А заодно гадал, не перегнул ли палку, отказавшись от ее помощи в таком тоне? Может, стоило вести себя подипломатичнее?
По ходу дела я вспомнил и об автоответчике. Не подключить ли его снова? Через неделю-другую после открытия конторы я приобрел автоответчик. Вполне приличный агрегат. Исправно включался на третий звонок и так же исправно записывал сообщения.
Вот только никто из звонивших ни разу не сообщил ни своего имени, ни телефона. В результате я ежедневно прослушивал клацанье трубки о рычаг. Самыми ценными оказались записи восторженных возгласов типа «Ого, слушай-ка, тут эта штуковина говорящая отвечает!». После чего, ясное дело, раздавался радостный гогот.
Когда телефон за дверью разрывается от звонков так, что того гляди треснет, самое сложное – попасть ключом в замочную скважину. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем я открыл проклятую дверь. И тут же налетел на торшер, как вчера, во время визита Корделии. Нужно будет убрать его с дороги. Или вышвырнуть к чертям.
Трубку я схватил на пятый или шестой звонок.
То ли я опоздал, то ли помехи какие на линии? Трубка издавала громкий заунывный вой. Лишь секунд через десять-пятнадцать до меня донеслись членораздельные звуки:
– О, Хаскелл!
А потом опять сплошной вой. И стоны. И всхлипы.
Я не понимал, кто это. С относительной уверенностью мог только сказать, что женщина. Да и то лишь потому, что не знаю ни одного мужчину, который стал бы заливаться слезами и выть в телефон.
– О-о, какой ужас! Боже, боже, боже! Кошма-ар, кошма-ар!!
Теперь в дополнение к стонам трубка выдавала какие-то странные отрывистые звуки. Я было решил, что городская телефонная линия не вынесла столь бурного проявления чувств, но потом все же догадался, что это икает моя абонентка. В промежутках между стонами. И всхлипами.
Можете считать меня бесчувственным чурбаном, но все это мне изрядно надоело.
– В чем именно состоит ужас и кошмар? – как можно мягче попытался уточнить я.
Кажется, на том конце провода постарались взять себя в руки. Неизвестная особа с расстроенными нервами икнула еще разок-другой, потом шумно выдохнула и сообщила:
– Пушка моего убили!
Хриплый голос был неузнаваем, но, разумеется, мне не составило труда вычислить, с кем я имею честь беседовать. Не стану лукавить, особого восторга я по этому поводу не испытал.
– Вы должны приехать! – простонала Эммелин Джонстон. – Сию же минуту!
Прошло, правда, целых десять минут, прежде чем я затормозил у дома Эммелин. Небольшой кирпичный коттедж на самом выезде из города был обнесен аккуратным белым заборчиком.
А вот ближайший дом оказался на довольно приличном расстоянии от дома Эммелин. Почему, спросите? Вот и я задался тем же вопросом. А ответ на него получил, как только выбрался из машины и увидел двор миссис Джонстон. Никто из соседей просто-напросто не пожелал селиться ближе.
Весь двор был плотно заставлен всевозможными фигурками – не знаю зачем, но сейчас так модно украшать газоны и лужайки. Раскрашенные во все цвета радуги фанерные утки, гуси и прочие птички махали крыльями при малейшем дуновении ветерка. Были здесь еще и лягушки с черепахами – у этих на ветру раскачивались лапки, и даже некто смахивающий на всемирно известного «писающего мальчика». У бедняжки роль крыльев исполняли руки.
Ветерок дул приличный, и, пока я шагал через двор к крыльцу, все эти создания самозабвенно размахивали крыльями, лапами и руками. Странное, признаться, ощущение. Мне даже показалось, что фанерные обитатели лужайки взывают о помощи. Или хотят о чем-то предупредить.
Пытаясь не обращать внимания на панику во дворе, я собрался уже постучать, но дверь внезапно распахнулась настежь.
– Это вы! Наконец-то! – оглушил меня горестный вопль. – Слава богу!
Сегодня Эммелин была в бело-розовом халате с оборочками на груди и рукавах. Я бы и не заметил этих оборочек, если бы они не добавляли объема и без того не отличающейся изяществом фигуре миссис Джонстон.
