И каждый вечер сразу станет Удивительно хорош…
22
Афанасий у себя дома устроил свой пир. На столе — начатая бутылка водки и стакан. Вошла Марфа Николаевна. Заголосила:
— Ой, за что же мне несчастье-то такое?! В чём же я виновата перед тобой, Господи?! За что же ты меня так наказываешь? — Старуха стала на колени перед образами: — Вразуми, Господи, блудного сына мово! Не дай ему сбиться с пути! Блаженный он у меня-я! С детства такой непутевы-й!.. О-о-ой!
— Ладно! — крикнул Афанасий. — Завыла как волчиха.
Марфа Николаевна при последнем слове вздрогнула, осеклась и горько-горько покачала головой.
— Я не волчица, — сказала она, поднимаясь. — А вот ты — волк. Как у тебя язык повернулся сказать такое матери… Волк ты! Волком жил и волком сдохнешь. Ни семьи, ни детей, ни царя в голове. Вот потому тебе такая волчья судьба. Уходи из мово дома! Чтоб глаза мои тебя не видели!
— Не ори! Уйду хоть сейчас.
— Вот сейчас прямо и уходи! На все четыре стороны! Чтоб духу твово тут не было!
23
Афанасий собрал кое-какие пожитки и в полночь ушёл из дома.
Он шёл по просёлочной дороге с вещевым мешком за плечами. На небе ярко светила луна.
Из лесу вышел сохатый с огромными ветвистыми рогами. Увидел путника и остановился.
Афанасий не видел зверя и подошёл к будочке на шоссе, где автобусная остановка. Снял с плеча вещевой мешок, вынул из него зачехлённое ружье. Мешок поставил на землю и сел на него, прислонившись спиной к будке. Зачехлённое ружье положил себе на колени. Задумался.
24
Гости один за другим сытые и довольные стали расходиться. Последним уходил Шитиков. Жена его уже оделась и ждала, когда Гордей Игнатьевич решит с Завадским вопрос о лекции на международную тему для доярок.
— Лекцию я прочитаю, — сказал Виталий Константинович.
— Где лучше? На ферме или в конторе? — спросил Шитиков.
— Мне всё равно, — ответил Завадский. Шитиков кивнул.
— Пойдём, отец, — теребила его жена. — Хватит мучить человека. Скоро утро уже.
Еле подняла и одела разговорившегося мужа. Наконец, они простились с хозяйкой и с Завадским.
Галина Максимовна и Виталий Константинович остались одни.
— Надо навести маломальский порядок, — сказал Завадский. Снял с себя пиджак и повесил на спинку стула. Развязал галстук, бросил туда же его, сверху пиджака. Расстегнул пуговицу белоснежной сорочки, чтобы освободить шею, и стал засучивать рукава. Галина Максимовна надела фартук поверх голубого шёлкового платья и подала ему второй фартук. Волнуясь слегка от домашней уютной обстановки в поздний час и от близости друг к другу, они приступили к уборке посуды.
25
Афанасий вынул из чехла ружье. Соединил стволы с цевьём и прикладом. Стал рыться в вещевом мешке. Достал патрон. Зарядил ружье и опять крепко задумался.
Человек, задумавший самоубийство и сразу не решившийся, никогда этого не сделает. Афанасий выстрелил в воздух.
Сохатый, услышав выстрел, поднял могучую голову и повёл глазами в ту сторону, откуда донеслось раскатистое эхо. Постоял и пошёл в лес, гордо подняв к небу ветвистые рога.
Афанасий выглянул наружу. В какой-то миг вдруг увидел будто новый для себя мир. Крупный лось бредёт среди поля и ночной тишины, полная луна ярко светит на небе, сказочный тёмный лес притаился вдали — это была величественная картина жизни. Зачем же покидать столь прекрасный мир раньше времени?
ЭПИЛОГ
Прошло время. Люба Верхозина, красавица-студентка торопилась и с трудом лавировала в свободном пространстве на тротуаре, обгоняя всех, кто шёл впереди и (стремительно вошла в магазин «Союзпечать», расположенный в центре города. Она спросила у продавщицы газету «Известия». Продавщица ответила, что только что, буквально сию минуту продали.
