— Мне очень нужно с вами поговорить. — Высокий голос незнакомки дрогнул, мне даже почудилось, будто она плачет.
Ну что тут будешь делать! Я вздохнула и приоткрыла дверь пошире, ровно настолько, насколько это позволяла сделать дверная цепочка.
Теперь я могла рассмотреть получше ее бледное вытянутое лицо, а также прийти к неутешительному выводу, что к числу красавиц новоявленную Киру не отнесешь. Как, впрочем, и ту, у которой я некогда мечтала списать математику.
— Так что вы хотите?
— Я… Может, вы меня пустите, потому что разговор очень личный, — робко пискнула псевдо-Кира и прижала руки к впалой груди.
Ясное дело, впускать мне ее не хотелось, но, с другой стороны, выглядела она вполне миролюбиво и была такая тщедушная… Короче говоря, я не нашла формального повода для того, чтобы ее отшить.
— Ладно, входите. — Я сняла цепочку и пригласила ее войти.
— Большое спасибо… — пробормотала женщина и шагнула в прихожую, тут же стушевавшись:
— Ой, кажется, я наследила…
— Пустяки, — поморщилась я. Было в моей гостье нечто такое, что заставляло меня страстно мечтать, чтобы она поскорее выложила, зачем пожаловала, и убралась восвояси.
— Вера, Вера Игнатьевна. — Она протянула мне маленькую сухую ладошку, на ощупь напоминающую куриную лапку. Я механически ее пожала и отдернула руку.
Представляться я не стала, справедливо решив, что Вера Игнатьевна наверняка знает, к кому ввалилась на ночь глядя.
— Минутку, я выключу чайник, — сказала я и отправилась на кухню, а вернувшись, застала незваную гостью в той части комнаты, которая исполняет роль гостиной. Псевдо-Кира рассматривала валявшийся в кресле журнал по вязанию. Можно подумать, она только затем и явилась, чтобы фасончики снимать.
— Вы хотели со мной поговорить? — уточнила я. — Тогда говорите, я слушаю.
— Ну да, конечно-конечно, — она отодвинула журнал, — дело, которое меня к вам привело, очень деликатное, даже не знаю… Впрочем, раз уж я решилась и пришла… Галина Антоновна, Галя, позвольте мне вас так называть, нас с вами связывает один человек. Это Парамонов, — она многозначительно замолчала.
Я так и знала, что без Парамонова здесь не обошлось! Только какое отношение к нему может иметь эта очкастая мышка? Неужто еще одна сыщица?
Слава богу, за язык ее тянуть не пришлось, она сама охотно выкладывала совершенно поразительные вещи:
— Вы спросите, почему я интересуюсь Парамоновым? Что ж, я вам отвечу: дело в том, что у нас с ним были отношения особого рода. Короткий роман, может, даже короче вашего.
— Что? — Я почувствовала, как мой рот растягивается в идиотскую улыбку. Против моей же воли. — Что вы сказали?
— Вы, наверное, думаете, что ослышались? — эта замухрышка оказалась проницательной. — Нет-нет, вы не ослышались. — Она покачала головой. — Да, у нас с Парамоновым была любовная связь. А что вы так на меня смотрите, разве вы… Вы что, исключаете такую возможность?
— Да нет, что вы… — я снова глупо ухмыльнулась и взъерошила волосы на затылке. — Такую возможность я не исключаю.
Я не то чтобы исключала такую возможность, просто я никогда о ней не думала. Ни прежде, десять лет назад, ни тем более сейчас. Конечно, теперь, глядя сквозь призму своего нынешнего опыта — и житейского, и женского, я ясно вижу, что Парамонова трудно причислить к половым гигантам, и все же это не дает мне права утверждать, будто мне выпала сомнительная честь быть первой и последней женщиной в его жизни. Тогда тем более непонятно, почему меня огорошили откровения этой мышки? Скорее всего мне просто нужно к ним привыкнуть. Ладно, сейчас важнее другое: зачем ко мне пожаловала бывшая возлюбленная Парамонова, неужто только для того, чтобы заявить о своем существовании?