И всем этим объемом с оборочками Эммелин прямо на пороге рухнула мне на грудь.
Что мне оставалось делать? Только подставить руки.
Для дамы, перешагнувшей полувековой рубеж, Эммелин неплохо сохранилась. В смысле – сил у нее было дай боже! Знай я, что меня ждет, хоть подготовился бы. А так она налетела на меня, словно бугай полузащитник на футбольном поле. Я чуть было не потерял равновесие. Удержался, можно сказать, чудом. И гигантской силой воли.
Не стану скрывать, я был близок к тому, чтобы свалиться с крыльца прямо на лужайку, в толпу фанерных флюгеров миссис Джонстон. А то, глядишь, и напоролся бы прямо на один из них. Вместе с Эммелин.
Вот была бы сцена века. Я и Эммелин, один на другом, проткнутые насквозь каким-нибудь фанерным чучелом. Точно жуки на булавке. Не об этом ли силились предупредить меня сердобольные обитатели лужайки?
Когда я наконец обрел равновесие, Эммелин повисла у меня на шее и зашлась в рыданиях. Мне даже, грешным делом, подумалось, что скорбь несколько затянулась. Убей кто меня, такого обилия слез не дождаться, уверяю вас.
Как и при первой нашей встрече в офисе, громадные очки Эммелин в чудовищной оправе болтались у нее на шее. Это я могу утверждать со всей определенностью, поскольку, пока подслеповатая дама рыдала у меня на груди, оправа чуть не сломала мне ребра.
– Ну-ну… – пробормотал я, похлопав Эммелин по спине. – Ну-ну… – Понятая не имею, что это может означать, но, кажется, в подобных ситуациях так положено.
Видимо посчитав, что моя рубашка в достаточной степени намокла, Эммелин подняла голову.
– Ох, простите, – всхлипнула она и уже знакомым жестом провела по волосам. Сегодня у ее французского хитросплетения вид был не из лучших. Жгут сбился на сторону, а несколько черных прядей на затылке еще и встали торчком, так что Эммелин слегка смахивала на престарелого панка. – Я… ох, просто поверить не могу, что Пушка больше нет! Он был такой юный!
Я молчал как истукан. И неудивительно. Если уж мне плохо даются соболезнования по поводу смерти людей, то где найти слова утешения для особы, убивающейся по коту?! В общем, следуя за Эммелин, я лишь удрученно качал головой и изо всех сил морщился, изображая скорбную мину. Втихаря потирая ноющую грудь.
Мебель в гостиной я бы на глазок отнес к эпохе Колумба. С глобальным декоративным мотивом «кошки».
Кошки, клубком свернувшиеся на диване; кошки, восседающие на книжных полках; кошки, растянувшиеся на телевизоре. По-моему, здесь были представители всех известных мне кошачьих пород. Тигровые, персы, сиамские… и еще черт знает какие. Один даже бесхвостый. Я топтался посреди этого кошачьего царства и все пытался понять, как ей, ради всего святого, удалось заметить отсутствие Пушка?!
Все пространство, свободное от живых котов, Эммелин заполнила фарфоровыми кошечками и котятками. Разнокалиберные фигурки красовались на журнальном столике, на допотопном комоде, на специально развешенных для этой цели по стенам полочках. А над телевизором хозяйка водрузила, так сказать, семейный портрет. С громадной фотографии в резной раме на меня таращились двенадцать усатых созданий. Я вытаращился в ответ. Интересно, какая из этих жутких морд принадлежала почившему Пушку?
Стоило мне переступить порог гостиной, как все коты и кошки разом недовольно уставились на меня. Некоторые, вздернув хвосты трубой, с королевским видом даже удалились из комнаты. Остальные не двинулись с места.
Вот когда я понял, каково живется мышам!
Оказавшись в гостиной, я обратил внимание еще кое на что. Эммелин, помнится, жаловалась, как это сложно – менять двенадцать подстилок для кошачьего туалета. Так вот. Проблема явно достигла своего пика. У меня заслезились глаза. И с этой секунды, прежде чем сделать шаг, я сначала тщательно осматривал пол.
– Он… он здесь… – прокаркала Эммелин.