Люба ринулась было на улицу искать другой магазин или киоск в надежде, что где-нибудь всё равно остался хоть один экземпляр, но у входа обратила внимание на мужчину, который стоял в сторонке лицом к окну и развернул как раз «Известия», очевидно одну из газет, проданных в последнюю минуту, и просматривал бегло заголовки. Люба остановилась. Мужчина был пожилой, представительный и суховатый на вид, и она не сразу осмелилась обратиться к нему с просьбой. Внимательно огляделась вокруг в надежде найти человека помоложе и попроще. Людей в магазине было немного — как обычно после обеда приходят к шапочному разбору лишь случайные покупатели. Они сидели за столиками и читали газеты и журналы. Но ни у кого в руках не было «Известий». И лишь у одного человека, который спрятав лицо, сидел в углу и читал спортивную газету могла быть она — перед ним на столике лежала целая кипа изданий. Люба помешкала немного и раздумала спрашивать у того, когда тут вот есть на глазах, и правильно сделала, что не пошла в угол, потому что там сидел Юрий Александрович Воронин, тот самый, инженер-строитель, который помог оформить пенсию Верхозиным, и он специально спрятал лицо, чтобы она его не узнала.
Юрий Александрович всё ещё был холост, мечтал о большой чистой любви, и однажды случайно встретил Любу.
Они официально не были знакомы. Но у Юрия Александровича был друг, однокашник, который с некоторых пор все чаще и чаще заводил разговор об одной удивительной красоты девушке. Юрий Александрович ради любопытства решил взглянуть на девушку, и пошёл вместе с другом в организацию, где он работал ведущим специалистом, а Люба прирабатывала уборщицей, учась на третьем курсе физико-математического факультета педагогического института. Люба, приди вечером на работу, увидела Воронина и остановилась и замерла, уставившись на него округлёнными глазами. Её удивление было так велико, что у Юрия Александровича тоже невольно вытянулось лицо, и он, цепенея под гипнотическим взглядом черноокой смуглянки, ничего не мог понять и покосился на приятеля, у которого у самого отвисла челюсть, и он стрелял глазами то на Любу, то на Воронина, и в конце концов подозрительно уставился на последнего. Юрий Александрович, вмиг лишившись привычной солидной осанки, которую воспитал в себе в последние годы, занимая руководящие посты, ссутулился и несколько мгновений сидел словно пришибленный, не шевелясь, и счёл за самое лучшее немедленно уйти. Приятель догнал его на улице. Когда выяснилось, что эту девушку зовут Люба Верхозина, Юрия Александровича бросило в жар: не мог себе представить, что восьмилетняя деревенская девчонка с осунувшимся бледным личиком, которая убирала цветами могилу отца в тот памятный родительский день, могла так измениться, похорошеть и узнать его через столько лет. Он всегда считал, что несчастная девочка, которую старухи пичкали блинами, вообще не обратила на него внимания в тот день, но Люба, узнав впоследствии, что именно он, случайный проезжий и её учительница основательно вмешались в пенсионные дела, запомнила незнакомца, посетившего кладбище, и успела лишь переступить порог организации, где прирабатывала, и сразу узнала его, хотя прошло столько лет. И вот теперь, в магазине «Союзпечати», Юрий Александрович закрылся газетой, чтобы снова она его не узнала. Люба подошла к пожилому мужчине.
— Извините, — сказала девушка, — у вас, кажется, «Известия» за сегодняшний день.
— Да, — сказал мужчина, оторвавшись от чтения.
— Можно, я только взгляну. — И Люба, нагнувшись чуть-чуть, стала смотреть одну из страниц вкладыша.
Мужчина поправил перед ней внутренний разворот, чтобы удобнее было читать. Но Люба нашла лишь нужный заголовок и сразу выпрямилась и с мольбой уставилась на гражданина.
— Знаете, — сказала она, — у меня к вам большая просьба. Газету уже продали, а мне она очень нужна. Уступите, пожалуйста, а я куплю вам взамен другие. Или любой журнал. Хотите журнал «Огонёк»?
