А если такую весть ей надо было в конце концов сообщить, то это делали лишь после того, как убеждались, что иного выхода нет.
Он вспоминал, какой она была в день их первой и единственной встречи: женщина выше среднего роста, гибкая, как ива, с черными волосами, в которых мелькало несколько седых прядей, с блестящими глазами глубокого синего цвета. Теперь же, по отзыву Хью, она вся съежилась, высохла, каждое движение стоило ей усилий, боль не оставляла ее ни на секунду. Снадобье из опийного мака могло обеспечить ей несколько часов сна, если только она согласится принимать лекарство. Где-то глубоко в сознании Кадфаэля билась мысль, что она воздерживается от лекарств, чтобы ускорить приход смерти-избавительницы.
Но теперь, проезжая вдоль стен замка на гнедой коренастой лошадке, Кадфаэль думал о ее младшем сыне Сулиене, который не был ни старым, ни больным, чья боль сосредоточилась в его душе.
Было послеполуденное время. День опять выдался какой-то хмурый. С самого утра собирались тучи, низко нависали над землей, затягивая даль. Но не было ни ветра, ни дождя. Отъехав от города в направлении перевоза, Кадфаэль вдруг ощутил, что вокруг стоит тишина, тяжелая, давящая — ни листок, ни травинка не шевелились, как бы боясь потревожить словно свинцом налитый воздух. Когда он проезжал мимо лугов, то поднял взгляд на деревья, возвышавшиеся над Землей Горшечника. На черном вспаханном поле пробивались первые зеленые ростки, нежные, легкие, как вуаль. Скотина на выгоне у реки застыла в неподвижности, будто дремала.
Он проехал через хорошо ухоженный лесок, росший за лугами, поднялся по отлогому склону и очутился на поляне возле распахнутых ворот Лонгнера. Подбежал мальчик-конюший и взял поводья из рук Кадфаэля. Вышедшая из маслодельни на двор служанка обернулась и удивленно спросила Кадфаэля, что привело его сюда. По-видимому, нежданные посетители здесь бывали редко. И не мудрено: поместье стояло в стороне от больших дорог, и здесь не останавливались путники, которые нуждались на ночь в крыше над головою или желали переждать дурную погоду. Так что в Лонгнер приезжали не случайно, а только с определенной целью.
Кадфаэль спросил Сулиена, упомянув при этом имя аббата Радульфуса. Служанка понимающе кивнула и усмехнулась. Конечно, этим монахам не слишком по нраву выпустить из своих рук жертву, коли она уже раз попалась. Появление здесь монаха означало, по ее мнению, что он хочет проверить, нельзя ли путем уговоров вернуть юношу в монастырь. Примерно так думала служанка, и по ее лицу Кадфаэль сразу догадался об этом. «Это может быть мне на руку, — мелькнуло в его голове, — пусть она расскажет другим слугам об этом, тогда отъезд Сулиена по вызову аббата лишь подтвердит правильность ее догадки».
— Проходите, брат, — сказала она, — вы найдете господ в верхних покоях. Заходите, пожалуйста, в дом.
Она следила, как он поднимался по ступеням к двери, потом спустилась в подвал, широкие двери которого были растворены, а внутри кто-то из слуг выкатывал и складывал в штабеля бочонки. Кадфаэль вошел в холл, показавшийся ему темным после дневного света. Он переждал, пока глаза привыкнут к сумраку. В этот час в камине горел огонь, но сверху на поленья был кинут торф, чтобы уменьшить силу огня и сохранить тепло до вечера, когда все обитатели дома соберутся в холле. В настоящее время тут было пусто, слуги занимались своими делами — хлопотали на складе или на кухне. Однако тяжелый занавес в дальнем углу холла был отдернут, и дверь, которую он закрывал, стояла полуотворенной. Оттуда до Кадфаэля доносились голоса. Один — негромкий, молодой — принадлежал мужчине. Юдо или Сулиену — Кадфаэль не мог определить. А женский голос… нет, там находилась не одна женщина, а две: один голос был ровный, глубокий по тону, медлительный, как будто его обладательнице нужно было прилагать усилия, чтобы найти слова и произнести их. Другой голос — юный, свежий и нежный, исполненный искренности. Кадфаэль узнал этот голос. Значит, они зашли так далеко, что обстоятельства или судьба заставили Сулиена привести ее в свой дом. Должно быть, это Сулиен находился сейчас вместе с ней у своей матери.