Я плюхнулась в кресло, посмотрела на нее повнимательнее и усмехнулась:
— Значит, вас он тоже обольстил? В блеклых глазах за толстыми стеклами очков мелькнуло то ли удивление, то ли замешательство:
— Вы же знаете, он не обольститель, совсем не обольститель. Он всегда был зациклен на своей науке и женщин замечал изредка, и та, которая попадала в поле его зрения, на какое-то время становилась дамой его сердца. Ну, до тех пор, пока геофизика снова не овладеет им безраздельно. Так было со мной, по крайней мере. И вы можете со мной поспорить, если у вас с ним было по-другому.
— А зачем? — пожала я плечами. — Не собираюсь я с вами спорить. Как бы то ни было, что это меняет? Срок давности вышел, как-никак десять лет пролетело.
Похоже, женщина рассчитывала на иную реакцию, и мое нежелание спорить в ее планы не входило.
— Вы что, не верите мне? — засуетилась она.
— Почему не верю? Верю. — Я упорно демонстрировала полное безразличие.
— Нет, вы мне все-таки не верите! — Эта пигалица даже кулачки сжала в порыве страсти.
А чего она от меня ждала, интересно? Что я брошусь ей на грудь и орошу горючими слезами, а потом мы утешимся и предадимся сладостным воспоминаниям о предмете нашей любви?
— Послушайте, Галя, — кажется, моя визитерша на что-то решилась, — я знаю, что Парамонов пропал. Что с ним произошло, я не знаю, но сердцем чувствую: он в беде.
Я только усмехнулась: вот что значит вещее сердце любящей женщины, а мое вот и не екает.
Мое безразличие ее озадачило:
— Вы… вы знаете, что Парамонов пропал?
— Положим, — равнодушно кивнула я. — Только, убей бог, не пойму, какое отношение этот печальный факт имеет ко мне?
— Вы затаили на него обиду, — грустно вздохнула проницательная мышка, — но вы не правы, знаете почему?
Любопытно было бы послушать!
— Вы смотрите на него как брошенная женщина, а вам нужно отвлечься от этого и взглянуть на все под другим углом. Он не просто мужчина, он ученый, он талантливый геофизик, он защитил диссертацию в двадцать три года, он, он…
— Короче, что вам нужно? — оборвала я этот панегирик. — В нескольких словах, если можно.
— Можно. — Она тронула указательным пальцем дужку очков. Очкарики часто так делают, это у них чисто рефлекторное, как у знаменитых собачек Павлова. — Мне нужны его бумаги. Я знаю, что они у вас.
Глава 5
ПОБИТАЯ МОЛЬЮ СНЕГУРОЧКА
— Ничего себе! — я даже присвистнула. — Какие еще бумаги? Псевдо-Кира воодушевилась:
— Черновики, наброски, ну… Ну все, что сохранилось…
— А вам они зачем? — вежливо осведомилась я.
— Мне? — псевдо-Кира вздрогнула. — Просто как память о человеке, к которому я испытывала глубокую привязанность. И потом, вам же они не нужны.
— А может, я тоже хочу сохранить их как память? — усмехнулась я. — Чем я хуже вас?
Моя невзрачная визитерша вспыхнула:
— Тогда… может, вы мне их хотя бы покажете?
Эта затянувшаяся беседа нравилась мне все меньше и меньше.
— Не покажу и не отдам, — заявила я твердо и поднялась с кресла. Псевдо-Кира тоже подскочила:
— Это ваше последнее слово?
— Ага, — злорадно подтвердила я.
— Вы… вы… — она тяжело задышала, — ограниченная и мстительная самка. Из-за своей мелкой бабской обиды вы способны предать талантливого ученого…
Конечно, я разозлилась.
— Да пошла ты! — Я схватила ее за рукав и поволокла в прихожую, благо она была легкая, прямо-таки невесомая, и совсем не сопротивлялась. Только повторяла как заведенная:
— Вы не правы, не правы, вы в корне не правы…
— Скажи спасибо, что с лестницы не спустила, — прорычала я, выставляя ее за дверь.
Хоть праведный гнев и затуманивал мой мозг, кое-какие выводы для себя я сделала незамедлительно. И они, эти выводы, были не обнадеживающие. Помнится, кто-то обещал мне в связи с исчезновением Парамонова беспокойную жизнь. Один гражданин с рыбьей фамилией. Сдается мне, что недавний визит очкастой пигалицы как раз он и организовал. Чтобы довести меня до нужной кондиции. А вот и фигушки ему, фигушки!