— Да что вы? — удивился мужчина, сворачивая газету — Возьмите. Не надо ничего взамен.
Воронин слышал весь разговор Любы с продавцом и с этим пожилым человеком. Ещё в самом начале, как только Люба вошла, пробежала взглядом по прилавку и спросила издание, он вспомнил о газете «Известия», купленной вместе с другими. Пока приходил в себя от неожиданности, пока надумал и твёрдо решил отдать свою и подойти к девушке и заговорить, используя благоприятный повод, пока сворачивал спортивную газету и рылся в покупках, было уже поздно. Люба вынула из сумочки деньги, подала мужчине и, поблагодарив его, свернула «Известия» трубочкой и вышла из магазина.
Юрий Александрович мысленно изругал последними словами себя и ни в чём не повинного гражданина, — его даже вдвойне, потому что он моментально превратился из сухаря в джентльмена и улыбнулся и раскланялся на прощание и украдкой посматривал вслед девушке даже в окно, когда она переходила улицу.
— Старый кабан, — пробормотал в злобе Воронин, вставая и засовывая свой номер «Известий» в карман. Остальные покупки он оставил на столике и быстро пошёл вдогонку вслед за Любой.
Воронин понял, что в центральной газете напечатано что-то такое, что близко касается или самой Любы, или кого-нибудь из её близких, и он не мог к этому остаться безучастным, как когда-то не мог остаться безучастным к горю Верхозиных.
Люба торопливо шла в неизвестном направлении, и Воронин еле поспевал за ней, придерживаясь на расстоянии. Были мгновения, когда ему хотелось догнать и спросить что там такое в газете, но затевать знакомство среди людской толчеи было не совсем удобно, и он решил подождать более подходящего момента.
В конце главной улицы вышли к старинному парку с вековыми тополями и елями. Люба вошла в парк. Там и уединилась в одной из пустынных аллей. Юрий Александрович сел поодаль наискосок, — пустых лавок было сколько угодно, и он выбрал такую, чтобы самому не бросаться в глаза и в то же время иметь возможность наблюдать за девушкой. На соседней лавке между ним и Любой сидела молодая женщина с коляской у ног, и это скрадывало его.
Люба развернула газету, прочитала довольно быстро какую-то публикацию и откинулась на спинку сидения, запрокинув наверх голову. Юрий Александрович был близорукий и даже в очках не все мог видеть на расстоянии. И теперь не заметил, что на щеках её образовались узенькие мокрые полоски. Лишь когда она снова уткнулась в газету, когда плечи её вздрогнули, и она вынула из сумочки платок, он встревожился. Люба промакнула платком глаза и щёки, и у Юрия Александровича не оставалось сомнений, что она плачет. Он вынул из кармана газету и лихорадочно стал искать причину такой взволнованности. Люба расчувствовалась в полную силу, и это совершенно вывело Юрия Александровича из равновесия. Он ничего не мог понять, вертя газету и так и эдак, а в ней все обычное от передовой статьи до программы телевидения и радиопередач, замыкающих сводку погоды на последней странице. Тогда Юрий Александрович стал просматривать все материалы подряд. Первую, вторую, третью страницы. Вот очерк «Судьба» на третьей странице. Юрий Александрович стал читать. И все понял. Очерк был о Галине Максимовне Верхозиной. О том, как она натерпелась в жизни, а в последние годы вместе со вторым своим мужем Завадским и старшей дочерью Ниной основала собственную животноводческую ферму и открыла сыроваренный завод, который помогли оборудовать иностранцы. Очерк завершался на высокой ноте, что с такими людьми Россия не пропадёт. Это, наверно, и растрогало Любу больше всего.
Закончив читать, Юрий Александрович сидел с минуту неподвижно, склонив голову над газетой. Постепенно пришёл в себя. Снял очки и протёр платком отпотевшие стекла.
