И ради цифири им ничего не стоит захомутать любого, кто под руку попадется, подшить к глухому делу в качестве обвиняемого, выколотить нужные им показания. Настоящее-то раскрытие преступлений – дело долгое, муторное, подчас бесперспективное и страшно невыгодное: показатели падают, начальство бодает, премии летят мимо кармана, а звездочки мимо погон. Вот и стараются. И ничего ты супротив них не вякнешь, потому что они – Государство, а ты – никто, ноль без палочки, и когда Государство назначает тебя преступником, обратного хода уже нет. Но, возможно, назначение еще не состоялось... Главное – держаться спокойно, уверенно, но не вызывающе, ничем не проявить ни свою ненависть, ни свой страх...
– Заходите, заходите, Нил Романович, присаживайтесь.
В занюханном кабинете на три стола сидели двое: молодой блондинистый усач в клетчатом пиджаке и невыразительный мужчина средних лет, в очках и с аккуратно зачесанными на лысину реденькими волосами. Этот-то к нему и обратился.
– Передохнули маленько? Продолжим?
– Извините, я... – Нил замолчал, ничего не поднимая.
– Хорош! – фыркнул усатый.
– Да ладно, Василь Василич, с кем не бывает. Ты лучше своими делами занимайся, а мы своими.
Усатый что-то буркнул и уткнулся в лежащую перед ним папку.
– Итак, Нил Романович, давайте-ка еще раз, во всех подробностях – как вы провели вчерашний день? Где были, когда, что делали? – Я... А вы кто?
Человек, похожий на заслуженного счетовода, усмехнулся.
– Да, вы явно не в лучшей форме. Но, не обессудьте, отложить нашу беседу никак не могу. Фамилия моя Денисенко, старший следователь отдела борьбы с хищениями социалистической собственности.
"Это еще откуда?.. Спокойно! Ясно, что здесь какое-то недоразумение, однако сразу заявлять об этом не стоит, это заведомо проигрышная позиция... Уж по их-то ведомству за мной ничего реального нет и быть не может. Тем более вчера. Разве только кто-нибудь упер противогазы, что мы перегружали, или тот щедрый старикашка оказался переодетым расхитителем... Как хорошо, что вчера я весь день был на людях, и что бы они мне ни предъявили, найдутся свидетели, которые подтвердят мое алиби..."
Медленно, четко, внушая себе, что он находится не в кабинете следователя, а на занятиях по разговорной практике, он начал рассказывать. Про Либерфатера, про противогазы, про пивную и присоседившегося к их компании чудного деда. На этом месте Денисенко прервал его:
– Дальше мне все понятно. Значит, в течение дня домой вы не заходили? Нил кивнул.
– И с женой не виделись?
Линда! Что-то случилось с Линдой?! Но почему ОБХСС?..
– Только рано утром, перед уходом в университет, – сдавленно сказал он.
– И вы ничего необычного в ее поведении не заметили? Она не показалась вам взволнованной или излишне рассеянной?
– Она спала. Мне надо было к первой паре, а ей на работу только к десяти...
– А накануне?
– Да нет вроде... Сидела с подружками, песни пела. Потом легла спать.
– И ничего не рассказывала, никакими планами не делилась?
– Нет... Нил смолк. Вопросы сидящего напротив казенного человека били в точку. Ну, была она какая-то не такая, ну, говорила про какие-то "Веритасы", предвидела большой ажиотаж... Ну и что! Они явно под нее роют, и любые его слова...
– Вы бы лучше у нее спросили... – осторожно посоветовал он.
– И спросим, – с неожиданной резкостью сказал Денисенко. – Обязательно спросим. По всей строгости. Когда поймаем.
– Да что такое?! Я ничего не понимаю. В коридоре шумно хлопнула дверь, и высокий, чуть дрожащий голос произнес:
– Примите наши извинения, Ольга Владимировна...
– Имейте в виду, я этого так не оставлю! – громыхнуло в ответ, и Нил вздрогнул, вновь окунаясь в марево лютого бреда. Откуда здесь взялась его матушка?
– В своих сапожищах врываются прямо в репетиционный зал, хамят так, будто перед ними не народная артистка, а какая-нибудь шушера со свалки, – патетически вещала примадонна, – на глазах у всего коллектива запихивают в автомобиль с решетками...
