Девочка кивнула головой.
— А ты пошто не с ними?
— Мне в школу после обеда.
— Ну ладно, иди с Богом.
Любка ушла. Молодой незнакомец вынул носовой платок, снял очки и протёр отпотевшие стекла. Его бросило в жар не столько от этой сцены, сколько от мысли, что он не может ехать дальше по своим делам, пока не узнает всё, что касается этой девочки.
— Шофёр просил помянуть Лаврентия, — сказала Еремеевна, поддевая ложкой рис с изюмом, обычное поминальное кушанье.
— А? — спросила глухая низким грудным голосом, нагнув трясущуюся голову. — Какого Леонтия?
— Я про Лаврентия говорю. Не здешний он.
— Чего ты ей толкуешь, — сказала третья. — Все равно ни холеры не понимает.
— Так ведь пристанет как банный лист: а, да кого, да почему. Уж лет двадцать как оглохла, и все лезет с разговорами.
— Сколько же ей лет? Однако больше ста.
— Ой, оборони Бог дожить до этих лет. Это наказание какое-то. Я уж зажилась, не рада теперь и свету белому, а зачем же столько-то жить?
— Когда, Савельевна, помирать будешь?
— Нынче после покрова, — ответила Савельевна не раздумывая, видимо вопрос этот был для неё не нов и давно окончательно решён. — Лето как-нибудь продюжу, а после покрова, пока земля тала, Бог даст… — старуха приподняла высохшую руку и равнодушно махнула ею. — Какого Лаврентия поминать хотели?
— Шофёр просил, который нас подвёз, — громко ответила Еремеевна и хотела ещё что-то объяснить, да раздумала, сказала лишь «ну тя к лешему» и поднесла ко рту ложку со сладким рисом. — Царство небесно Лаврентию.
— Царство небесно, — ответила та, которая ехала вместе с ней в машине, и взяв ложку, тоже поддела немного рису.
Молодой человек подождал пока помянут Лаврентия и снова спросил, кто такой Павел Петрович Верхозин, похороненный вместе с ребёнком. Из кратких ответов он не мог представить полностью всю картину, но и того, что узнал, было достаточно, чтобы созрело твёрдое решение вернуться в посёлок.
3
Он поспешил обратно к грузовику и, подойдя к кабине с той стороны, где сидел шофёр, немного отдышался, опершись одной рукой о крыло.
— Садись, садись, поехали, — сказал шофёр, который уже наладил двигатель и поджидал начальника, сидя за рулём.
— Заворачивай машину обратно.
— Зачем?
— Поедем в посёлок.
— Нам же на Воробьевку надо. На объект.
— Объект подождёт.
— А что случилось?
— Тут одна семья гибнет. Хоронят одного за другим. Я знаю, как помочь этой семье. Учти, из посёлка сразу в райцентр.
— А груз?
— Ответственность беру на себя.
— Объясни хоть в чём дело.
— Потом. — Молодой человек склонил голову и задумчиво уставился на капот.
— Послушай, Юрий Александрович, чего-то ты не того… Не в себе маленько. Не выпил ли там, случайно, какой-нибудь отравы с этими старухами?
— Ну хватит. Заводи.
— В райцентр я не поеду.
— Поедешь.
— А с какой стати, скажи, я должен туда ехать? У меня путевой лист на Воробьевку.
— Эта машина в моём распоряжении трое суток. Куда хочу, туда и еду.
— Но ведь груз числится на мне. Я за него отвечаю, пока не доставлю на место.
— Я же тебе русским языком сказал: всю ответственность беру на себя.
— Не знаю.
— Послушай, друг любезный! — Юрий Александрович начал выходить из себя. — Послушай, если бы ты ехал, например, возле реки и вдруг увидел тонущего человека. Но машину не остановил, а пылил дальше, хотя тебе ничего не стоило остановиться и бросить утопающему конец верёвки. Вот как бы ты себя чувствовал после этого?
Шофёр заёрзал в кабине.
— Ты понял, что хочу этим сказать? — спросил Юрий Александрович.
— Понял, — ответил шофёр. — А в райцентр не поеду.
— Но что ж, без серьёзного разговора, видимо, не обойтись, — сказал Юрий Александрович.
— Не надо никаких разговоров. Не поеду и все. Юрий Александрович склонил голову, выждал паузу, чтобы успокоиться и обдумать то, что был намерен сказать и вдруг спросил:
— Ты когда-нибудь голодал?