Я двинулся следом за ней и, как выяснилось, отнюдь не зря пялился себе под ноги. Лохматые твари так и вертелись у самых ботинок – и не заметишь, как наступишь на чей-нибудь хвост.
Эммелин распахнула дверь в ванную и отступила, пропуская меня вперед. Я чуть не застонал. После карамельно-розового я больше всего ненавижу тот пронзительный, неестественный цвет, который почему-то называют цветом морской волны. А тут все: пластиковые занавески, кафель, краны и туалетные принадлежности, – абсолютно все было цвета морской волны. Даже на обоях плясали крошечные сине-зеленые котята. Это ж сколько магазинов пришлось обегать, чтобы отыскать такой рисунок! А заодно и три керамических крючка для полотенец в виде кошачьих мордочек.
Если ванная Эммелин и не возглавила мой список самых отвратительных ванных комнат, то уж в первую пятерку попала точно.
Прижавшись к дверному косяку, Эммелин едва не наступила на сиамского кота, который вознамерился не выпускать меня из виду.
– Бедный Пушок… Бедняжка… Пушочек мой… – Эммелин промокнула глаза. Вовремя, кстати сказать, промокнула. С ресниц уже стекала тушь, прокладывая черные дорожки по щекам. – Он… он та-ам… – добавила она с горестным всхлипом, ткнув пальцем в занавеску.
Я отодвинул сине-зеленую штору. В такой же сине-зеленой ванне покоился громадный белый перс. Он был похож на большую пушистую игрушку – ну, знаете, из тех, которыми нынче почему-то модно украшать кровати в супружеских спальнях. Вот только вид у этой игрушки был не из самых привлекательных. Глаза остекленели, а пасть слегка приоткрылась. Видимо, свой смертный час Пушок встретил в расстроенных чувствах.
Меня, признаться, подташнивало. Но тем не менее, проглотив застрявший в горле комок, я нашел в себе силы протянуть руку и коснуться уснувшего вечным сном котяры. Сомнений никаких: Пушок давным-давно окоченел. Что и требовалось доказать.
Крутившийся вокруг меня сиамский кот с жалобным мяуканьем вскочил на край ванны. Я машинально подхватил его и стал поглаживать, разглядывая место преступления. Небольшое окошко над ванной было приоткрыто. Я привстал на цыпочки, чтобы рассмотреть поближе.
Голос у меня за спиной произнес:
– Вы видите, да? Сетка разрезана!
Очень мне нужны ее подсказки. Только слепой не заметил бы разрез в форме большой перевернутой буквы «Г», превративший сетку в откидной клапан. С наружной стороны окна я обнаружил остатки гамбургера. Именно остатки. Гамбургером определенно кто-то лакомился. И я даже догадался кто. Более того, я даже догадался, что эта трапеза стала для гурмана последней.
– Это не я… – простонала Эммелин. – Я не давала Пушку гамбургер! Мои крошки едят только «Вискас». Чтобы я кормила их объедками со стола? Да никогда! Никогда!
Ну конечно! Та еда, которой довольствуемся мы с вами, слишком тяжела для изнеженных желудков ее крошек!
Я предпочел не вдаваться в гастрономические дискуссии.
– Когда вы его обнаружили?
– Как только проснулась и пошла в ванную… Даже спиной я почувствовал, что близится очередное наводнение. Эммелин исторгала уже знакомые мне по телефонному разговору отрывистые звуки – другими словами, начала икать, а я отлично знал, что за этим последует.
– Ничего подозрительного прошлой ночью не слышали? – поспешно спросил я, надеясь отвести угрозу потопа.
Эксперт по кошачьим трупам из меня неважный, но, судя по тому, как окоченел бедняга Пушок, он явно пролежал в ванне не один час. Да и гамбургер издавал недвусмысленный аромат, так что никаких сомнений, что на подоконник его подбросили самое позднее ночью.
Эммелин смахнула слезы и отрицательно замотала головой.