Кадфаэль откинул до конца занавес, негромко постучал в дверь, затем широко раскрыл ее и остановился на пороге. Голоса сразу же смолкли: Сулиен и Пернель с первого же взгляда узнали Кадфаэля. Леди Доната с легким удивлением, но с присущей ей благожелательностью смотрела на него. Посетители бывали здесь редко, но ее неизменное старомодное достоинство никогда ей не изменяло.
— Мир вам! — сказал Кадфаэль. Слова слетели с его губ естественно — это была обычная формула благословения, но он почувствовал внезапный укол совести от того, что произнес эти слова, хотя сам отлично знал, что то, что он принес сюда с собою, могло быть чем угодно, только не миром. — Прошу прощения, что нагрянул так неожиданно, — продолжал он, — мне сказали, что я могу подняться к вам. Вы разрешите мне войти?
— Входите, мы вам рады, брат! — сказала Доната.
В ее голосе было больше жизни, нежели в ее теле, хотя произносить слова стоило ей больших усилий. Она сидела в кресле у дальней от входа стены, в колеблющемся свете единственного факела. Подушки подпирали ее с боков и со спины, что позволяло ей держаться прямо. Под ноги была подставлена мягкая скамеечка. Ее лицо, с тонким овалом, было прозрачно-голубоватого оттенка — такой бывает у теней на снегу. Лицо это освещали огромные, сидящие в глубоких впадинах глаза, синие, как цветы цикория. Руки, спокойно лежащие на подушке, были тонкие и хрупкие, как паутина, а тело под ее темным платьем и длинной парчовой туникой было совсем высохшим. Но она по-прежнему была хозяйкой дома и вела себя соответственно этой роли.
— Вы приехали из Шрусбери? — осведомилась она. — Юдо с Джихан будут сожалеть, что не увиделись с вами. Они — в Атчеме, у отца Эдмира. Садитесь ко мне поближе, брат. Свет здесь такой тусклый. Я люблю смотреть на лица тех, кто ко мне приезжает, а зрение у меня уже не такое острое, как в былые дни. Сулиен, принеси элю для нашего гостя! Я уверена, — сказала она, с легкой улыбкой поворачиваясь к Кадфаэлю, и эта улыбка смягчала очертания ее сурово сжатых губ, — уверена, что вы приехали к моему сыну. Это еще одно удовольствие, которое доставило мне его возвращение.
Пернель не произнесла ни слова. Она сидела справа от леди Донаты, очень серьезная и молчаливая. Глаза ее были устремлены на Кадфаэля. Ему показалось, что она быстрее, чем Сулиен, поняла тайную цель его неожиданного визита. Если это так, то она тщательно скрывала свою догадку и вела себя, как положено воспитанной, сдержанной и благородной девице, почтительной и внимательной к старшим. «Впервые ли она здесь?» — подумал Кадфаэль, заметив легкое напряжение, овладевшее молодой парой.
— Меня зовут Кадфаэль, — сказал он. — Я лекарь и травник, и ваш сын помогал мне в работе, он ведь несколько дней провел у нас. Мне было жаль с ним расставаться, но я не жалею, что он избрал иной жизненный путь.
— С братом Кадфаэлем работать было легко, — заметил Сулиен, с натянутой улыбкой придвигая к монаху кружку эля.
— Я этому верю, — сказала леди Доната, — и твой рассказ — тому подтверждение. Я тоже помню вас, брат, помню, как несколько лет назад вы давали мне свое лекарство. Вы были так добры, что прислали его мне через Сулиена, когда он навещал вас недавно. Он уговаривает меня принимать этот сироп. Но я не нуждаюсь в лекарстве. Вы сами видите, за мной прекрасно ухаживают, я всем довольна. Возьмите назад флакон, лекарство может пригодиться кому-нибудь другому.
— Одной из причин моего визита к вам, — сказал Кадфаэль, — было выяснить, помогает ли вам этот сироп или, может быть, мне предложить вам что-нибудь другое?
Она улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, и спросила:
— А какова же другая причина?
