Все правильно: работал за двоих и заработал за двоих.
К счастью, видеокамеры оказались в полном порядке. Утром появилось изображение. Сначала не яркое, когда первые солнечные лучи стали пробиваться сквозь задернутые гардины. Потом оно делалось все отчетливее и отчетливее. Все ночные тревоги растаяли вместе с приходом нового ясного дня.
Хряк не вернулся. Расчеты оказались верными. Впрочем, это была даже не его идея, а жены. Она у него фармацевт. Сара-то и придумала подсыпать Хряку в колу лошадиную дозу адского коктейля из сильнейшего слабительного и препаратов, провоцирующих рвоту.
“Умница моя Сарочка! На выдумки хитра, — рассуждал Чахоточный. — Благодаря ей я в кой-то веки поработал спокойно, без этого воняющего луком обжоры с его вечной отрыжкой. Еще и денег срубил вдвое больше. Надо только ей еще раз сказать, чтобы не заворачивала бутерброды в салфетку!”.
“Money, money, money!
Money, money!”.
В это время Хряк сидел на полу, прислонившись спиной к кафельной стене. Силы покинули его. Он несколько раз пытался подняться, но в глазах тут же темнело, голова начинала кружиться. И главное, ослабевшие ноги отказывались держать тучное тело.
— Кто-нибудь! — причитал он тихим жалобным голосом. — Кто-нибудь, помогите!
Но никто не слышал этих стонов.
Потому что, блуждая по коридорам, Хряк зашел в самый безлюдный, заброшенный уголок здания. И в этот момент у него схватило живот. Ему так приспичило, что он еле-еле дотерпел до ближайшего туалета, благо таковой отыскался неподалеку. Это было накануне, во втором часу дня. С тех пор уже почти сутки Хряк не покидал пресловутый сортир.
Осознав, что звать на помощь бесполезно, он начал молиться.
— Господи, помоги мне выбраться отсюда. Господи, я буду хорошим. Я больше никогда не стану врать. Никогда не стану жрать! Честное слово — не больше одного гамбургера за раз! Только помоги мне, Боже!
Он опять почувствовал схватки в нижней части живота. Откуда? Ведь там, в его измученных кишках, уже должно быть идеально пусто. Хряк на четвереньках пополз к унитазу.
Ровно в час дня через КПП Исправительного учреждения Министерства юстиции штата Техас в Форт-Джэксон проследовала еще одна машина: водитель и четыре пассажира.
— Документы в порядке, можно выпускать! — крикнул Своим коллегам на посту чернокожий страж порядка с ослепительно белыми зубами.
Пассажирами автомобиля были три шкафообразных детины и мужчина лет сорока, с печальной улыбкой на слегка небритом лице.
Иван Ларин
Санкт-Петербург
1997
Алиска была его музой.
Она не только волновала его мужское самоощущение, уже довольно пошатнувшееся за двадцать лет системного пьянства, но и вдохновляла… Инспирировала, как он ей говорил, ласково называя Алиску “своей маленькой Ю-Эф-Оу”…
— Like UFO You came to me, — цитировал Ваня из любимого альбома Джона Леннона “Mind Games”… — Из ничего ты явилась ко мне, явилась, как НЛО, как Unidentified Flying Object, милая Алиска, любимая моя, дающая радость жизни, инспирирующая радость творчества…
Алиска только хмыкала, но целовать и обнимать себя все же позволяла.
К Ванькиному творчеству она относилась утилитарно. Как к некоему чудачеству, на котором в настоящий момент можно заработать.
Тем более, что Лева Брюшной выжимал из издательства максимальные проценты авторского “рояля”, и Ваньке за его сериалы “Золото наших цепей” и “Цена вопроса” платили очень даже неплохо, не только по питерским меркам, но и по московским.
А пока деньги были — жить с Ванькой было можно. Можно было даже и побыть его Ю-Эф-Оу и “мисс Инспирацией”, как он ее называл.
Правда, когда Ванька показал ей фотографию Йоко Оно, сказав, что для него она, Алиска, как Йоко для Джона, Алиска обиделась.
Ни фига себе! Она для него, как та узкоглазая старая кляча с отвислыми титьками?