– Но, поймите правильно, уважаемая Ольга Владимировна, они всего лишь выполняли полученное предписание, в котором сказано – принять меры к розыску и задержанию гражданки Баренцевой Ольги Владимировны, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения...
– Мне, конечно, льстит, что меня принимают за особу пятьдесят третьего года рождения, но это еще не дает вашим подчиненным основания...
Послышался скрип закрываемой двери, и голоса стихли.
– Вот вам и ответ, Нил Романович, – блестя очками, проговорил Денисенко. – Вчера ваша жена, Баренцева Ольга Владимировна, после обеденного перерыва не вернулась на рабочее место. Когда вскрыли кассу, там обнаружили десять рублей семьдесят восемь копеек мелочью. А контрольная лента зафиксировала сумму в шесть тысяч сто девятнадцать рублей. Арифметика несложная. А жену вашу в последний раз видели в четырнадцать ноль три на троллейбусной остановке. Естественно, мы приняли все меры к задержанию, двух сотрудников отправили на вашу квартиру. Она там не появилась, зато в восемь сорок пять появились вы. К сожалению, наши работники неправильно оценили ваше состояние и доставили сюда для беседы. Вы с порога заявили... – Денисенко перевернул несколько бумажек и, глядя в последнюю, зачитал: – "Все мы вышли из гофмановской шинели". На нашу просьбу пояснить ваше загадочное высказывание, вы ответили: "Я буду говорить только в присутствии моего адвоката". После этих слов ваша, как бы выразиться... ваша неадекватность стала очевидна всем, и пришлось вас отправить немного освежиться. Вот, собственно, и все... Распишитесь вот здесь. Ваши показания мы проверим и, полагаю, побеседуем еще раз. А пока – вы свободны. И, разумеется, держите нас в курсе, если что...
– Да, конечно... А если что – это что?
– Ну, если вы будете располагать какими-либо сведениями о местонахождении вашей, извините за выражение, жены...
Нил поднялся и в упор глянул в оловянные глаза Денисенко.
– На это не надейтесь.
<Ситуация была создана мной практически из ничего. За неделю до всей этой детективной истории, после многомесячного перерыва я встретила Нила. Его вид вверг меня в состояние шока – передо мной стоял пыльный мужик, типичный совок, затраханный убогим бытом. В его тусклых глазах проступала вся безрадостная жизненная перспектива – подержанный "Запорожец", шесть соток в Бабино, нагрузки по профсоюзной линии, быстрые сто граммов после работы, трешка до зарплаты, гастрит, переходящий в язву, бесконечные склоки с пьющей, некрасиво стареющей женой, уход на пенсию с должности младшего специалиста... Такой судьбы не пожелаешь никому, а уж Нилу – с его-то даром... В тот же вечер, к концу рабочего дня, я заглянула в хозяйственный, где трудилась Линда, изобразила радостное удивление от встречи с ней и тут же, не дав времени зайти домой и переодеться, потащила в ресторан – разумеется, в самый лучший и безумно дорогой. На фоне тамошней лощеной публики она смотрелась сущим огородным пугалом, по после второй рюмки "Мартеля" это перестало ее смущать. Я же все подливала ей и шептала на ухо бередящие душу истории про жизнь красивую и рисковую. Потом довезла ее до дому, но подниматься не стала... (Прим. Т. Захаржевской) >
XV
(Ленинград, 1976)
– О, на ловца и зверь! Рванули в "Петрополь"? Сегодня я обязан надраться в говно... Хотя нет, прикид у тебя явно не для пивнухи. Тогда, может, в "Погребок"? Я проставляюсь – денег как грязи! Стипуху за лето авансом выдали.
Нил выразительно похлопал по карману. Глаза Ванечки Ларина загорелись, но он пересилил себя и ответил со вздохом:
– Пока не могу. Ведено хранить трезвость до восемнадцати ноль-ноль.
– А что такое?
– Домашний банкет по случаю защиты диплома.
– Погоди, чьей защиты?
– Моей, чьей же еще?
Нил посмотрел на Ларина повнимательней – отутюженный парадный костюм, новая белая рубашка, полосатый галстук, выбритые щечки благоухают польским "Варсом".