— С какой стати, — сказал шофёр. — У нас, слава Богу, не Поволжье, и не двадцатые годы.
— А знаешь, мне приходилось.
Шофёр в первые мгновения даже не сообразил о чём речь. То, что сказал Юрий Александрович, было совершенно противоестественно. Если бы он сказал, что всю жизнь как сыр в масле катался и оттого у него такая холёная физиономия, это было бы естественно. Но молодому человеку с такой импозантной внешностью заявить, что он испытывал трудности с питанием — это было уже слишком. Даже бичи, совершенно опустившиеся люди на почве пьянства, которых в России, как утверждает статистика, около двух миллионов — даже эти нигде не работающие люди, никогда не испытывают трудностей с питанием. Насобирал пустых бутылок, которые валяются на каждом углу, снёс их на приёмный пункт, купил на вырученные деньги бутылку излюбленного «Агдама», — бичи, как правило, собирают ровно столько бутылок, сколько надо на «Агдам». Выпил, крякнул от удовольствия, опорожнённую бутылку тут же сдал и на эти 20 копеек купил буханку хлеба. За какие-то два часа бывший интеллигентный человек (бич) и пьян и сыт. И лежит где-нибудь в подвале или на чердаке целый день, пока не протрезвится. Как это можно голодать в наше время? Шофёр с явным недоверием уставился на собеседника.
— Давно это было. В детстве, — продолжал Юрий Александрович уже спокойным тоном, уловив по реакции шофёра, что подчинил всё его внимание. — Когда отец умер, мне было девять лет. Нас осталось трое короедов — я и две младшие сестрёнки. Мать работала учительницей в школе. Шили в городе. Своего хозяйства нет. Жили на одну зарплату от получки до получки. Матери надо самой выглядеть как подобает учительнице и нас всех троих одеть, обуть, накормить. Каждое лето, когда начинались каникулы, она всячески экономила за счёт растительности. Черемша, щавель, грибы, коренья, ягоды, щи из зелени — вот была наша главная еда в летнее время. Благо лес начинался сразу за городом, и мы с утра до вечера сочетали приятное с полезным — дышали свежим воздухом и искали чем бы прокормиться. Однажды мать потратила деньги на ремонт квартиры. Последний кусок хлеба отдавала нам, а сама полностью перешла на подножный корм и как-то раз объелась черёмухи. Попался куст очень вкусной спелой черёмухи, и она дорвалась, как говорится, до бесплатного. В результате — заворот кишок. Была уж при смерти, когда её отвезли в больницу. Я остался в семье за старшего. Экономить не умел. Какие гроши ещё были, мы их за неделю профинтили и повесили зубы на полку. Мать все ещё в больнице. Чем кормить сестёр? Одной зеленью не прокормишь. Что делать? Шастать по огородам и воровать с колхозных полей — не можем, ни я, ни сестры. Не так воспитаны. Пошёл в ближайшее кафе в надежде набрать остатков еды со стола — тоже не могу, стесняюсь. Тогда с отчаяния пошёл на городскую свалку. Там мигом насобирал полную сумку картошек. Картошка, конечно, плохая. Вся проросшая, наполовину гнилая, но я был доволен. Есть из чего варить суп. Когда уже собрался идти домой, случайно среди мусора наткнулся на фасоль. Выбросила какая-то хозяйка за ненадобностью. Я собрал эту фасоль в карман и не удержался — съел несколько зёрен прямо там, на свалке, не мытыми. Получил острое отравление. Меня привезли в ту же больницу, где лежала мать. Её едва спасли, и я еле выкарабкался с того света. Вот во что обошёлся нам ремонт квартиры. Обо всём этом каким-то образом узнал один бывший фронтовик, подполковник в отставке. Не знаю, как он об этом узнал. Наверно, случайно. Разговоры-то шли по городу. Так вот этот самый подполковник, совершенно посторонний нам человек, — я уже потом узнал его имя — Иван Фёдорович Кабанов, — специально из-за нас дважды ездил в Москву. В Министерство обороны. Поскольку отец мой был на фронте с самого начала и до конца войны и прошёл с боями от Буга до Волги и от Сталинграда до Берлина, Иван Фёдорович выхлопотал для нас пенсию. Вторично, когда поехал, собрал все справки о ранениях отца и о причинах преждевременной смерти, — как раз сказались эти ранения, — собрал документы, подтверждающие боевые награды, и добился своего. Ведь совершенно посторонний нам человек дважды ездил на свои деньги из Сибири в Москву. А ты не хочешь проехать каких-то сорок километров от посёлка до райцентра, чтобы помочь людям.