Алиска взбрыкнула и две ночи не подпускала Ваньку к себе. Покуда тот не исправился и не подлизался, написав ей этакий полусонет типа того, что кавалергардские корнеты в прошлом веке писали в альбомы жеманным красавицам.
Но Алиске недостало образования оценить, что сонет получился недоделанным. Стихи ей польстили, и она несколько раз потом зачитывала их по телефону своим подружкам, только слегка сбиваясь в английском четверостишье…
How dare I
Of simple words on duty
Try glorify
Your lovely name and beauty.
Еще не соткана та ткань стихов,
Достойных стройной стати
И дивных блеска глаз — сонету десять слов
На то едва ли хватит
Сказать,
Как неба синь
Легла ничком так близко
В глазах
И имени твоем,
Алиска.
Алиска была его музой.
Он даже ввел в свой новый роман в качестве архиположительного персонажа девушку по имени Алла. Она была наделена всеми мыслимыми и немыслимыми женскими достоинствами от длинных ног и высокой груди до исключительно глубокого интеллекта, широкого кругозора и необычайной культуры с бойким остроумием.
Алла по сюжету романа была частным детективом и специализировалась на выслеживании неверных жен, выполняя заказы богатеньких и рогатеньких мужичков..
Описывая Аллу-воительницу, колотя пальцами по клавиатуре компьютера, Ванька высовывал язык и ронял на клавиатуру липкую слюнку, так нравилась ему его идеальная Алла — Алиска.
А потом, вечерами, он зачитывал своей музе те места, где было как бы “про нее”… Алиска хмыкала. Но тем не менее была польщена. Ей это нравилось.
Но вчера вечером, на нее что-то нашло. Алиска была не в себе.
— Иван! — крикнула она с порога, с грохотом снимая в прихожей зимние сапоги. — Иван, хватит дурака валять, надо делом, наконец, заниматься…
Иван в это время сидел за клавиатурой и близоруко пялился в монитор новенького ноутбука, перечитывая написанное за день…
— Почему это я дурака валяю? — обиделся он. — Я все же не в “квэйка” тут играл весь день, а роман писал…
— А потому, Ванька, что вся эта издательская дребедень гроша ломаного не стоит, — кричала из прихожей Алиса, — потому что надо играть по-крупному, не за несчастные три или пять тысяч у.е. в месяц, а по полной программе сразу за миллион!
Иван откинулся от клавиатуры…
— Ты в своем уме, Алиска? Ты че говоришь? Я в Питере единственный автор, кто по максимуму гонорары с тиража имеет!
Алиса вошла в комнату и, не надев тапок, стояла на полу ладненькими своими длинными ножками в одних колготках…
— Ваня, ты что, не слыхал про премию Гейла Блитса? — спросила она.
Нет, Ванька ничего про премию не слыхал, да и кто такой Блитс, припомнил не сразу.
— Дремучий ты человек, Ларин! Ваяешь про своих бандюков, а вот канадец Габриэль Дикунли полтора миллиона зелени отхватил за трибьют Тупаку Шакуру…
— За кого? — вновь не понял Иван.
— Ладно, проехали… — Алиска вздохнула и с выражением крайней серьезности продолжила: — Это даже неплохо, что мы в этом году не номинировались, говорят, на будущий год будет уже не полтора миллиона, а целых пять… Пять миллионов!.. Ваня, нам надо получить премию Гейла Блитса по литературе… Ты должен прославить и себя, и меня, себя как писателя, а меня — увековечив мое имя в стихах…
И с этими словами Алиса села к нему на колени…
Весть о том, что владелец Силиконовой долины намерен учредить новую, альтернативную Нобелевской систему премий, присуждаемых за достижения в науке и искусстве, месяц как обсуждалась всеми средствами массовой информации.
Старая добрая Нобелевка навсегда останется ассоциативной вехой и символом того лучшего, что дал двадцатый век. Но в новом веке и в новом тысячелетии людям нужны новые мерки успеха. Такие новые, чтобы они были соизмеримо когерентны с новыми компьютерными технологиями.
И на первое присуждение премий по литературе и искусству комитет Гейла Блитса якобы учредил такие правила выдвижения соискателей, чтобы их творчество было непременно представлено в Интернете.