– Отстрелялся уже? – Ларин кивнул с важным видом. – Поздравляю! И что дали?
– Пять шаров, естественно... Ну, с минусом, если честно, так ведь минус в диплом не пишется.
– Ну ты просто ундервуд! Такое дело грех не отметить. Давай хотя бы чисто символически.
– И рад бы, но... Ты ж меня знаешь, я на полдороги не останавливаюсь... Лучше вечерком подгребай ко мне, гарантирую расслабон по высшему разряду. Адресок запиши.
– Ох, не дотерплю! – Нил переступил с ноги на ногу.
– А что так? – Ларин смотрел с удивлением. В проштудированных им научных трактатах про алкоголизм такое состояние называется "интенционный тремор", и ему было крайне странно наблюдать этот клинический симптом у приятеля, которого он, в сопоставлении с самим собой, держал чуть ли не за трезвенника.
– Тоже отмечаю... – Нил опустил глаза. – Четвертый месяц праздную вновь обретенную свободу.
Дни свободы были безрадостными и долгими. Ежеминутно, почти физически, Нил ощущал, как, леденеет душа, покрываясь инеем бесчувствия. Ощущение было мучительным, он боролся с ним, боролся, боролся, судорожно хватаясь за все, что могло хоть немного замедлить неумолимое приближение черной, холодной бездны – музыка, скоротечные романы, вино...
– Мальчики, привет!
Мимо них, чуть замедлив грациозный ход, ангельским видением проплывала Таня Захаржевская.
– Привет! – воскликнули они дуэтом. Она послала им воздушный поцелуй – один на двоих – и через десяток легких шагов скрылась за кирпичным углом кафедры физкультуры. И только тогда Нил вновь перевел взгляд на Ларина.
– Без шансов, портвайнгеноссе. Это, знаешь ли, создание из иного мира, не нам, смертным, предназначенное, – философски заметил Ларин. – Знаешь, а я, пожалуй, рискну остаканиться с тобой за компанию. Вперед?
Против обыкновения, общество друг друга оказало на каждого сдерживающее влияние и, чинно приняв по сто пятьдесят "бурого медведя" в приличной забегаловке на Первой линии, Нил и Ванечка столь же чинно распрощались, договорившись, что вечером непременно встретятся у Ларина дома.
В многоэтажную семейную общагу на улице Беринга Нил явился, выставив в качестве живого щита Веру Хауке, истерично-припадочную полубогемную дамочку, которую он подцепил по пьянке на каком-то вернисаже и теперь не знал, как отцепить. Войдя, Нил был приятно удивлен тем, насколько уютной оказалась крохотная квартирка, насколько хорош, хоть и непритязателен, был стол. Но более всего его потрясла хозяйка, жена Ивана, поразительной красоты брюнетка с огромными зелеными глазами, гитарным станом и чарующим низким голосом. Нил не собирался петь в этот день, но... У соседей добыли раздолбанную гитару, которую он настроил только при помощи плоскогубцев, а потом выдал самый звездный репертуар. Почему-то он не сомневался, что Ванькина жена должна великолепно петь, и очень рассчитывал, что своими песнями сумеет завести и ее. Так и вышло. Ее пение превзошло все его ожидания...
Вера Хауке весь вечер демонстративно молчала, а дома закатила истерику по высшему разряду.
– Ты весь вечер только и делал, что пялился на эту шлюху! – самозабвенно визжала она, не желая слышать его объяснений и оправданий.
Войдя в раж, Вера, должно быть, не заметила Нилов предупреждающий оскал или же приняла за улыбку, и подпустила его слишком близко. Последовал страшной силы короткий удар в живот. Вера сложилась пополам и рухнула на пол, извергнув из себя весь праздничный ужин.
– Никогда, – медленно выговорил Нил, нависая над ней, – никогда не называй женщину шлюхой только за то, что она красивее, умнее и чище тебя.
Вера моргала в пространство, боясь взглянуть на него.
– А теперь убирайся. Вот тебе червонец на такси. За вещами приедешь завтра. Если через пять минут ты все еще будешь здесь, я убью тебя.
Когда Нил вышел из ванной, Веры и след простыл. Он взял тряпку, подтер блевотину, надел куртку и вышел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64