— Имей в виду, меня не волнует то, что ты здесь на одну ночь. Для меня ты обычный зэк, ясно? Если я захочу, то сделаю так, что ты эту ночь на всю жизнь запомнишь! Понял?
— Понял, — вежливо ответил Павел.
Ему сейчас надо быть осторожным. Иначе он рискует все испортить. Поэтому вскипевшую в нем злость Павел запер на замок, только подумал: “Заехать бы сейчас этому ублюдку по сытой физиономии. А впрочем, он того не стоит. Жалкий человечек, нагромождение комплексов. Упивайся своей минутной властью, пока какая-нибудь прожженная горилла-убийца, что сидит в одной из здешних камер, не вырвалась из своего тесного вольерчика и не свернула тебе жирную шею”.
Впрочем, в соседних камерах не было никаких горилл, вообще никого не было. Они были пусты. Царящей здесь тишине, столь не свойственной для подобного места, Павел удивился еще тогда, когда его ввели в этот длинный зал. Он подумал, что, видимо, здешние обитатели дадут знать о себе позже. Но когда “король бензоколонки” в униформе удалился и затихли его тяжелые шаги, в помещении воцарилась мертвая тишина. Павел подошел к решетке: все камеры-клетки, попадавшие в его поле зрения, оказались необитаемы. Остальные, судя по всему, тоже. Зверинец без зверей. Похоже, он единственный живой экспонат в этом зоопарке.
— Эй, есть здесь кто живой?!
— Ой-ой-ой… — отозвалось гулкое эхо.
“Как странно! Неужели они так боятся, что я кому-нибудь проболтаюсь? Или сегодня утром была объявлена всеобщая амнистия? Или американское общество неожиданно переродилось в здоровую духом нацию, полностью искоренив преступность в своих рядах? Ладно, как бы там ни было, для меня сейчас главное — хорошенько выспаться”, — Павел лег на жесткую койку. Но уснуть не смог. Лежал, уставившись в серый потолок, и размышлял.
Как непредсказуемо все в этой жизни. Крах, обвал случается именно в тот момент, когда тебе кажется, что наконец-то все наладилось и перед тобой простерлась залитая светом дорога, конца которой не видно. Именно тогда над головой вдруг сгущаются грозовые тучи и все вокруг неожиданно погружается в беспросветный мрак. И весь твой мирок рушится смертоносными порывами ураганного ветра. Откуда пришла эта гроза? Какой извращенный ум предписал ей обрушиться именно в этот день и в этот час?
Со временем ты привыкаешь к этой тьме. Привыкаешь видеть во мраке и слышать над головой раскаты грома. И только тут тебе дают шанс понять, каким счастливым может сделать тебя один маленький лучик, нежданно-негаданно пробившийся сквозь черную завесу. Сколько надежд и переживаний пробуждает он в душе. Может быть, для того и нагнал ветер эти тучи, чтобы человек научился по-настоящему ценить свет. И носить его в своем сердце. Ведь свет это и есть любовь, высшее проявление любви.
Павел представлял себе Татьяну. Счастливую, смеющуюся, такую, какой она была в день их свадьбы. Как это было давно! А потом снова Татьяна — в глазах испуг и недоверие. И боль. “Это правда?” — “Да, Таня, да…”. И нет никакой возможности взглянуть в эти глаза — столько в них боли.
Скоро, скоро он ее увидит. И все объяснит. Ведь она до сих пор надеется на то, что он невиновен. Иначе не стала бы с ним встречаться, не поехала бы в Даллас. Самое трудное — понять друг друга и простить. Но они справятся, несомненно, справятся.
Морфей наконец соизволил почтить своим вниманием узника “Каса де Койот”. Павел закрыл глаза. И вдруг услышал голос Татьяны, как будто она сейчас находилась здесь, рядом с ним.
— Я тебя люблю!
— И я тебя тоже очень люблю! — прошептал Павел. Он не стал открывать глаз, не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Он засыпал, и ему чудилось, что он слышит тихий шорох морских волн. В его душе впервые за долгое время царил мир и покой.
* * *
В “кадиллаке”, оснащенном хорошим кондиционером, было прохладно и комфортно. А за окном воздух, казалось, плавился от нестерпимой жары. А ведь еще даже полдень не наступил.