Новый век, новое тысячелетие…
И компьютер сам, по своим меркам выбирает лауреата…
— Ванька, тебе необходимо создать свой литературно-поэтический сайт в Интернете, — говорила Алиска, гладя своего любимого романиста по редкой и сильно поседевшей шевелюре.
— Хорошо, — отвечал Иван, — я все исполню, милая.
— Но это еще не все, — продолжала Алиса, — надо нагнать популярность, или, как выражаются, “хост”, то есть индекс посещаемости твоего сайта, нагнать его таким образом, чтобы он везде цитировался сносками, по всему Интернету, и я знаю, как это устроить…
Она сидела на нем верхом в позе госпожи, и он покорно внимал ее безумным речам.
— Ты возьмешь и прочитаешь самые популярные теперь романы самых популярных авторов, — говорила Алиса, — и ты напишешь на них дико скандальные разгромные рецензии, мой милый…
— А зачем? — недоуменно спросил Иван.
— Дурачок, — с загадочной улыбкой отвечала Алиса, — чтобы стать скандально знаменитым, и уже потом, когда ты станешь скандально знаменит, мы раскрутим сборник стихов обо мне…
Иван все еще недоумевал…
— Это известный прием, — продолжала его госпожа, — способ раскрутки, когда быстрые слава и известность достигаются за счет эксплуатации уже известных имен.
И тогда до Ивана дошло…
Дойти-то дошло, а вот в дело никак не претворялось. Выходило как-то вяло, беззубо, а главное — неискренне. Что поделать, не был Ванечка рожден Зоилом, не та психофизика. Беззлобен, бесхребетен, бесконфликтен, даже в ЖЭКе поскандалить — и то кишка тонка… К тому же врожденное чувство справедливости останавливало
руку.
— Что ты тормозишь? Что ты тормозишь?! — выговаривала ему Алиска. — Вставить не за что? Можно подумать, они все там гении, Гете с крылышками!
— Ну, не Гете, конечно, даже не Шиллеры, только сам я кто? Бандитский Гомер?
— Не Гомер ты, а интеллигент вшивый! Чистоплюй!
— Да не в чистоплюйстве дело! Мне это просто поперек натуры. Все равно как если кролика заставлять мясо есть… Даже раньше, когда по жизни полный облом получался, во всем только себя винил… ну там иногда погоду, правительство. А теперь — теперь я вообще всех люблю и, как “Митьки”, никого не хочу победить…
— Не хочешь? Тогда победят тебя. Ты продолжай любить всех, а пять лимонов пусть достаются другим… Лови, кролик!
Алиса с усмешкой швырнула ему скользкий глянцевый журнал.
— “Эго”, — громко прочитал Иван, — “журнал для тех, кто хочет жить красиво”… И что?
— Поучись, засранец, как это делается.
Иван пролистал многоцветные страницы, добрался до раздела, озаглавленного “Культур-Мультур”, и углубился в критическое обозрение. Начиналось оно так:
“Известный культуртрегер середины XX века по фамилии Розенберг говорил, что когда он слышал слово «культура», он хватался за пистолет.
У нас — критиков пистолетов нет… И при словосочетании «женская проза» нам хвататься не за что, разве что за собственные гениталии. Но и рады бы, может быть, схватиться, да как-то не возбуждает она, проза женская…
Абстрагироваться от факта существования женской литературы было бы так же нелепо, как не брать во внимание наличия в воде и атмосфере болезнетворных бактерий. Ну да, существует в природе гангрена, сифилис и еще ряд пренеприятных явлении, так есть и феномен женской прозы — никуда от этого не денешься. Другой вопрос — как с нею сосуществовать? Принимать ее за литературу как таковую — или нет. Вопрос этот, кстати, и не нов — сколько в свое время шуму наделала одна только мадам Жорж Занд! Но тогда величина нравственного вреда, наносимого социальному сознанию, измерялась только защитой женщинами прав носить штаны и курить в общественных местах. Теперь же вопросы, предлагаемые так называемой женской прозой, выходят за рамки формального равноправия, а идут дальше — пропагандируют откровенную распущенность. Женщинам, научившимся шустро нажимать пальчиками на кнопки клавиатуры, уже нет необходимости биться за равные с мужчиной права. Курить, пить водку, носить штаны, ругаться нецензурной бранью они свободно могут, равно как и голосовать на выборах и размещать свои тексты в библиотеке Мошкова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
К счастью, видеокамеры оказались в полном порядке. Утром появилось изображение. Сначала не яркое, когда первые солнечные лучи стали пробиваться сквозь задернутые гардины. Потом оно делалось все отчетливее и отчетливее. Все ночные тревоги растаяли вместе с приходом нового ясного дня.
