— Что существенно? Что происходит с моим сыном?
— Не пытайтесь делать вид, будто у вас пробудилась внезапная великая любовь к вашему отпрыску. Предположим, что он — живое существо, но живое существо, значащее не так уж и много. Без настоящих друзей, без цели в жизни… никто не пожалеет о нем, когда он умрет.
— Умрет? Почему он должен умереть?
— Потому что я так говорю. Здесь и сейчас. Таков наш тест. Как видите, он совершенно произволен, бессмыслен и жесток. Подобно многому из того, что потребуют от вас СЕМЕРО. И что потребую от вас я. Все то, что вы либо беспрекословно выполните, либо… умрете.
Баррингтон рванулся к Когтю.
— Вы… вы…
Коготь схватил его за руку и резко остановил.
— Даже и не думайте, Баррингтон. Ни мгновения. О, конечно же, я не совсем бессердечен. Если вы попросите меня оставить вашего сына в живых, я выполню вашу просьбу. — Указательным пальцем он закрыл дыру в трубке. Шипение сразу же прекратилось, прекратился и тревожный писк, погасли лампочки. Но через несколько секунд Коготь снова отнял палец, и воздух вновь вырвался в отверстие, а тревожный звук возобновился. — Да, на несколько секунд, которые мне потребуются, чтобы перерезать вам глотку. — И он помахал своим пальцем-бритвой на расстоянии дюйма от глаз Баррингтона. — А потом я все равно убью парня.
Баррингтон рухнул на пол, но не мог отвести глаз от Когтя и сына. Через две минуты аппарат издал длинный сигнал, и линия на мониторе выпрямилась.
— Мои поздравления, мистер Баррингтон. СЕМЕРО будут вами гордиться. Я уже горжусь вами. В нужный момент вы поступили правильно. Продолжайте в том же духе, то есть поступайте правильно всякий раз, когда я буду вступать с вами в контакт, и вы добьетесь такого успеха и могущества, о которых не грезили в самых смелых своих мечтах. — Он швырнул Баррингтону кусок бумаги. — Здесь вы найдете свои первые инструкции.
— Что будет с моим сыном?
— Я полагал, что у вас вряд ли проснутся запоздалые семейные и отцовские чувства и вряд ли возникнет желание похоронить его в семейном склепе, поэтому я сам позабочусь о теле так, что никто никогда ни о чем не узнает. На самом деле это только отчасти верно. Люди кое-что узнают об Артуре Баррингтоне и о его смерти. Как всегда, у меня есть план. Вам все станет ясно в свое время, когда я буду готов. Пока с вас достаточно и этой информации. А теперь убирайтесь.
10
Лора Мерфи с сочувствием наблюдала за тем, как бритоголовый молодой человек в мешковатых джинсах широкими шагами идет по коридору. Покачав головой, Лора улыбнулась. Она очень хорошо помнила свои собственные студенческие годы, чтобы не чувствовать приступ искреннего сострадания всякий раз, когда у ее дверей появлялся студент с красными глазами и обгрызенными ногтями и с таким видом, словно он целую неделю не спал и не ел. А так как современным молодым людям, как казалось Лоре, гораздо сложнее приспособиться к большому и жестокому миру, чем ее поколению, она старалась не слишком сурово судить их.
Прожить сложное и такое неустойчивое время между детством и взрослостью во все времена бывало совсем не простым делом, а теперь на пути у современных молодых людей, вне всякого сомнения, встречается значительно больше соблазнов и пропастей. Размышляя над хаосом образов и идей, ежедневно изливаемых на них телевидением, она просто поражалась, как молодежи вообще удается выстоять и не утратить психическое здоровье.
Впрочем, их вкусы в одежде порой казались Лоре несколько запредельными.