Ровно в двенадцать Татьяну будут встречать на проходной. Разгуливать по территории исправительного учреждения без специальных провожатых строго-настрого запрещено. Ее встретят и препроводят куда следует. И там она наконец-то, после разлуки длиною в год, увидит Павла. И спросит обо всем.
А как она его спросит? Если его тогда заставили солгать, наверняка и теперь будут следить, чтобы не сболтнул лишнего, не трепал языком. Надо придумать какую-нибудь хитрость. Писать на бумаге? Чушь! Там, где понатыканы жучки, запросто может оказаться и пара-тройка скрытых видеокамер.
Впрочем, есть один способ. Надо только припомнить…
Во время их медового месяца они с Пашей придумали специальный язык жестов, на котором могли переговариваться втайне от окружающих. Это было такой веселой игрой. Хлопок в ладоши означал: “я тебя люблю”. Два хлопка… Два хлопка значило: “хочу любить тебя”. Забавно бывало: сидят где-нибудь в гостях, и вдруг Паша как будто случайно хлопает в ладоши. А через минуту Таня “вспоминает”: срочное дело, надо бежать! И никто ничего не понимает, никто, кроме двоих счастливых влюбленных.
Были и другие знаки. Надо только припомнить…
Потереть мочку уха означало “за нами наблюдают”, кажется, так. А прикушенная губа — “не могу сейчас объяснить”. Но этого мало.
Ах, да!
Согласие. Кажется, это был щелчок пальцами правой руки? Или левой? Нет, скорее все-таки правой. Он означал “да”, соответственно левая — “нет”. Или… Впрочем, это можно проверить, задав Паше какой-нибудь несложный вопрос. Если только он всего этого не забыл. Тогда мы сможем поговорить.
— У вас случайно нет шариковой ручки? — обратилась Таня к шоферу.
— Сейчас посмотрю, — удивленно ответил тот и открыл бардачок. Танин бодигард, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, насторожился и с подозрением следил за его действиями.
Потом Таня задумалась о том, правильно ли поступила, что не взяла с собой детей. Паша был бы так счастлив их увидеть. Но везти их в тюрьму, не зная толком, как и где будет проходить это свидание. Нет, рисковать не стоило, — детская психика так ранима. Она права, что решила пока не привозить сюда мальчишек.
Погруженная в свои размышления, Таня не заметила, как на горизонте показалось здание тюрьмы. Очнулась она только в тот момент, когда шофер остановил машину и посигналил у запертых ворот. Показались двое мужчин в форме.
— Миссис Татьяна Розен? Добро пожаловать! Мы все вас тут поджидаем.
На лице чернокожего парня сверкала белоснежная голливудская улыбка.
Словно линкор среди утлых канонерок ее “кадиллак” стоял теперь на парковке возле “Каса де Койот” рядом с маленькими “фордами” и “тойотами”.
— Автограф, автограф, миссис Розен, автограф…
Все свободные и не свободные от службы сотрудники тюрьмы выстроились к ней в очередь.
Татьяна не без радости отметила на стене в приемной дежурного постер их фильма — где Колин в роли капитана Чайковского и Ник Кэйдж в погонах капитана второго ранга, ее мужа Александра Кутузова и перед ними, чуть ниже, — она — Татьяна Ларина-Розен — в белом платье в горошек — Наташа Кутузова — верная жена советского моряка!
— Автограф, автограф, миссис Розен, автограф…
Расписывалась и на плакатах, и на флаерсах, и на открытках… И даже на бланках тюрьмы “Каса де Койот”…
— И мне, и мне, и мне для моих дочек, для Сарры и для Анны-Луизы, вот здесь напишите, пожалуйста!
Директор тюрьмы — само воплощенное радушие.
— Не окажете ли честь, госпожа Розен, не согласитесь ли выпить чашечку кофе в моем кабинете, моя жена — миссис Боредом и мои дети — они специально приехали поглядеть на вас, на настоящую знаменитость!
Пришлось уделить десять минут и миссис Боредом с ее выводком.
А сердце стучало в груди… Ведь Павлуша — он где-то совсем рядом! В десяти или двадцати ярдах за стеной этого помещения!