Хряк не вернулся. Расчеты оказались верными. Впрочем, это была даже не его идея, а жены. Она у него фармацевт. Сара-то и придумала подсыпать Хряку в колу лошадиную дозу адского коктейля из сильнейшего слабительного и препаратов, провоцирующих рвоту.
“Умница моя Сарочка! На выдумки хитра, — рассуждал Чахоточный. — Благодаря ей я в кой-то веки поработал спокойно, без этого воняющего луком обжоры с его вечной отрыжкой. Еще и денег срубил вдвое больше. Надо только ей еще раз сказать, чтобы не заворачивала бутерброды в салфетку!”.
“Money, money, money!
Money, money!”.
В это время Хряк сидел на полу, прислонившись спиной к кафельной стене. Силы покинули его. Он несколько раз пытался подняться, но в глазах тут же темнело, голова начинала кружиться. И главное, ослабевшие ноги отказывались держать тучное тело.
— Кто-нибудь! — причитал он тихим жалобным голосом. — Кто-нибудь, помогите!
Но никто не слышал этих стонов.
Потому что, блуждая по коридорам, Хряк зашел в самый безлюдный, заброшенный уголок здания. И в этот момент у него схватило живот. Ему так приспичило, что он еле-еле дотерпел до ближайшего туалета, благо таковой отыскался неподалеку. Это было накануне, во втором часу дня. С тех пор уже почти сутки Хряк не покидал пресловутый сортир.
Осознав, что звать на помощь бесполезно, он начал молиться.
— Господи, помоги мне выбраться отсюда. Господи, я буду хорошим. Я больше никогда не стану врать. Никогда не стану жрать! Честное слово — не больше одного гамбургера за раз! Только помоги мне, Боже!
Он опять почувствовал схватки в нижней части живота. Откуда? Ведь там, в его измученных кишках, уже должно быть идеально пусто. Хряк на четвереньках пополз к унитазу.
Ровно в час дня через КПП Исправительного учреждения Министерства юстиции штата Техас в Форт-Джэксон проследовала еще одна машина: водитель и четыре пассажира.
— Документы в порядке, можно выпускать! — крикнул Своим коллегам на посту чернокожий страж порядка с ослепительно белыми зубами.
Пассажирами автомобиля были три шкафообразных детины и мужчина лет сорока, с печальной улыбкой на слегка небритом лице.
Иван Ларин
Санкт-Петербург
1997
Алиска была его музой.
Она не только волновала его мужское самоощущение, уже довольно пошатнувшееся за двадцать лет системного пьянства, но и вдохновляла… Инспирировала, как он ей говорил, ласково называя Алиску “своей маленькой Ю-Эф-Оу”…
— Like UFO You came to me, — цитировал Ваня из любимого альбома Джона Леннона “Mind Games”… — Из ничего ты явилась ко мне, явилась, как НЛО, как Unidentified Flying Object, милая Алиска, любимая моя, дающая радость жизни, инспирирующая радость творчества…
Алиска только хмыкала, но целовать и обнимать себя все же позволяла.
К Ванькиному творчеству она относилась утилитарно. Как к некоему чудачеству, на котором в настоящий момент можно заработать.
Тем более, что Лева Брюшной выжимал из издательства максимальные проценты авторского “рояля”, и Ваньке за его сериалы “Золото наших цепей” и “Цена вопроса” платили очень даже неплохо, не только по питерским меркам, но и по московским.
А пока деньги были — жить с Ванькой было можно. Можно было даже и побыть его Ю-Эф-Оу и “мисс Инспирацией”, как он ее называл.
Правда, когда Ванька показал ей фотографию Йоко Оно, сказав, что для него она, Алиска, как Йоко для Джона, Алиска обиделась.
Ни фига себе! Она для него, как та узкоглазая старая кляча с отвислыми титьками?
