— Да, старухе вдове. А ей разве под силу было заниматься землей? Теперь она перебралась в город, к дочери. Печь для обжига растащили по камушку, а дом совсем обветшал. Сейчас самое время навести там порядок. В этом году монахи из Хомонда даже не стали сушить там сено, так что они рады-радешеньки сбыть эту землю с рук.
— Это устраивает обе стороны, — задумчиво сказал Кадфаэль. — Как сообщил брат Мэтью, возражений нет и у нового хозяина Лонгнера, молодого Юдо Блаунта. Думаю, приор обители в Хомонде наверняка спросил у него об этом заранее — ведь землю передал в дар аббатству его отец, Блаунт-старший. Жаль, — промолвил брат Кадфаэль со вздохом, — что даритель ушел к своему Творцу и сейчас его сыну приходится решать за него все вопросы. Юдо Блаунт-старший, владелец манора Лонгнер, оставил свои земли на попечение сына всего через несколько недель после того, как он подарил Землю Горшечника аббатству в Хомонде, и присоединился к войску короля Стефана, чтобы участвовать в осаде Оксфорда, где находилась со своей армией императрица Матильда. В этом сражении он остался жив, но пару месяцев спустя ему суждено было погибнуть при неожиданном поражении королевского войска при Уилтоне. Король, как это случалось уже не в первый раз, недооценил своего противника. Граф Роберт Глостерский не рассчитал скорости, с которой двигался противник, и, бросившись вперед со своим авангардным отрядом, оказался в весьма опасном положении. Сам он смог прорваться благодаря героическим действиям арьергарда, но это стоило Уильяму Мартелю, королевскому вестовому, свободы, а Юдо Блаунту — жизни. Король Стефан, чтобы сохранить честь своих знамен, заплатил большой выкуп за освобождение Мартеля. Но никто в этом мире уже не мог воскресить Юдо Блаунта. Владельцем Лонгнера стал его старший сын, а младший — припомнил Кадфаэль — был послушником в аббатстве Рэмзи, и он в марте привез домой тело отца, чтобы похоронить его в родной земле.
— Юдо Блаунт был высокий, крупный мужчина, лет сорока двух, сорока трех, — задумчиво проговорил Хью. — И как хорош собой! Сыновья ни в какое сравнение с ним не идут! Как странно иногда судьба распоряжается людьми! Вдова Блаунта старше его на несколько лет, и вдобавок ее терзает тяжелая болезнь, вконец ее изнурившая, она, говорят, мучается невыносимыми болями, но все еще живет на белом свете, а муж ее, сильный и здоровый, — умер. Кстати, хозяйка Лонгнера, должно быть, тоже пользуется твоими снадобьями? Я запамятовал, как ее зовут.
— Доната, — ответил Кадфаэль, — ее зовут Доната. Ты сейчас упомянул о снадобьях, и я вспомнил, что было время, когда ее служанка постоянно приходила ко мне за ними — от моих лекарств ей становилось немного легче. Последний раз это было примерно год назад. Я думал, что ей полегчало и она уже не нуждается в моей помощи. Но есть такие болезни, излечить которые я, с моими скромными познаниями, не в силах.
— Я видел ее на похоронах Юдо, — сказал Хью, нахмурившись и посмотрев почему-то на открытую дверь. Там, в саду, уже сгущались сумерки. — Нет, она не поправилась, наоборот, она настолько исхудала, что от нее остались лишь кожа да кости. Кажется, что если она поднимет руку, то рука будет просвечивать. Лицо у нее серое, как листья лаванды, и всё в глубоких морщинах. Юдо Блаунт послал за мною, когда решил отправиться в королевское войско и участвовать в осаде Оксфорда. Удивляюсь, как это он смог оставить жену в таком состоянии. Тем более, что Стефан не призывал его к себе, а даже если бы и призвал, Юдо незачем было ехать самому. Его прямым долгом было бы послать — вместо себя — одного вооруженного конного рыцаря. Он же привел в порядок свои дела, оставил старшего сына распоряжаться манором и уехал.
— Вполне возможно, — предположил Кадфаэль, — что ему стало невмоготу находиться дома — каждый день наблюдать, как страдает жена, не будучи в силах ей помочь.