— Наш настоятель, — отвечал Кадфаэль, — послал меня спросить, может ли Сулиен поехать со мною — навестить его?
Сулиен стоял перед Кадфаэлем с непроницаемым видом. Но все же он выдал себя вопросом, который задал Кадфаэлю. Облизнув внезапно пересохшие губы, он спросил:
— Прямо теперь?
— Да. — Это короткое слово было тяжелым, как свинец. Надо было смягчить впечатление. Повернувшись к леди Донате, Кадфаэль сказал: — Так будет лучше для вас. Наш настоятель заботился о Сулиене, относился к нему почти как к собственному сыну, да и теперь не переменил своего отношения. Ему бы очень хотелось увидеть его и узнать, — Кадфаэль сделал ударение на последнем слове, пристально глядя на юношу, — что у вас все благополучно. А этого мы желаем больше всего.
Что бы за этим ни последовало, эти слова, по крайней мере, были правдой. А вот можно ли было надеяться, что и все другое будет благополучно, — этого он не знал.
— Вы позволите мне отлучиться часа на два? — спросил Сулиен. — Я должен проводить Пернель домой, в Уиттингтон. Может быть, я сперва сделаю это, а потом мы поедем к лорду аббату?
Кадфаэль догадался, что означает этот вопрос: «Возможно, я задержусь в монастыре, поэтому не лучше ли завершить все неотложные дела?»
— В этом нет нужды, — решительно возразила леди Доната. — Пернель останется здесь и переночует, если она будет так добра. А я пошлю в Уиттингтон мальчишку — известить отца Пернель, что дочь его находится у меня, в полной безопасности. Меня редко навещают молодые люди, и я не хочу так скоро расставаться с моей очаровательной гостьей. Ступай с братом Кадфаэлем, Сулиен, а мы постараемся приятно провести время вдвоем до твоего возвращения.
После этих слов у Сулиена и Пернель вытянулись лица. Они обменялись коротким взглядом, и Пернель вдруг сказала:
— Благодарю вас. Мне очень по душе ваше приглашение. За детьми приглядит Гуннильд, а моя матушка, я уверена, обойдется без меня один день.
«Возможно ли, — думал Кадфаэль, — чтобы Доната, в ее теперешнем тяжелом состоянии, так заботилась о младшем сыне и радовалась первому проявлению в нем интереса к девушке, подходящей для него? Значит, матери, обладающие сильным характером, давно свыкшиеся с собственным медленным умиранием, также могут стремиться завершить неоконченные дела».
Он только сейчас осознал, что именно больше всего его в ней пугало: этот жестокий враг, который посеребрил ее волосы и иссушил тело, все же не слишком ее состарил. Она была скорее похожа на маленькую девочку-подкидыша, хрупкую, увядшую в пору ее весеннего цветения, когда бутон вот-вот должен был раскрыться. Рядом с Пернель она казалась облачком пара, ребенком-призраком. Но все же здесь, как и во всем доме, она по-прежнему господствовала.
— Тогда я возьму лошадь, — сказал Сулиен почти беззаботным, спокойным тоном, как если бы речь шла всего лишь о прогулке верхом по лесу, чтобы подышать свежим воздухом. Он нагнулся — поцеловать худую щеку матери, а она коснулась его лица рукой, дрожащей, словно сухой увядший лист. Он не попрощался ни с ней, ни с Пернель. За этим могло скрываться нечто зловещее. Он быстро прошел через холл к выходу, и Кадфаэль поспешил проститься с дамами как можно любезнее и устремился за Сулиеном в конюшню.
Они сели на лошадей и выехали за ворота, держась рядом, но не произнося ни слова, пока не оказались в лесу.
— Ты, верно, слышал, — сказал Кадфаэль, — что сегодня вернулся со своим отрядом Хью Берингар? Представь себе, у него в отряде — ни одной потери!
— Да, я слышал и догадался, — в голосе Сулиена прозвучала насмешка, — кто приглашает меня к себе. Отлично придумано — вызвать меня к аббату! Так куда мы держим путь — в монастырь или в замок?
— В монастырь. Это-то правда. Скажи мне, что ей известно?