Алиска взбрыкнула и две ночи не подпускала Ваньку к себе. Покуда тот не исправился и не подлизался, написав ей этакий полусонет типа того, что кавалергардские корнеты в прошлом веке писали в альбомы жеманным красавицам.
Но Алиске недостало образования оценить, что сонет получился недоделанным. Стихи ей польстили, и она несколько раз потом зачитывала их по телефону своим подружкам, только слегка сбиваясь в английском четверостишье…
How dare I
Of simple words on duty
Try glorify
Your lovely name and beauty.
Еще не соткана та ткань стихов,
Достойных стройной стати
И дивных блеска глаз — сонету десять слов
На то едва ли хватит
Сказать,
Как неба синь
Легла ничком так близко
В глазах
И имени твоем,
Алиска.
Алиска была его музой.
Он даже ввел в свой новый роман в качестве архиположительного персонажа девушку по имени Алла. Она была наделена всеми мыслимыми и немыслимыми женскими достоинствами от длинных ног и высокой груди до исключительно глубокого интеллекта, широкого кругозора и необычайной культуры с бойким остроумием.
Алла по сюжету романа была частным детективом и специализировалась на выслеживании неверных жен, выполняя заказы богатеньких и рогатеньких мужичков..
Описывая Аллу-воительницу, колотя пальцами по клавиатуре компьютера, Ванька высовывал язык и ронял на клавиатуру липкую слюнку, так нравилась ему его идеальная Алла — Алиска.
А потом, вечерами, он зачитывал своей музе те места, где было как бы “про нее”… Алиска хмыкала. Но тем не менее была польщена. Ей это нравилось.
Но вчера вечером, на нее что-то нашло. Алиска была не в себе.
— Иван! — крикнула она с порога, с грохотом снимая в прихожей зимние сапоги. — Иван, хватит дурака валять, надо делом, наконец, заниматься…
Иван в это время сидел за клавиатурой и близоруко пялился в монитор новенького ноутбука, перечитывая написанное за день…
— Почему это я дурака валяю? — обиделся он. — Я все же не в “квэйка” тут играл весь день, а роман писал…
— А потому, Ванька, что вся эта издательская дребедень гроша ломаного не стоит, — кричала из прихожей Алиса, — потому что надо играть по-крупному, не за несчастные три или пять тысяч у.е. в месяц, а по полной программе сразу за миллион!
Иван откинулся от клавиатуры…
— Ты в своем уме, Алиска? Ты че говоришь? Я в Питере единственный автор, кто по максимуму гонорары с тиража имеет!
Алиса вошла в комнату и, не надев тапок, стояла на полу ладненькими своими длинными ножками в одних колготках…
— Ваня, ты что, не слыхал про премию Гейла Блитса? — спросила она.
Нет, Ванька ничего про премию не слыхал, да и кто такой Блитс, припомнил не сразу.
— Дремучий ты человек, Ларин! Ваяешь про своих бандюков, а вот канадец Габриэль Дикунли полтора миллиона зелени отхватил за трибьют Тупаку Шакуру…
— За кого? — вновь не понял Иван.
— Ладно, проехали… — Алиска вздохнула и с выражением крайней серьезности продолжила: — Это даже неплохо, что мы в этом году не номинировались, говорят, на будущий год будет уже не полтора миллиона, а целых пять… Пять миллионов!.. Ваня, нам надо получить премию Гейла Блитса по литературе… Ты должен прославить и себя, и меня, себя как писателя, а меня — увековечив мое имя в стихах…
И с этими словами Алиса села к нему на колени…
Весть о том, что владелец Силиконовой долины намерен учредить новую, альтернативную Нобелевской систему премий, присуждаемых за достижения в науке и искусстве, месяц как обсуждалась всеми средствами массовой информации.
Старая добрая Нобелевка навсегда останется ассоциативной вехой и символом того лучшего, что дал двадцатый век. Но в новом веке и в новом тысячелетии людям нужны новые мерки успеха. Такие новые, чтобы они были соизмеримо когерентны с новыми компьютерными технологиями.
И на первое присуждение премий по литературе и искусству комитет Гейла Блитса якобы учредил такие правила выдвижения соискателей, чтобы их творчество было непременно представлено в Интернете.
Новый век, новое тысячелетие…
И компьютер сам, по своим меркам выбирает лауреата…
— Ванька, тебе необходимо создать свой литературно-поэтический сайт в Интернете, — говорила Алиска, гладя своего любимого романиста по редкой и сильно поседевшей шевелюре.