Когда ей удавалось хоть немного помочь им в сложном процессе перехода от детства к взрослости, Лора совершенно искренне радовалась. В течение двух лет она работала консультантом. И хотя многие близкие люди — прежде всего отец — бранили Лору за то, что она принесла блестящую в перспективе карьеру практического археолога в жертву своему филантропическому чувству и теперь вынуждена выслушивать жалобы прыщавых подростков на плохие оценки, сама Лора об этом не жалела. Она не представляла, какие профессиональные победы могут сравниться с ощущением триумфа, которое она испытала, когда студентка английского отделения, пытавшаяся покончить с собой — ее спасла от гибели Лора, — смогла опубликовать сборник стихов, а позднее начала вести собственный творческий семинар, тем самым, помогая другим молодым людям направить свои душевные бури в конструктивное русло.
И при всем том Лоре удавалось найти время для работы над собственной книгой о забытых городах. Возможно, ее труд не займет первых мест в списках бестселлеров, однако когда она преподнесет экземпляр книги отцу, по крайней мере, ему будет ясно, что и дочь создала свой собственный «археологический артефакт».
Кроме того, Лора принимала активное участие в работе мужа. Она не просто выступала в роли бесплатного адвоката в его нередких столкновениях с начальством, но часто помогала ему своей обширной эрудицией в поиске библейских артефактов и подтверждении их аутентичности.
В чем, как она чувствовала с дрожью предвкушения чего-то поистине важного, ей предстоит участвовать в самое ближайшее время. Лора очень сожалела о том, что из-за занятости со студентами не смогла принять участия в первоначальных исследованиях свитка, которые Мерфи проводил за день до того. Теперь наступило время проверить, готов ли свиток открыть им какую-то грандиозную тайну Даниила.
Лора закрыла за собой дверь кабинета, повесив на нее табличку с надписью: «Да, я обещала вам, что моя дверь всегда будет открыта для вас, но, клянусь, я скоро буду!», и быстрыми шагами проследовала по коридору к выходу. Через несколько минут она уже стояла у дверей Мерфи. Лора тихо постучала и вошла.
Мерфи сидел за рабочим столом с взъерошенными волосами, закатав рукава рубашки, и рассматривал что-то под лупой, полностью забыв об окружающем его мире.
«Вот тот Мерфи, которого, как мне кажется, я люблю больше всего, — подумала Лора с улыбкой. — Погруженный в работу и обо всем забывший Мерфи». Мерфи, который позвонил ей несколько минут назад, распираемый предвкушением чего-то невиданного, и сообщил, что свиток готов.
Она сжала его руку, поздоровалась с Шэри и обратила все свое внимание на гипербарическую камеру.
— Итак, вы полагаете, свиток достаточно регидрирован?
— Держу пари, он такой же пухлый и сочный, как и та индейка, что твоя мама готовит на День благодарения, — заявил Мерфи. — На самом деле я думаю, что он даже еще более сочный.
— Знаю, знаю, и скорее всего к тому же вкуснее, — заметила Лора, прищурившись.
Мерфи надел пару белых перчаток, открыл дверцу камеры и с предельной осторожностью извлек оттуда свиток.
— Ну, давайте посмотрим, что мы тут такое приготовили, — произнес он с завидным спокойствием.
Мерфи начал разворачивать папирус над пластиковым лотком. Лора затаила дыхание, пораженная твердостью и уверенностью его движений — а ведь, вполне возможно, он держал в руках нечто, изготовленное еще во времена правления Навуходоносора, во времена Даниила. «Вот сейчас, — подумала она, — в этой комнате мы, трое живых, реальных людей оказались связаны с библейским прошлым посредством этого невероятно хрупкого предмета, который может в любое мгновение рассыпаться в прах».
Но древний папирус не рассыпался. Подобно бабочке, появляющейся из куколки, он медленно развернулся, целый и прекрасный.
— Посмотрите, — проговорил Мерфи, и их взглядам строка за строкой предстала древняя клинопись.
Треугольники с прямыми хвостиками, V-образные формы, похожие на птиц, парящих в небе, теснились в узких колонках. В полностью развернутом виде размеры папируса составляли около девяти дюймов на пятнадцать. На нем виднелись «шрамы», оставленные изгибами на поверхности табачного цвета, края были изорваны, а большая часть верхнего слоя облупилась. Однако о столь хорошей сохранности подобного памятника Мерфи не мог даже и мечтать.
— По виду это халдейские письмена.