С таким боевым настроем я отправилась жарить себе омлет из двух яиц, и, надо Признать, последний удался мне на славу. После того как я славно перекусила, меня потянуло в сон. Почистив зубы и натянув пижаму, я с удовольствием нырнула под одеяло, сладко зевнула и тут вспомнила кое-что существенное.
«А откуда она знает про парамоновские черновики? — спросила я себя. — Она ведь так и сказала: я знаю, что его черновики остались у вас. Может, на пушку брала?» А, ладно, зачем забивать себе этим голову, все равно от тех бумажек ничего не осталось, они давно сгинули в мусоропроводе вместе с прочим парамоновским барахлом.
У всех нормальных людей воскресенье — выходной день, но бойцов культурного фронта (крылатое выражение нашей заведующей Зинаиды Терентьевны) трудно отнести к категории нормальных. Мы в выходные трудимся аки пчелки, и движет нами неприлично голый энтузиазм, потому что гроши, которые мы получаем, оправдать наше, подвижничество не могут. По крайней мере, мое и Алкино. За остальных я не ручаюсь, поскольку у каждого свои рас клады: кому год до пенсии остался, у кого дети маленькие, со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Думаю, вы не хуже моего знаете, что в солидных организациях не очень-то поощряют бесконечные больничные, а нашему руководству выбирать не из чего, вот и терпит.
Что до меня, то в последнее время энтузиазма у меня поубавилось. Идея создания самодеятельного театра, с которой я носилась последние четыре года, больше не греет мою одинокую душу по причине полной утопичности, притом что на бумаге он (театр) существует. И грамоту наш ДК за него получил, и одна подмосковная районка о нем хвалебный отзыв напечатала, и тем не менее он фикция. Потому что мои наивные девичьи мечты, по своему обыкновению, сильно разошлись с реальностью. Выражаясь афористичным языком публичных политиков, я хотела как лучше, а получилось как всегда. Мое детище оказалось на редкость уродливым, и я все чаще размышляла, не прибегнуть ли мне к эвтаназии, чтобы раз и навсегда от него избавиться. Сделать это проще простого — взять Я уволиться, а я все тяну и тяну, хотя с недавних пор каждая репетиция для меня хуже пытки на дыбе. Трудно в этом признаться, но придется: мои самодеятельные артисты ни на что не годятся, декорации и реквизит — ни к черту, а сама я — всего лишь недоучка.
Собственно, вы уже знаете, что я настропалила лыжи из нашего ДК. Может, я уже сегодня написала бы заявление об уходе, но предпраздничная суматоха заставила меня немного повременить с уходом. Короче говоря, пожалела родной коллектив по причине неумолимо надвигающихся новогодних празднеств. Вот кончатся все эти елки и утренники, тогда и рассчитаюсь.
И неважно, что я пока не знаю, куда податься потом, главное — перевернуть страницу, а(дальше разберемся, тем более что не каждый день такая возможность предоставляется — начать новую жизнь вместе с новым веком, да что там веком — тысячелетием! Правда, по этому поводу мнения, как говорится, разделялись, некоторые утверждают, что третье тысячелетие начнет свой отсчет только в 2001-м, но лично я не согласна ждать еще целый год, чтобы хоть что-нибудь изменить в своей судьбе. И надо же было такому случиться, чтобы история с Парамоновым приключилась со мной в столь сложный, переломный период моей жизни! А может, в этом есть некий знак, указующий перст судьбы, хотя я бы на ее (судьбы) месте выбрала на такой случай какой-нибудь другой способ.
Вот чем были заняты мои мысли во время репетиции новогоднего представления по сценарию, написанному нашей заведующей лет двадцать назад и с тех пор претерпевшему очень мало изменений. В те времена Зинаида Терентьевна самолично исполняла роль Снегурочки, а потому синий жупанчик из вытертого бархата и искусственную белокурую косу до копчика я унаследовала непосредственно от нее. Ясное дело, в этот наряд пора огородное чучело обряжать, но денег на новый у ДК нет как нет.
Чтобы хоть как-то замаскировать это безобразие, приходится изощряться: обшивать бархатный подол елочным «дождиком», блестками и прочей мишурой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27