Люба между тем встала и пошла по аллее. Стояла ранняя осень, и было тепло, и она была в бежевом брючном костюме, перетянутом в талии черным поясом, подстать которому лакированные туфли и молодёжная сумочка. Ремень сумочки перекинут через плечо. Одной рукой она придерживала сумочку, а в другой несла свёрнутую газету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
22
Афанасий у себя дома устроил свой пир. На столе — начатая бутылка водки и стакан. Вошла Марфа Николаевна. Заголосила:
— Ой, за что же мне несчастье-то такое?! В чём же я виновата перед тобой, Господи?! За что же ты меня так наказываешь? — Старуха стала на колени перед образами: — Вразуми, Господи, блудного сына мово! Не дай ему сбиться с пути! Блаженный он у меня-я! С детства такой непутевы-й!.. О-о-ой!
— Ладно! — крикнул Афанасий. — Завыла как волчиха.
Марфа Николаевна при последнем слове вздрогнула, осеклась и горько-горько покачала головой.
— Я не волчица, — сказала она, поднимаясь. — А вот ты — волк. Как у тебя язык повернулся сказать такое матери… Волк ты! Волком жил и волком сдохнешь. Ни семьи, ни детей, ни царя в голове. Вот потому тебе такая волчья судьба. Уходи из мово дома! Чтоб глаза мои тебя не видели!
— Не ори! Уйду хоть сейчас.
— Вот сейчас прямо и уходи! На все четыре стороны! Чтоб духу твово тут не было!
23
Афанасий собрал кое-какие пожитки и в полночь ушёл из дома.
Он шёл по просёлочной дороге с вещевым мешком за плечами. На небе ярко светила луна.
Из лесу вышел сохатый с огромными ветвистыми рогами. Увидел путника и остановился.
Афанасий не видел зверя и подошёл к будочке на шоссе, где автобусная остановка. Снял с плеча вещевой мешок, вынул из него зачехлённое ружье. Мешок поставил на землю и сел на него, прислонившись спиной к будке. Зачехлённое ружье положил себе на колени. Задумался.
24
Гости один за другим сытые и довольные стали расходиться. Последним уходил Шитиков. Жена его уже оделась и ждала, когда Гордей Игнатьевич решит с Завадским вопрос о лекции на международную тему для доярок.
— Лекцию я прочитаю, — сказал Виталий Константинович.
— Где лучше? На ферме или в конторе? — спросил Шитиков.
— Мне всё равно, — ответил Завадский. Шитиков кивнул.
— Пойдём, отец, — теребила его жена. — Хватит мучить человека. Скоро утро уже.
Еле подняла и одела разговорившегося мужа. Наконец, они простились с хозяйкой и с Завадским.
Галина Максимовна и Виталий Константинович остались одни.
— Надо навести маломальский порядок, — сказал Завадский. Снял с себя пиджак и повесил на спинку стула. Развязал галстук, бросил туда же его, сверху пиджака. Расстегнул пуговицу белоснежной сорочки, чтобы освободить шею, и стал засучивать рукава. Галина Максимовна надела фартук поверх голубого шёлкового платья и подала ему второй фартук. Волнуясь слегка от домашней уютной обстановки в поздний час и от близости друг к другу, они приступили к уборке посуды.
25
Афанасий вынул из чехла ружье. Соединил стволы с цевьём и прикладом. Стал рыться в вещевом мешке. Достал патрон. Зарядил ружье и опять крепко задумался.
Человек, задумавший самоубийство и сразу не решившийся, никогда этого не сделает. Афанасий выстрелил в воздух.
Сохатый, услышав выстрел, поднял могучую голову и повёл глазами в ту сторону, откуда донеслось раскатистое эхо. Постоял и пошёл в лес, гордо подняв к небу ветвистые рога.
Афанасий выглянул наружу. В какой-то миг вдруг увидел будто новый для себя мир. Крупный лось бредёт среди поля и ночной тишины, полная луна ярко светит на небе, сказочный тёмный лес притаился вдали — это была величественная картина жизни. Зачем же покидать столь прекрасный мир раньше времени?
ЭПИЛОГ
Прошло время. Люба Верхозина, красавица-студентка торопилась и с трудом лавировала в свободном пространстве на тротуаре, обгоняя всех, кто шёл впереди и (стремительно вошла в магазин «Союзпечать», расположенный в центре города. Она спросила у продавщицы газету «Известия». Продавщица ответила, что только что, буквально сию минуту продали.