Лора ни на мгновение не осмеливалась отвести взгляд от странных геометрических символов из страха, что они внезапно исчезнут.
— Да, скорее всего. Во времена Навуходоносора в Вавилоне половина жрецов и магов были халдеями. Ты можешь прочесть?
Мерфи слегка наклонил свиток, чтобы лучше разглядеть письмена.
— Не скажу, чтобы я свободно читал на этом языке. Мог бы заказать салат или спросить дорогу к почте, но вот что-то более сложное…
Лора схватила его за руку.
— Прекрати свои шуточки. Я сама видела, как ты писал по-халдейски. Что здесь написано?
— В этом-то вся и штука. — Мерфи, прищурившись, пристально разглядывал буквы. — Я совершенно определенно вижу символ, обозначающий бронзу, а вот здесь… — он указал на почти расплывшийся знак, — символ, означающий змею. И посмотрите, вот они снова вместе с символом, означающим израильтян.
Мгновение они стояли молча, и Шэри наблюдала за тем, как чета Мерфи пыталась отыскать смысл, заключенный в знаках на свитке.
— И что же все это значит? — спросила девушка.
— Медный змий, — прошептала Лора.
— Точно, — подтвердил Мерфи. — Изготовленный Моисеем три с половиной тысячелетия назад…
— И разбитый на три части царем Езекией в 714 году до Рождества Христова.
— Но, уважаемые дамы, это же совершенная бессмыслица. Мафусаил сказал, что артефакт должен иметь отношение к Даниилу. А Даниил, как известно, жил во времена Навуходоносора, почти на сто пятьдесят лет позже того времени, когда правил царь Езекия.
Мерфи отодвинул свой стул и стал мерить комнату шагами.
— Совершенная бессмыслица. С какой стати халдейский писец упоминает о Медном змие? И какая здесь связь с Даниилом?
Лора уставилась на свиток, пытаясь разобрать еще какие-нибудь детали.
— Может, проконсультироваться у того сумасшедшего, который дал тебе свиток?
— Ты называешь это «дал мне»?
— Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. — Мерфи отрицательно покачал головой.
— Мафусаил хочет, чтобы я до всего доходил своим умом. Таковы правила игры. — Он щелкнул пальцами. — И все-таки, почему бы не обратиться за помощью? Давайте вначале сделаем несколько фотографий. Я знаю кое-кого, одну женщину, которая даже во сне разговаривает по-халдейски.
Лора скрестила руки на груди и бросила на мужа суровый, неодобрительный взгляд.
— Нет-нет, — добавил он поспешно, — совсем не по личному опыту. На самом деле я вообще с ней никогда не встречался.
— Расслабься, Мерфи, я знаю, ты любишь только меня и… то, что пролежало в земле, по крайней мере, два тысячелетия. Но кто же этот оракул?
— Вы мне не поверите… Ее зовут, — сказал Мерфи, четко произнося каждый слог, так, словно заказывал бутылку экзотического вина в дорогом ресторане, — Исида Прозерпина Макдоналд.
Фонд Свободы принадлежал к числу тех сотен частных организаций, что размещаются в весьма официального вида каменных зданиях в Вашингтоне, которые многие люди автоматически принимают за правительственные. Табличка на двери кабинета на третьем этаже здания фонда гласила просто «Д-р И.П. Макдоналд», и только посвященные знали, что за этой дверью работает один из виднейших специалистов по древним культурам.
И естественно, никому из проходивших мимо этой двери не пришло бы в голову искать какую-то связь между исследованиями покрытых пылью веков, забытых цивилизаций и очень громким непрекращающимся шумом, доносившимся из-за закрытой двери.
За грохотом книг, падающих одна за другой на пол, последовал не столь громкий шелест рассыпающихся листов бумаги, а затем вновь оглушительный стук какого-то тяжелого предмета (настольная лампа? пресс-папье?).
Небольшой кабинет без окон был весь заставлен книжными стеллажами, но многие книги — некоторые из тех, что представляли исключительную ценность как библиографические редкости и встречались в единичных экземплярах, — теперь валялись на выцветшем коричневом казенном ковре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50