— Моей матери? Ничего. Ничего об убийстве, ничего о Гуннильд, или о Бритрике, или о страданиях Руалда. Она не знает, что ваша воловья упряжка наткнулась на тело женщины на земле, раньше принадлежавшей нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Он вспоминал, какой она была в день их первой и единственной встречи: женщина выше среднего роста, гибкая, как ива, с черными волосами, в которых мелькало несколько седых прядей, с блестящими глазами глубокого синего цвета. Теперь же, по отзыву Хью, она вся съежилась, высохла, каждое движение стоило ей усилий, боль не оставляла ее ни на секунду. Снадобье из опийного мака могло обеспечить ей несколько часов сна, если только она согласится принимать лекарство. Где-то глубоко в сознании Кадфаэля билась мысль, что она воздерживается от лекарств, чтобы ускорить приход смерти-избавительницы.
Но теперь, проезжая вдоль стен замка на гнедой коренастой лошадке, Кадфаэль думал о ее младшем сыне Сулиене, который не был ни старым, ни больным, чья боль сосредоточилась в его душе.
Было послеполуденное время. День опять выдался какой-то хмурый. С самого утра собирались тучи, низко нависали над землей, затягивая даль. Но не было ни ветра, ни дождя. Отъехав от города в направлении перевоза, Кадфаэль вдруг ощутил, что вокруг стоит тишина, тяжелая, давящая — ни листок, ни травинка не шевелились, как бы боясь потревожить словно свинцом налитый воздух. Когда он проезжал мимо лугов, то поднял взгляд на деревья, возвышавшиеся над Землей Горшечника. На черном вспаханном поле пробивались первые зеленые ростки, нежные, легкие, как вуаль. Скотина на выгоне у реки застыла в неподвижности, будто дремала.
Он проехал через хорошо ухоженный лесок, росший за лугами, поднялся по отлогому склону и очутился на поляне возле распахнутых ворот Лонгнера. Подбежал мальчик-конюший и взял поводья из рук Кадфаэля. Вышедшая из маслодельни на двор служанка обернулась и удивленно спросила Кадфаэля, что привело его сюда. По-видимому, нежданные посетители здесь бывали редко. И не мудрено: поместье стояло в стороне от больших дорог, и здесь не останавливались путники, которые нуждались на ночь в крыше над головою или желали переждать дурную погоду. Так что в Лонгнер приезжали не случайно, а только с определенной целью.
Кадфаэль спросил Сулиена, упомянув при этом имя аббата Радульфуса. Служанка понимающе кивнула и усмехнулась. Конечно, этим монахам не слишком по нраву выпустить из своих рук жертву, коли она уже раз попалась. Появление здесь монаха означало, по ее мнению, что он хочет проверить, нельзя ли путем уговоров вернуть юношу в монастырь. Примерно так думала служанка, и по ее лицу Кадфаэль сразу догадался об этом. «Это может быть мне на руку, — мелькнуло в его голове, — пусть она расскажет другим слугам об этом, тогда отъезд Сулиена по вызову аббата лишь подтвердит правильность ее догадки».
— Проходите, брат, — сказала она, — вы найдете господ в верхних покоях. Заходите, пожалуйста, в дом.
Она следила, как он поднимался по ступеням к двери, потом спустилась в подвал, широкие двери которого были растворены, а внутри кто-то из слуг выкатывал и складывал в штабеля бочонки. Кадфаэль вошел в холл, показавшийся ему темным после дневного света. Он переждал, пока глаза привыкнут к сумраку. В этот час в камине горел огонь, но сверху на поленья был кинут торф, чтобы уменьшить силу огня и сохранить тепло до вечера, когда все обитатели дома соберутся в холле. В настоящее время тут было пусто, слуги занимались своими делами — хлопотали на складе или на кухне. Однако тяжелый занавес в дальнем углу холла был отдернут, и дверь, которую он закрывал, стояла полуотворенной. Оттуда до Кадфаэля доносились голоса. Один — негромкий, молодой — принадлежал мужчине. Юдо или Сулиену — Кадфаэль не мог определить. А женский голос… нет, там находилась не одна женщина, а две: один голос был ровный, глубокий по тону, медлительный, как будто его обладательнице нужно было прилагать усилия, чтобы найти слова и произнести их. Другой голос — юный, свежий и нежный, исполненный искренности. Кадфаэль узнал этот голос. Значит, они зашли так далеко, что обстоятельства или судьба заставили Сулиена привести ее в свой дом. Должно быть, это Сулиен находился сейчас вместе с ней у своей матери.