Люба ринулась было на улицу искать другой магазин или киоск в надежде, что где-нибудь всё равно остался хоть один экземпляр, но у входа обратила внимание на мужчину, который стоял в сторонке лицом к окну и развернул как раз «Известия», очевидно одну из газет, проданных в последнюю минуту, и просматривал бегло заголовки. Люба остановилась. Мужчина был пожилой, представительный и суховатый на вид, и она не сразу осмелилась обратиться к нему с просьбой. Внимательно огляделась вокруг в надежде найти человека помоложе и попроще. Людей в магазине было немного — как обычно после обеда приходят к шапочному разбору лишь случайные покупатели. Они сидели за столиками и читали газеты и журналы. Но ни у кого в руках не было «Известий». И лишь у одного человека, который спрятав лицо, сидел в углу и читал спортивную газету могла быть она — перед ним на столике лежала целая кипа изданий. Люба помешкала немного и раздумала спрашивать у того, когда тут вот есть на глазах, и правильно сделала, что не пошла в угол, потому что там сидел Юрий Александрович Воронин, тот самый, инженер-строитель, который помог оформить пенсию Верхозиным, и он специально спрятал лицо, чтобы она его не узнала.
Юрий Александрович всё ещё был холост, мечтал о большой чистой любви, и однажды случайно встретил Любу.
Они официально не были знакомы. Но у Юрия Александровича был друг, однокашник, который с некоторых пор все чаще и чаще заводил разговор об одной удивительной красоты девушке. Юрий Александрович ради любопытства решил взглянуть на девушку, и пошёл вместе с другом в организацию, где он работал ведущим специалистом, а Люба прирабатывала уборщицей, учась на третьем курсе физико-математического факультета педагогического института. Люба, приди вечером на работу, увидела Воронина и остановилась и замерла, уставившись на него округлёнными глазами. Её удивление было так велико, что у Юрия Александровича тоже невольно вытянулось лицо, и он, цепенея под гипнотическим взглядом черноокой смуглянки, ничего не мог понять и покосился на приятеля, у которого у самого отвисла челюсть, и он стрелял глазами то на Любу, то на Воронина, и в конце концов подозрительно уставился на последнего. Юрий Александрович, вмиг лишившись привычной солидной осанки, которую воспитал в себе в последние годы, занимая руководящие посты, ссутулился и несколько мгновений сидел словно пришибленный, не шевелясь, и счёл за самое лучшее немедленно уйти. Приятель догнал его на улице. Когда выяснилось, что эту девушку зовут Люба Верхозина, Юрия Александровича бросило в жар: не мог себе представить, что восьмилетняя деревенская девчонка с осунувшимся бледным личиком, которая убирала цветами могилу отца в тот памятный родительский день, могла так измениться, похорошеть и узнать его через столько лет. Он всегда считал, что несчастная девочка, которую старухи пичкали блинами, вообще не обратила на него внимания в тот день, но Люба, узнав впоследствии, что именно он, случайный проезжий и её учительница основательно вмешались в пенсионные дела, запомнила незнакомца, посетившего кладбище, и успела лишь переступить порог организации, где прирабатывала, и сразу узнала его, хотя прошло столько лет. И вот теперь, в магазине «Союзпечати», Юрий Александрович закрылся газетой, чтобы снова она его не узнала. Люба подошла к пожилому мужчине.
— Извините, — сказала девушка, — у вас, кажется, «Известия» за сегодняшний день.
— Да, — сказал мужчина, оторвавшись от чтения.
— Можно, я только взгляну. — И Люба, нагнувшись чуть-чуть, стала смотреть одну из страниц вкладыша.
Мужчина поправил перед ней внутренний разворот, чтобы удобнее было читать. Но Люба нашла лишь нужный заголовок и сразу выпрямилась и с мольбой уставилась на гражданина.
— Знаете, — сказала она, — у меня к вам большая просьба. Газету уже продали, а мне она очень нужна. Уступите, пожалуйста, а я куплю вам взамен другие. Или любой журнал. Хотите журнал «Огонёк»?