— Хорошо, — отвечал Иван, — я все исполню, милая.
— Но это еще не все, — продолжала Алиса, — надо нагнать популярность, или, как выражаются, “хост”, то есть индекс посещаемости твоего сайта, нагнать его таким образом, чтобы он везде цитировался сносками, по всему Интернету, и я знаю, как это устроить…
Она сидела на нем верхом в позе госпожи, и он покорно внимал ее безумным речам.
— Ты возьмешь и прочитаешь самые популярные теперь романы самых популярных авторов, — говорила Алиса, — и ты напишешь на них дико скандальные разгромные рецензии, мой милый…
— А зачем? — недоуменно спросил Иван.
— Дурачок, — с загадочной улыбкой отвечала Алиса, — чтобы стать скандально знаменитым, и уже потом, когда ты станешь скандально знаменит, мы раскрутим сборник стихов обо мне…
Иван все еще недоумевал…
— Это известный прием, — продолжала его госпожа, — способ раскрутки, когда быстрые слава и известность достигаются за счет эксплуатации уже известных имен.
И тогда до Ивана дошло…
Дойти-то дошло, а вот в дело никак не претворялось. Выходило как-то вяло, беззубо, а главное — неискренне. Что поделать, не был Ванечка рожден Зоилом, не та психофизика. Беззлобен, бесхребетен, бесконфликтен, даже в ЖЭКе поскандалить — и то кишка тонка… К тому же врожденное чувство справедливости останавливало
руку.
— Что ты тормозишь? Что ты тормозишь?! — выговаривала ему Алиска. — Вставить не за что? Можно подумать, они все там гении, Гете с крылышками!
— Ну, не Гете, конечно, даже не Шиллеры, только сам я кто? Бандитский Гомер?
— Не Гомер ты, а интеллигент вшивый! Чистоплюй!
— Да не в чистоплюйстве дело! Мне это просто поперек натуры. Все равно как если кролика заставлять мясо есть… Даже раньше, когда по жизни полный облом получался, во всем только себя винил… ну там иногда погоду, правительство. А теперь — теперь я вообще всех люблю и, как “Митьки”, никого не хочу победить…
— Не хочешь? Тогда победят тебя. Ты продолжай любить всех, а пять лимонов пусть достаются другим… Лови, кролик!
Алиса с усмешкой швырнула ему скользкий глянцевый журнал.
— “Эго”, — громко прочитал Иван, — “журнал для тех, кто хочет жить красиво”… И что?
— Поучись, засранец, как это делается.
Иван пролистал многоцветные страницы, добрался до раздела, озаглавленного “Культур-Мультур”, и углубился в критическое обозрение. Начиналось оно так:
“Известный культуртрегер середины XX века по фамилии Розенберг говорил, что когда он слышал слово «культура», он хватался за пистолет.
У нас — критиков пистолетов нет… И при словосочетании «женская проза» нам хвататься не за что, разве что за собственные гениталии. Но и рады бы, может быть, схватиться, да как-то не возбуждает она, проза женская…
Абстрагироваться от факта существования женской литературы было бы так же нелепо, как не брать во внимание наличия в воде и атмосфере болезнетворных бактерий. Ну да, существует в природе гангрена, сифилис и еще ряд пренеприятных явлении, так есть и феномен женской прозы — никуда от этого не денешься. Другой вопрос — как с нею сосуществовать? Принимать ее за литературу как таковую — или нет. Вопрос этот, кстати, и не нов — сколько в свое время шуму наделала одна только мадам Жорж Занд! Но тогда величина нравственного вреда, наносимого социальному сознанию, измерялась только защитой женщинами прав носить штаны и курить в общественных местах. Теперь же вопросы, предлагаемые так называемой женской прозой, выходят за рамки формального равноправия, а идут дальше — пропагандируют откровенную распущенность. Женщинам, научившимся шустро нажимать пальчиками на кнопки клавиатуры, уже нет необходимости биться за равные с мужчиной права. Курить, пить водку, носить штаны, ругаться нецензурной бранью они свободно могут, равно как и голосовать на выборах и размещать свои тексты в библиотеке Мошкова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42