Кадфаэль откинул до конца занавес, негромко постучал в дверь, затем широко раскрыл ее и остановился на пороге. Голоса сразу же смолкли: Сулиен и Пернель с первого же взгляда узнали Кадфаэля. Леди Доната с легким удивлением, но с присущей ей благожелательностью смотрела на него. Посетители бывали здесь редко, но ее неизменное старомодное достоинство никогда ей не изменяло.
— Мир вам! — сказал Кадфаэль. Слова слетели с его губ естественно — это была обычная формула благословения, но он почувствовал внезапный укол совести от того, что произнес эти слова, хотя сам отлично знал, что то, что он принес сюда с собою, могло быть чем угодно, только не миром. — Прошу прощения, что нагрянул так неожиданно, — продолжал он, — мне сказали, что я могу подняться к вам. Вы разрешите мне войти?
— Входите, мы вам рады, брат! — сказала Доната.
В ее голосе было больше жизни, нежели в ее теле, хотя произносить слова стоило ей больших усилий. Она сидела в кресле у дальней от входа стены, в колеблющемся свете единственного факела. Подушки подпирали ее с боков и со спины, что позволяло ей держаться прямо. Под ноги была подставлена мягкая скамеечка. Ее лицо, с тонким овалом, было прозрачно-голубоватого оттенка — такой бывает у теней на снегу. Лицо это освещали огромные, сидящие в глубоких впадинах глаза, синие, как цветы цикория. Руки, спокойно лежащие на подушке, были тонкие и хрупкие, как паутина, а тело под ее темным платьем и длинной парчовой туникой было совсем высохшим. Но она по-прежнему была хозяйкой дома и вела себя соответственно этой роли.
— Вы приехали из Шрусбери? — осведомилась она. — Юдо с Джихан будут сожалеть, что не увиделись с вами. Они — в Атчеме, у отца Эдмира. Садитесь ко мне поближе, брат. Свет здесь такой тусклый. Я люблю смотреть на лица тех, кто ко мне приезжает, а зрение у меня уже не такое острое, как в былые дни. Сулиен, принеси элю для нашего гостя! Я уверена, — сказала она, с легкой улыбкой поворачиваясь к Кадфаэлю, и эта улыбка смягчала очертания ее сурово сжатых губ, — уверена, что вы приехали к моему сыну. Это еще одно удовольствие, которое доставило мне его возвращение.
Пернель не произнесла ни слова. Она сидела справа от леди Донаты, очень серьезная и молчаливая. Глаза ее были устремлены на Кадфаэля. Ему показалось, что она быстрее, чем Сулиен, поняла тайную цель его неожиданного визита. Если это так, то она тщательно скрывала свою догадку и вела себя, как положено воспитанной, сдержанной и благородной девице, почтительной и внимательной к старшим. «Впервые ли она здесь?» — подумал Кадфаэль, заметив легкое напряжение, овладевшее молодой парой.
— Меня зовут Кадфаэль, — сказал он. — Я лекарь и травник, и ваш сын помогал мне в работе, он ведь несколько дней провел у нас. Мне было жаль с ним расставаться, но я не жалею, что он избрал иной жизненный путь.
— С братом Кадфаэлем работать было легко, — заметил Сулиен, с натянутой улыбкой придвигая к монаху кружку эля.
— Я этому верю, — сказала леди Доната, — и твой рассказ — тому подтверждение. Я тоже помню вас, брат, помню, как несколько лет назад вы давали мне свое лекарство. Вы были так добры, что прислали его мне через Сулиена, когда он навещал вас недавно. Он уговаривает меня принимать этот сироп. Но я не нуждаюсь в лекарстве. Вы сами видите, за мной прекрасно ухаживают, я всем довольна. Возьмите назад флакон, лекарство может пригодиться кому-нибудь другому.
— Одной из причин моего визита к вам, — сказал Кадфаэль, — было выяснить, помогает ли вам этот сироп или, может быть, мне предложить вам что-нибудь другое?
Она улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, и спросила:
— А какова же другая причина?
— Наш настоятель, — отвечал Кадфаэль, — послал меня спросить, может ли Сулиен поехать со мною — навестить его?