– Ничего не слышала. Ну ничегошеньки. Уж и не знаю, когда это случилось… – Она остановила на мне страдальческий взгляд, шумно сглотнула и добавила: – Пушок все ночи проводил на этом подоконнике с тех самых пор, как я перестала выпускать его на двор. Он больше всех тосковал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
По ходу дела я вспомнил и об автоответчике. Не подключить ли его снова? Через неделю-другую после открытия конторы я приобрел автоответчик. Вполне приличный агрегат. Исправно включался на третий звонок и так же исправно записывал сообщения.
Вот только никто из звонивших ни разу не сообщил ни своего имени, ни телефона. В результате я ежедневно прослушивал клацанье трубки о рычаг. Самыми ценными оказались записи восторженных возгласов типа «Ого, слушай-ка, тут эта штуковина говорящая отвечает!». После чего, ясное дело, раздавался радостный гогот.
Когда телефон за дверью разрывается от звонков так, что того гляди треснет, самое сложное – попасть ключом в замочную скважину. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем я открыл проклятую дверь. И тут же налетел на торшер, как вчера, во время визита Корделии. Нужно будет убрать его с дороги. Или вышвырнуть к чертям.
Трубку я схватил на пятый или шестой звонок.
То ли я опоздал, то ли помехи какие на линии? Трубка издавала громкий заунывный вой. Лишь секунд через десять-пятнадцать до меня донеслись членораздельные звуки:
– О, Хаскелл!
А потом опять сплошной вой. И стоны. И всхлипы.
Я не понимал, кто это. С относительной уверенностью мог только сказать, что женщина. Да и то лишь потому, что не знаю ни одного мужчину, который стал бы заливаться слезами и выть в телефон.
– О-о, какой ужас! Боже, боже, боже! Кошма-ар, кошма-ар!!
Теперь в дополнение к стонам трубка выдавала какие-то странные отрывистые звуки. Я было решил, что городская телефонная линия не вынесла столь бурного проявления чувств, но потом все же догадался, что это икает моя абонентка. В промежутках между стонами. И всхлипами.
Можете считать меня бесчувственным чурбаном, но все это мне изрядно надоело.
– В чем именно состоит ужас и кошмар? – как можно мягче попытался уточнить я.
Кажется, на том конце провода постарались взять себя в руки. Неизвестная особа с расстроенными нервами икнула еще разок-другой, потом шумно выдохнула и сообщила:
– Пушка моего убили!
Хриплый голос был неузнаваем, но, разумеется, мне не составило труда вычислить, с кем я имею честь беседовать. Не стану лукавить, особого восторга я по этому поводу не испытал.
– Вы должны приехать! – простонала Эммелин Джонстон. – Сию же минуту!
Прошло, правда, целых десять минут, прежде чем я затормозил у дома Эммелин. Небольшой кирпичный коттедж на самом выезде из города был обнесен аккуратным белым заборчиком.
А вот ближайший дом оказался на довольно приличном расстоянии от дома Эммелин. Почему, спросите? Вот и я задался тем же вопросом. А ответ на него получил, как только выбрался из машины и увидел двор миссис Джонстон. Никто из соседей просто-напросто не пожелал селиться ближе.
Весь двор был плотно заставлен всевозможными фигурками – не знаю зачем, но сейчас так модно украшать газоны и лужайки. Раскрашенные во все цвета радуги фанерные утки, гуси и прочие птички махали крыльями при малейшем дуновении ветерка. Были здесь еще и лягушки с черепахами – у этих на ветру раскачивались лапки, и даже некто смахивающий на всемирно известного «писающего мальчика». У бедняжки роль крыльев исполняли руки.
Ветерок дул приличный, и, пока я шагал через двор к крыльцу, все эти создания самозабвенно размахивали крыльями, лапами и руками. Странное, признаться, ощущение. Мне даже показалось, что фанерные обитатели лужайки взывают о помощи. Или хотят о чем-то предупредить.
Пытаясь не обращать внимания на панику во дворе, я собрался уже постучать, но дверь внезапно распахнулась настежь.
– Это вы! Наконец-то! – оглушил меня горестный вопль. – Слава богу!
Сегодня Эммелин была в бело-розовом халате с оборочками на груди и рукавах. Я бы и не заметил этих оборочек, если бы они не добавляли объема и без того не отличающейся изяществом фигуре миссис Джонстон.