— Да что вы? — удивился мужчина, сворачивая газету — Возьмите. Не надо ничего взамен.
Воронин слышал весь разговор Любы с продавцом и с этим пожилым человеком. Ещё в самом начале, как только Люба вошла, пробежала взглядом по прилавку и спросила издание, он вспомнил о газете «Известия», купленной вместе с другими. Пока приходил в себя от неожиданности, пока надумал и твёрдо решил отдать свою и подойти к девушке и заговорить, используя благоприятный повод, пока сворачивал спортивную газету и рылся в покупках, было уже поздно. Люба вынула из сумочки деньги, подала мужчине и, поблагодарив его, свернула «Известия» трубочкой и вышла из магазина.
Юрий Александрович мысленно изругал последними словами себя и ни в чём не повинного гражданина, — его даже вдвойне, потому что он моментально превратился из сухаря в джентльмена и улыбнулся и раскланялся на прощание и украдкой посматривал вслед девушке даже в окно, когда она переходила улицу.
— Старый кабан, — пробормотал в злобе Воронин, вставая и засовывая свой номер «Известий» в карман. Остальные покупки он оставил на столике и быстро пошёл вдогонку вслед за Любой.
Воронин понял, что в центральной газете напечатано что-то такое, что близко касается или самой Любы, или кого-нибудь из её близких, и он не мог к этому остаться безучастным, как когда-то не мог остаться безучастным к горю Верхозиных.
Люба торопливо шла в неизвестном направлении, и Воронин еле поспевал за ней, придерживаясь на расстоянии. Были мгновения, когда ему хотелось догнать и спросить что там такое в газете, но затевать знакомство среди людской толчеи было не совсем удобно, и он решил подождать более подходящего момента.
В конце главной улицы вышли к старинному парку с вековыми тополями и елями. Люба вошла в парк. Там и уединилась в одной из пустынных аллей. Юрий Александрович сел поодаль наискосок, — пустых лавок было сколько угодно, и он выбрал такую, чтобы самому не бросаться в глаза и в то же время иметь возможность наблюдать за девушкой. На соседней лавке между ним и Любой сидела молодая женщина с коляской у ног, и это скрадывало его.
Люба развернула газету, прочитала довольно быстро какую-то публикацию и откинулась на спинку сидения, запрокинув наверх голову. Юрий Александрович был близорукий и даже в очках не все мог видеть на расстоянии. И теперь не заметил, что на щеках её образовались узенькие мокрые полоски. Лишь когда она снова уткнулась в газету, когда плечи её вздрогнули, и она вынула из сумочки платок, он встревожился. Люба промакнула платком глаза и щёки, и у Юрия Александровича не оставалось сомнений, что она плачет. Он вынул из кармана газету и лихорадочно стал искать причину такой взволнованности. Люба расчувствовалась в полную силу, и это совершенно вывело Юрия Александровича из равновесия. Он ничего не мог понять, вертя газету и так и эдак, а в ней все обычное от передовой статьи до программы телевидения и радиопередач, замыкающих сводку погоды на последней странице. Тогда Юрий Александрович стал просматривать все материалы подряд. Первую, вторую, третью страницы. Вот очерк «Судьба» на третьей странице. Юрий Александрович стал читать. И все понял. Очерк был о Галине Максимовне Верхозиной. О том, как она натерпелась в жизни, а в последние годы вместе со вторым своим мужем Завадским и старшей дочерью Ниной основала собственную животноводческую ферму и открыла сыроваренный завод, который помогли оборудовать иностранцы. Очерк завершался на высокой ноте, что с такими людьми Россия не пропадёт. Это, наверно, и растрогало Любу больше всего.
Закончив читать, Юрий Александрович сидел с минуту неподвижно, склонив голову над газетой. Постепенно пришёл в себя. Снял очки и протёр платком отпотевшие стекла.
Люба между тем встала и пошла по аллее. Стояла ранняя осень, и было тепло, и она была в бежевом брючном костюме, перетянутом в талии черным поясом, подстать которому лакированные туфли и молодёжная сумочка. Ремень сумочки перекинут через плечо. Одной рукой она придерживала сумочку, а в другой несла свёрнутую газету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29