— Каким людям? Чем помочь-то? — спросил шофёр. — Ты объясни толком.
— Я ж тебе сказал. Тут в одной семье несчастье. Отца похоронили, мать болеет, не может ни работать, ни хлопотать о пенсии, а у неё двое ребятишек.
— Голодают, что ли?
— Хуже. Живут подачками со всей деревни. Что люди дадут, тем и живут. Мать-калека пошла работать на ферму, но у неё открылась рана на ноге, и она опять слегла.
— Тьфу, мать твою… — воскликнул шофёр. — Так бы сразу и сказал.
— Сразу, — пробурчал Юрий Александрович, обходя грузовик спереди. — Тебе пока втолкуешь, всю кровь испортишь.
Шофёр опять выругался и нажал на акселератор. Юрий Александрович сел в кабину и захлопнул дверцу. Разворачиваясь, шофёр, снова обратился к нему:
— Но ты-то чем можешь им помочь? Ты не подполковник и в райцентре нет Министерства обороны.
— Знаю чем, — важным тоном ответил Юрий Александрович и, устанавливая на коленях портфель, добавил: — Твоё дело жать на всю катушку, а об остальном не волнуйся.
Остановились возле школы, и Юрий Александрович строго наказав шофёру ждать его на этом месте если понадобится до второго пришествия, скрылся в двухэтажном деревянном здании. Часа через полтора он вернулся с женщиной, которая тоже была взволнована. Подходя к машине, она проверила надёжность причёски, спешно заправляя слабо пришпиленные тёмные с проседью волосы под мохеровую шапочку.
— Садитесь, Антонина Трофимовна, — пригласил обходительный молодой человек, открыв дверцу.
— Войдём все трое.
Втиснувшись последним, Юрий Александрович приказал:
— В райцентр. Кровь из носу, чтоб к пяти вечер быть на месте.
4
Заехали сначала в райсовет.
— Морозов у себя? — спросил в приёмной Юрий Александрович.
— Отсутствует, — ответила секретарша.
— И где же он?
— В совхозе «Гороховский».
— Сегодня, конечно, уже не приедет.
— Почему не приедет? Приедет. Только поздно.
— А что, он вообще поздно возвращается из хозяйств?
— В эти дни, пока идёт сев.
— Понимаю. Что же делать?
Секретарша пожала плечами.
— Подождите до утра.
Юрий Александрович растерянно посмотрел на Антонину Трофимовну.
— Не повезло, — сказал он.
— Ну что ж теперь, — с сожалением ответила Антонина Трофимовна.
— Если у вас очень срочное и важное дело, зайдите сначала к Глебу Родионовичу, — сказала секретарша. — Он поспособствует решить ваш вопрос в первую очередь.
— А кто такой Глеб Родионович?
— Помощник Евгения Афанасьевича.
— Он сейчас здесь?
— Да. В шестом кабинете.
Пока шли по ковровой дорожке к шестому кабинету Антонина Трофимовна высказала сомнение:
— Не вовремя мы. Идёт сев. Погода вон какая плохая. До нас ли ему теперь?
— Морозова я знаю, — ответил Юрий Александрович. — Это — человек. И вообще — толковый мужик. Должен понять обстановку. А обстановка у вас, прямо скажем, пахнет керосином.
— Дементьев тоже рассчитывал, что его поймут. Ездил-ездил, и никакого толку.
— С кем он беседовал? Наверно, с чиновником райсобеса? Или с каким-нибудь юристом? Тут крупное дело, в котором завязло все село, и надо решать его в высокой инстанции, а лучше всего сразу с Евгением Афанасьевичем и чем скорее, тем лучше, пока слава и сплетни о вашей деревне не распространились по всей Сибири.
— Вы хорошо с ним знакомы?
— Однажды вместе колесили по району целый день. Но дело не в этом. Дело в том, что он терпеть не может волынки и сразу ставит все точки над «и».
— Зачем же тогда идём к помощнику? Лишняя волокита.
— Все дела к Морозову идут через него. Пусть познакомится и с нашим. Порядок не будем нарушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29