Оба собеседника не повышали голоса, и Элин, вошедшая в этот момент в гостиную, не слышала, о чем они говорили. Один вид ее, счастливой жены и матери, довольной и лучащейся радостью, прогнал прочь все грустные мысли и помог обоим мужчинам хоть ненадолго стряхнуть с себя все заботы; они не хотели нарушать безмятежного спокойствия Элин. Она пришла, чтобы немного посидеть с ними, и руки ее отдыхали, потому что было уже слишком темно, чтобы шить или прясть, а теплый, мягкий вечер был так красив, что не хотелось зажигать свечи.
— Жиль заснул быстро, он уже дремал, когда произносил молитву, — сказала Элин. — Но он может в любой момент проснуться и потребовать, чтобы Констанс рассказала ему какую-нибудь сказку. Он привык, чтобы перед сном ему что-то рассказывали или читали, а привычка есть привычка. Впрочем, я и сама жду рассказа, — улыбнулась Элин, глядя на Кадфаэля, — прежде чем ты нас покинешь. Какие новости в аббатстве? После ярмарки я ходила только на обедню в церковь Святой Девы Марии. Как ты считаешь, ярмарка в этом году удалась? Фламандских товаров в этот раз оказалось меньше, чем обычно, но все равно ткани были отличные. А я еще удачно купила добротную уэльскую шерсть — для зимы. Шериф, — тут она, состроив озорную гримаску, посмотрела на мужа, — совсем не заботится об одежде, а я не допущу, чтобы мой муж носил всякое старье и замерзал в морозы. Ты не поверишь, Кадфаэль, его лучшей домашней одежде целых десять лет! Я уже дважды меняла подкладку, а он так и не желает с ней расстаться.
— Лучшие слуги — это старые слуги, — рассеянно произнес Хью. — По правде говоря, только привычка заставляет меня подыскивать себе одежду. Впрочем, ты, душа моя, можешь, когда пожелаешь, одеть меня во все новое. — Он улыбнулся и продолжал: — Теперь касательно новостей. Кадфаэль сейчас рассказывал, что монастыри в Шрусбери и Хомонде согласны обменяться участками земли. Участок, что зовется Землей Горшечника, рядом с Лонгнером, перейдет к нашему аббатству, и там, скорее всего, будет пашня. Я прав, Кадфаэль?
— Вполне вероятно, — согласился тот. — Во всяком случае, там, где повыше и подальше от реки, а внизу должен быть выгон.
— Я обычно покупала у Руалда его изделия, — сказала Элин, и в голосе ее был оттенок грусти. — Он хорошо знал свое ремесло. Я не могу до сих пор взять в толк, что заставило его уйти в монастырь. Это произошло так внезапно!
— Кто знает! — Кадфаэль мысленно обратился назад, ко временам своей уже далекой молодости, что с ним случалось теперь все реже, к поворотному моменту его жизни.
Он много путешествовал на своем веку, участвовал в сражениях, терпел палящий зной и ледяной холод, переносил всякие невзгоды, испытывал радость и горесть — в результате приобрел бесценный жизненный опыт, но внезапно охватившее его непреодолимое желание бросить все и удалиться под мирный монастырский кров так и осталось для самого Кадфаэля загадкой. Нет, он не искал в монастыре убежища. Скорее, это было стремление к свету и желание обрести наконец покой и некую определенность.
— Руалд не в силах был объяснить причину своего поступка, — продолжал он, вернувшись к действительности, — лишь утверждал, что получил откровение от Господа и пошел по указанному пути, который привел его туда, куда и должен был привести. Такое случается. Думаю, что наш аббат Радульфус вначале отнесся к нему с подозрением. Он положил ему полный срок послушничества — и даже сверх того. Желание Руалда приобщиться к монастырской жизни было столь сильным, что вызвало у нашего настоятеля не менее сильные подозрения. Этот человек был пятнадцать лет женат, и жена не хотела отпускать его. Руалд оставил ей все, что положено, и даже больше того, но она этим пренебрегла. Долго она боролась против его решения, но Руалд оставался непреклонен. После его ухода в монастырь она очень недолго оставалась в доме и совсем не занималась хозяйством. Через несколько недель она исчезла, оставив двери дома открытыми и не тронув ничего, что в нем находилось.
