знаю, как в целом обстоит дело, но в вашем конкретном случае развод с Клер и женитьба на Эрике вызвали шок. Все ваши дети были потрясены, но больше всех Руди, после него — Врени, но я хочу поговорить о Руди.
Бунт Руди начался с того, что он отказался от вашей системы ценностей. Первые импульсы он получил от своей матери, которая, как мне сказали, предпочитала более либеральное и гуманное общество.
— У нас с ней были одинаковые взгляды, — устало заметил фон Граффенлауб, — но мне приходилось иметь дело с реальным миром, а Клер, благодаря моим деньгам, могла грезить об идеальном обществе. Мне надо было драться, заниматься неприятными вещами, идти на компромисс с самим собой, потому что мир устроен именно так, а не иначе. Я имел дело с фактами, а не с фантазиями.
— Допустим, что все было именно так, — сказал Фицдуэйн, — но проблему осложнили несколько факторов. Прежде всего Руди был исключительно умен, энергичен и чувствителен — типичный одаренный ребенок. И он не только бунтовал в душе, ему хотелось совершить что-нибудь из ряда вон выходящее. И тогда он сделал следующий шаг: стал доискиваться, чем занимаетесь вы, рыться в ваших бумагах и так далее. Искал и нашел — он обнаружил папочкин интерес к “Вейбону”. И “Вейбон” поразил его воображение.
— Он не разобрался в том, что нашел, — возразил фон Граффенлауб. — “Вейбон” — очень мощная организация, и ее деятельность легальна. Ему удалось обнаружить кое-какие отклонения от основной деятельности, и я как раз собирался навести порядок. Но вместо того чтобы понять, что это моя оплошность, он решил, что я продажен до мозга костей. Он не желал слушать никаких объяснений.
— Нельзя требовать рационального подхода к таким вещам от подростка, — ответил Фицдуэйн, — да и сейчас вы говорите не всю правду о деятельности “Вейбона”, но не будем об этом. Я ведь хочу поговорить о Руди, а не о транснациональной корпорации, которая занимается нечистыми делами.
Фон Граффенлауб поморщился, но промолчал. Ему вспомнилось время, когда он был таким же идеалистом, как Клер, но позже ему так часто приходилось идти на компромиссы и сделки, всегда для большей пользы, а это неизбежно вело к девальвации его первоначальных духовных ценностей.
Фицдуэйн продолжал:
— Теперь обратимся к моменту, когда Руда! сжег украденные бумаги и к смерти Клер. Со смертью матери Руди утратил сдерживающее его начало, и бунт его приобрел иной характер. В своем несчастье он обвинял вас, общество, весь мир и уверовал, что изменить существующий порядок вещей можно только путем экстремизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94