И всем этим объемом с оборочками Эммелин прямо на пороге рухнула мне на грудь.
Что мне оставалось делать? Только подставить руки.
Для дамы, перешагнувшей полувековой рубеж, Эммелин неплохо сохранилась. В смысле – сил у нее было дай боже! Знай я, что меня ждет, хоть подготовился бы. А так она налетела на меня, словно бугай полузащитник на футбольном поле. Я чуть было не потерял равновесие. Удержался, можно сказать, чудом. И гигантской силой воли.
Не стану скрывать, я был близок к тому, чтобы свалиться с крыльца прямо на лужайку, в толпу фанерных флюгеров миссис Джонстон. А то, глядишь, и напоролся бы прямо на один из них. Вместе с Эммелин.
Вот была бы сцена века. Я и Эммелин, один на другом, проткнутые насквозь каким-нибудь фанерным чучелом. Точно жуки на булавке. Не об этом ли силились предупредить меня сердобольные обитатели лужайки?
Когда я наконец обрел равновесие, Эммелин повисла у меня на шее и зашлась в рыданиях. Мне даже, грешным делом, подумалось, что скорбь несколько затянулась. Убей кто меня, такого обилия слез не дождаться, уверяю вас.
Как и при первой нашей встрече в офисе, громадные очки Эммелин в чудовищной оправе болтались у нее на шее. Это я могу утверждать со всей определенностью, поскольку, пока подслеповатая дама рыдала у меня на груди, оправа чуть не сломала мне ребра.
– Ну-ну… – пробормотал я, похлопав Эммелин по спине. – Ну-ну… – Понятая не имею, что это может означать, но, кажется, в подобных ситуациях так положено.
Видимо посчитав, что моя рубашка в достаточной степени намокла, Эммелин подняла голову.
– Ох, простите, – всхлипнула она и уже знакомым жестом провела по волосам. Сегодня у ее французского хитросплетения вид был не из лучших. Жгут сбился на сторону, а несколько черных прядей на затылке еще и встали торчком, так что Эммелин слегка смахивала на престарелого панка. – Я… ох, просто поверить не могу, что Пушка больше нет! Он был такой юный!
Я молчал как истукан. И неудивительно. Если уж мне плохо даются соболезнования по поводу смерти людей, то где найти слова утешения для особы, убивающейся по коту?! В общем, следуя за Эммелин, я лишь удрученно качал головой и изо всех сил морщился, изображая скорбную мину. Втихаря потирая ноющую грудь.
Мебель в гостиной я бы на глазок отнес к эпохе Колумба. С глобальным декоративным мотивом «кошки».
Кошки, клубком свернувшиеся на диване; кошки, восседающие на книжных полках; кошки, растянувшиеся на телевизоре. По-моему, здесь были представители всех известных мне кошачьих пород. Тигровые, персы, сиамские… и еще черт знает какие. Один даже бесхвостый. Я топтался посреди этого кошачьего царства и все пытался понять, как ей, ради всего святого, удалось заметить отсутствие Пушка?!
Все пространство, свободное от живых котов, Эммелин заполнила фарфоровыми кошечками и котятками. Разнокалиберные фигурки красовались на журнальном столике, на допотопном комоде, на специально развешенных для этой цели по стенам полочках. А над телевизором хозяйка водрузила, так сказать, семейный портрет. С громадной фотографии в резной раме на меня таращились двенадцать усатых созданий. Я вытаращился в ответ. Интересно, какая из этих жутких морд принадлежала почившему Пушку?
Стоило мне переступить порог гостиной, как все коты и кошки разом недовольно уставились на меня. Некоторые, вздернув хвосты трубой, с королевским видом даже удалились из комнаты. Остальные не двинулись с места.
Вот когда я понял, каково живется мышам!
Оказавшись в гостиной, я обратил внимание еще кое на что. Эммелин, помнится, жаловалась, как это сложно – менять двенадцать подстилок для кошачьего туалета. Так вот. Проблема явно достигла своего пика. У меня заслезились глаза. И с этой секунды, прежде чем сделать шаг, я сначала тщательно осматривал пол.
– Он… он здесь… – прокаркала Эммелин.