— Ваше свидание пройдет не как у всех прочих людей, миссис Розен, — с елейной улыбкой приговаривал директор тюрьмы, — мы пошли на ряд специально для вас сделанных исключений, мы предоставим в ваше распоряжение квартирку — апартаменты с полным набором всех удобств и кондиционером… Эта квартирка для топ-менеджеров тюрьмы на случай особого положения, когда надо оставаться здесь и ночевать… Теперь она в вашем распоряжении, госпожа Розен…
А сердце тук-тук! Кажется — вот-вот выпрыгнет!
Пашка-то уже совсем рядом!
* * *
Утром Павла разбудил надзиратель. Не тот, что прежде. Этот был уже в возрасте и смотрел усталым, безразличным взглядом.
— Вставай. Препровожу тебя в гостиничный номер.
— А этот что, разве не гостиничный? — Паша попытался пошутить. Но спросонья не очень удачно. Он сам это сразу понял.
— Хочешь остаться здесь, так и скажи. Я передам начальству. Вряд ли у них будут возражения, — скептически заметил тюремщик.
— Наручники будете надевать?
— А как же. Ты, похоже, смирный. Но правила есть правила, их нарушать нельзя. На то мы и тюрьма. А потом, кто тебя на самом-то деле знает… — бурчал надзиратель в седые усы, защелкивая на запястьях заключенного железные браслеты.
Они прошли по коридору, между пустующих камер. Павел специально смотрел по сторонам: ни души.
— Что-то у вас нынче безлюдно?
— А у нас здесь смертники обычно сидят. А сейчас, видать, для таких не сезон. Вот мы тебя как VIP-персону и заселили в свободные апартаменты.
— Выходит, я нынче гостил во владениях старухи с косой?
— А что тут такого? Коли твой срок еще не настал, чего зря волноваться. Койки во всей тюрьме одинаково жесткие. Спал ведь, ничего, кошмары не снились?
— Не снились, — согласился Павел.
Они довольно долго петляли по каким-то запутанным коридорам. Будто это была не тюрьма, а лабиринт. “Ну что, Иван Сусанин, долго ли нам еще тут блуждать?” — подумал Павел.
— Ну вот мы и на месте. Заходи, осваивайся. Через пару часов женка твоя прибудет. Ох, раскрасавица. Прима! И что она в тебе нашла? — надзиратель сокрушенно по качал головой.
— А я ее заколдовал. Зелья приворотного подсыпал, — миролюбиво ответил Паша. Предвкушение грядущей встречи было на столько сильным, что никакие обидные слова не могли уже испортить ему настроения.
— Ну если только и впрямь заколдовал. Желаю хорошо провести время, так сказать… — тюремщик хотел что-то еще добавить, но в последний момент передумал. Только многозначительно улыбнулся и закрыл за Павлом входную дверь. Запер ее на ключ снаружи.
По своим размерам двухкомнатная квартирка напоминала советскую хрущевку. Маленькая прихожая, миниатюрная кухонька, совмещенный санузел. Никаких джакузи. Даже ванны не было, только душ. Спаленка тоже была маленькой: двуспальная кровать занимала почти все пространство. У изголовья, ближе к окну, с трудом втиснулась тумбочка с настольной лампой. Зеленый абажур в тон обоям. Довольно убого, но чистенько.
Гостиная была попросторнее. Диван, два кресла, небольшой стол. В углу примостился телевизор. Обои веселого канареечного цвета. Чтобы не скучно было. А на окне кактус в горшочке. Идиллия советских времен! Если бы только не решетки на окнах.
Павел осмотрелся. Как воспримет Татьяна эту берлогу после шикарных номеров в дорогих отелях? Как воспримет! Да нормально. Ну не “Ройал-палас” тут, понятное дело, не люкс-перелюкс. Но и не нары тюремные. Сутки перекантоваться можно, вполне.
Павел пошел на кухню. Заглянул в холодильник. Тот был забит до отказа: все, что душе угодно. Даже шампанское. Надо же, как о них позаботились! Впрочем, скорее о ней, суперзвезде. Вряд ли черная икра и ананасы были реверансом в его сторону.
Он заварил себе кофе. Потом решил накрыть праздничный стол. Все-таки год не виделись, встречу неплохо бы обставить должным образом. И главное, надо было как-то убить время. Ждать два часа в бездействии, снова и снова покручивать в голове варианты их будущей встречи, придумывать слова, которые он должен будет ей сказать — нет, это было уже невыносимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42