— Исчезла вместе с другим мужчиной, так рассказывают соседи, — заметил Хью, неодобрительно покачав головой.
— Что ж, собственный муж бросил ее, — рассудительно сказал брат Кадфаэль. — Она терзалась из-за этого — таково общее мнение. Верно, и любовника-то завела из чувства мести. Ты когда-нибудь видел ее?
— Нет, — ответил Хью, — что-то не припомню.
— А я видела, — сказала Элин, — по рыночным дням, а также во время ярмарок — она помогала мужу торговать в палатке. Но на последней ярмарке ее не было… Ну конечно, ведь он уже с прошлого года находится в монастыре, а она покинула эти края. Вокруг много судачили о том, что Руалд ее бросил, и ей тяжко было, наверное, что о ней сплетничают. Женщины, что торговали на рынке, ее недолюбливали, а она, как видно, не заводила подруг, ни с кем не сближалась. И потом, знаете, жена Руалда очень красивая и не из наших краев. Много лет назад он привез ее из Уэльса, но она за все время, что здесь жила, так и не научилась как следует говорить по-английски, так и осталась чужестранкой. Видно, никто ей не был нужен, кроме Руалда. Не удивительно, что она так убивалась, когда он ее бросил. Соседки говорят, что она прямо-таки возненавидела его. Тогда-то и объявила, что у нее есть любовник и что она прекрасно обойдется без такого мужа, как Руалд. И все же она боролась за него, не хотела отпускать. Женщины легко переходят от любви к ненависти, особенно когда любовь не доставляет им ничего, кроме боли.
Элин умолкла — видно было, что она прониклась сочувствием к страданиям этой почти незнакомой ей женщины, — потом, словно очнувшись, хозяйка смущенно улыбнулась.
— Да ведь я, кажется, сплетничаю! — воскликнула она. — Что вы обо мне подумаете?! Эта история случилась год назад, теперь жена Руалда, должно быть, успокоилась. Разве так уж странно, что она вырвала корни, которые и были-то пущены здесь неглубоко, и когда Руалд ушел в монастырь — ушла и она в свой Уэльс, ни одной душе не сказав ни слова? С другим мужчиной или одна — но она ушла навсегда.
— Дорогая, — растроганно сказал Хью, с интересом выслушав жену, — ты никогда не перестанешь меня удивлять! Откуда тебе известна эта история? И отчего ты приняла ее так близко к сердцу?
— Я видела их обоих вместе на ярмарочной площади, в палатке. Этого достаточно. Она была такая красивая, такая пылкая и так любила его. А вы, мужчины, — в голосе Элин послышалась грусть, — прежде всего заботитесь о своих правах и желаниях, поступаете так, как вам заблагорассудится, — уходите в монастырь или отправляетесь на войну. А я женщина, и я понимаю, как жестоко обижена была жена Руалда. Разве она не имела права вмешаться? И разве вы когда-нибудь перестанете считать, что он имел право стать монахом. Но его уход в то же время не даровал ей свободу. Она не могла снова выйти замуж, потому что тот, кто был ее мужем, монах он или нет, еще жив. Разве это справедливо? Едва ли!.. Надеюсь, что она ушла с возлюбленным, это лучше, чем продолжать жить и страдать в одиночестве.
Смеясь и одновременно вздыхая, Хью притянул к себе жену:
— Дорогая хозяюшка, в твоих словах много справедливого, но мир полон несправедливости.
— И все же я считаю, что Руалд тут тоже не виноват, — сказала Элин, смягчаясь. — Я даже думаю, что он дал бы ей свободу, если б мог. Теперь она свободна, и я надеюсь, что, где бы она сейчас ни находилась, в ее жизни есть утешение. Я так думаю: если человек и вправду услышал Божье повеление, ему ничего другого не остается, как повиноваться, хотя он может дорого за это заплатить. Каким монахом он стал, Кадфаэль? Действительно ли он был не в силах противиться гласу Божию?
— Да, — отвечал брат Кадфаэль, — так оно и было. Руалд всецело отдался своей новой миссии. Я уверен, что у него не было иного выбора. — Монах помолчал в задумчивости — ему трудно было найти подходящие слова, чтобы определить ту степень самоотречения, на которую сам он не был способен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37