Сулиен стоял перед Кадфаэлем с непроницаемым видом. Но все же он выдал себя вопросом, который задал Кадфаэлю. Облизнув внезапно пересохшие губы, он спросил:
— Прямо теперь?
— Да. — Это короткое слово было тяжелым, как свинец. Надо было смягчить впечатление. Повернувшись к леди Донате, Кадфаэль сказал: — Так будет лучше для вас. Наш настоятель заботился о Сулиене, относился к нему почти как к собственному сыну, да и теперь не переменил своего отношения. Ему бы очень хотелось увидеть его и узнать, — Кадфаэль сделал ударение на последнем слове, пристально глядя на юношу, — что у вас все благополучно. А этого мы желаем больше всего.
Что бы за этим ни последовало, эти слова, по крайней мере, были правдой. А вот можно ли было надеяться, что и все другое будет благополучно, — этого он не знал.
— Вы позволите мне отлучиться часа на два? — спросил Сулиен. — Я должен проводить Пернель домой, в Уиттингтон. Может быть, я сперва сделаю это, а потом мы поедем к лорду аббату?
Кадфаэль догадался, что означает этот вопрос: «Возможно, я задержусь в монастыре, поэтому не лучше ли завершить все неотложные дела?»
— В этом нет нужды, — решительно возразила леди Доната. — Пернель останется здесь и переночует, если она будет так добра. А я пошлю в Уиттингтон мальчишку — известить отца Пернель, что дочь его находится у меня, в полной безопасности. Меня редко навещают молодые люди, и я не хочу так скоро расставаться с моей очаровательной гостьей. Ступай с братом Кадфаэлем, Сулиен, а мы постараемся приятно провести время вдвоем до твоего возвращения.
После этих слов у Сулиена и Пернель вытянулись лица. Они обменялись коротким взглядом, и Пернель вдруг сказала:
— Благодарю вас. Мне очень по душе ваше приглашение. За детьми приглядит Гуннильд, а моя матушка, я уверена, обойдется без меня один день.
«Возможно ли, — думал Кадфаэль, — чтобы Доната, в ее теперешнем тяжелом состоянии, так заботилась о младшем сыне и радовалась первому проявлению в нем интереса к девушке, подходящей для него? Значит, матери, обладающие сильным характером, давно свыкшиеся с собственным медленным умиранием, также могут стремиться завершить неоконченные дела».
Он только сейчас осознал, что именно больше всего его в ней пугало: этот жестокий враг, который посеребрил ее волосы и иссушил тело, все же не слишком ее состарил. Она была скорее похожа на маленькую девочку-подкидыша, хрупкую, увядшую в пору ее весеннего цветения, когда бутон вот-вот должен был раскрыться. Рядом с Пернель она казалась облачком пара, ребенком-призраком. Но все же здесь, как и во всем доме, она по-прежнему господствовала.
— Тогда я возьму лошадь, — сказал Сулиен почти беззаботным, спокойным тоном, как если бы речь шла всего лишь о прогулке верхом по лесу, чтобы подышать свежим воздухом. Он нагнулся — поцеловать худую щеку матери, а она коснулась его лица рукой, дрожащей, словно сухой увядший лист. Он не попрощался ни с ней, ни с Пернель. За этим могло скрываться нечто зловещее. Он быстро прошел через холл к выходу, и Кадфаэль поспешил проститься с дамами как можно любезнее и устремился за Сулиеном в конюшню.
Они сели на лошадей и выехали за ворота, держась рядом, но не произнося ни слова, пока не оказались в лесу.
— Ты, верно, слышал, — сказал Кадфаэль, — что сегодня вернулся со своим отрядом Хью Берингар? Представь себе, у него в отряде — ни одной потери!
— Да, я слышал и догадался, — в голосе Сулиена прозвучала насмешка, — кто приглашает меня к себе. Отлично придумано — вызвать меня к аббату! Так куда мы держим путь — в монастырь или в замок?
— В монастырь. Это-то правда. Скажи мне, что ей известно?
— Моей матери? Ничего. Ничего об убийстве, ничего о Гуннильд, или о Бритрике, или о страданиях Руалда. Она не знает, что ваша воловья упряжка наткнулась на тело женщины на земле, раньше принадлежавшей нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37