Я двинулся следом за ней и, как выяснилось, отнюдь не зря пялился себе под ноги. Лохматые твари так и вертелись у самых ботинок – и не заметишь, как наступишь на чей-нибудь хвост.
Эммелин распахнула дверь в ванную и отступила, пропуская меня вперед. Я чуть не застонал. После карамельно-розового я больше всего ненавижу тот пронзительный, неестественный цвет, который почему-то называют цветом морской волны. А тут все: пластиковые занавески, кафель, краны и туалетные принадлежности, – абсолютно все было цвета морской волны. Даже на обоях плясали крошечные сине-зеленые котята. Это ж сколько магазинов пришлось обегать, чтобы отыскать такой рисунок! А заодно и три керамических крючка для полотенец в виде кошачьих мордочек.
Если ванная Эммелин и не возглавила мой список самых отвратительных ванных комнат, то уж в первую пятерку попала точно.
Прижавшись к дверному косяку, Эммелин едва не наступила на сиамского кота, который вознамерился не выпускать меня из виду.
– Бедный Пушок… Бедняжка… Пушочек мой… – Эммелин промокнула глаза. Вовремя, кстати сказать, промокнула. С ресниц уже стекала тушь, прокладывая черные дорожки по щекам. – Он… он та-ам… – добавила она с горестным всхлипом, ткнув пальцем в занавеску.
Я отодвинул сине-зеленую штору. В такой же сине-зеленой ванне покоился громадный белый перс. Он был похож на большую пушистую игрушку – ну, знаете, из тех, которыми нынче почему-то модно украшать кровати в супружеских спальнях. Вот только вид у этой игрушки был не из самых привлекательных. Глаза остекленели, а пасть слегка приоткрылась. Видимо, свой смертный час Пушок встретил в расстроенных чувствах.
Меня, признаться, подташнивало. Но тем не менее, проглотив застрявший в горле комок, я нашел в себе силы протянуть руку и коснуться уснувшего вечным сном котяры. Сомнений никаких: Пушок давным-давно окоченел. Что и требовалось доказать.
Крутившийся вокруг меня сиамский кот с жалобным мяуканьем вскочил на край ванны. Я машинально подхватил его и стал поглаживать, разглядывая место преступления. Небольшое окошко над ванной было приоткрыто. Я привстал на цыпочки, чтобы рассмотреть поближе.
Голос у меня за спиной произнес:
– Вы видите, да? Сетка разрезана!
Очень мне нужны ее подсказки. Только слепой не заметил бы разрез в форме большой перевернутой буквы «Г», превративший сетку в откидной клапан. С наружной стороны окна я обнаружил остатки гамбургера. Именно остатки. Гамбургером определенно кто-то лакомился. И я даже догадался кто. Более того, я даже догадался, что эта трапеза стала для гурмана последней.
– Это не я… – простонала Эммелин. – Я не давала Пушку гамбургер! Мои крошки едят только «Вискас». Чтобы я кормила их объедками со стола? Да никогда! Никогда!
Ну конечно! Та еда, которой довольствуемся мы с вами, слишком тяжела для изнеженных желудков ее крошек!
Я предпочел не вдаваться в гастрономические дискуссии.
– Когда вы его обнаружили?
– Как только проснулась и пошла в ванную… Даже спиной я почувствовал, что близится очередное наводнение. Эммелин исторгала уже знакомые мне по телефонному разговору отрывистые звуки – другими словами, начала икать, а я отлично знал, что за этим последует.
– Ничего подозрительного прошлой ночью не слышали? – поспешно спросил я, надеясь отвести угрозу потопа.
Эксперт по кошачьим трупам из меня неважный, но, судя по тому, как окоченел бедняга Пушок, он явно пролежал в ванне не один час. Да и гамбургер издавал недвусмысленный аромат, так что никаких сомнений, что на подоконник его подбросили самое позднее ночью.
Эммелин смахнула слезы и отрицательно замотала головой.
– Ничего не слышала. Ну ничегошеньки. Уж и не знаю, когда это случилось… – Она остановила на мне страдальческий взгляд, шумно сглотнула и добавила: – Пушок все ночи проводил на этом подоконнике с тех самых пор, как я перестала выпускать его на двор. Он больше всех тосковал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31