Старуха повернулась, посмотрела в мою сторону и что-то сказала мужчине. Он еле заметно кивнул, не оборачиваясь протянул руку к велосипеду и стал спускаться по ступеням к реке. Я не растерялась и побежала за ним. Голуби тучей поднялись в воздух, на миг ослепив меня. Я закрыла лицо руками, пока они не разлетелись.
На берегу лицом к реке стояла огромная бронзовая скульптура крестьянина — подарок Советов. Крестьянин перековывал свой меч на орало. Передо мной лежала замерзшая Ист-Ривер, на другом ее берегу расстилался район Куинз, над ним полыхала огромная реклама пепси-колы, окутанная клубами дыма из труб. Слева от меня находился сад. Его просторные лужайки, обсаженные деревьями, были покрыты снегом, на пушистой поверхности которого не было видно ни следа. Вдоль реки шла мощеная дорожка, отделенная от сада рядом маленьких, фигурно подстриженных деревьев. На ней тоже никого не было видно.
Куда же он делся? Из сада выхода не было. Я повернула обратно и медленно спустилась по ступеням к площади. Старуха тоже исчезла. Правда, я заметила какую-то фигуру у выхода из сада. Снаружи перед зданием ООН стоял знакомый велосипед. Как этот тип мог пройти мимо меня? Недоумевая, я вошла внутрь здания. Кроме охранника за овальным столом сидел молоденький дежурный. Они болтали.
— Простите, — сказала я. — Сюда не заходил только что мужчина в белом спортивном костюме?
— Не обратил внимания, — сказал охранник, раздраженный моим вторжением.
— Куда бы вы отправились, если бы вам надо было скрыться от кого-нибудь? — спросила я.
Это привлекло их внимание. Оба принялись изучать меня, словно я была потенциальным анархистом. Я поспешила объяснить:
— В смысле, если бы вам захотелось побыть одному?
— Делегаты идут в комнату для медитаций, — сказал охранник. — В ней тихо. Это там.
Он показал на дверь в другом конце холла, выложенного в шахматном порядке квадратными плитами зеленоватого и розового мрамора. Рядом с дверью было окно, а в нем — сине-зеленый витраж с картины Шагала. Я поблагодарила и отправилась, куда мне сказали. Когда я вошла в комнату для медитаций, дверь за мной беззвучно закрылась.
Длинная полутемная комната чем-то напоминала склеп. Вдоль стен стояло несколько рядов маленьких скамеечек, одну из которых я чуть не опрокинула в потемках. В центре комнаты была каменная плита, длинная и узкая, как гроб. Поверхность камня была расчерчена тонкими лучиками света. В комнате было тихо, прохладно и пусто. Мои зрачки расширились, адаптируясь к темноте.
Я села на одну из маленьких скамеечек. Она заскрипела. Задвинув портфель за скамейку, я стала рассматривать каменную плиту. Подвешенная в воздухе, словно монолит, плывущий в открытом космосе, она таинственно подрагивала. Почему-то это зрелище успокаивало, даже завораживало.
Дверь позади меня беззвучно открылась, впустив полосу света, и закрылась вновь. Я начала поворачиваться, словно в замедленной съемке.
— Не кричи, — прошептал сзади чей-то голос. — Я не причиню тебе вреда, но ты должна молчать.
Сердце бешено забилось в груди: этот голос был мне знаком. Я вскочила на ноги и повернулась спиной к плите.
Передо мной в тусклом свете стоял Соларин, в его зеленых глазах отражались лучики света, освещавшие каменную плиту. От резкого движения у меня отлила кровь от головы, и я ухватилась за плиту, чтобы удержаться на ногах. Соларин держался совершенно невозмутимо. Он был одет в те же серые брюки, что и днем раньше, но теперь на нем был темный кожаный пиджак, из-за которого его кожа казалась еще более бледной, чем она мне запомнилась.
— Садись, — тихо сказал он. — Рядом со мной. У меня есть только одна минута.
Ноги отказывались меня держать, и я молча подчинилась.
— Вчера я пытался тебя предупредить, но ты не послушалась. Теперь ты знаешь, что я говорил правду. Тебе и Лили Рэд нельзя бывать на турнире, если вы не хотите разделить судьбу Фиске.
— Невозможно поверить, что это было самоубийство, — прошептала я в ответ.
— Не будь дурочкой. Ему свернули шею, и сделали это весьма профессионально. Я последний, кто видел Фиске живым. Он был вполне здоров. Две минуты спустя — мертв. И в газетах не писали, что…
— Если только вы не убили его, — перебила я. Соларин рассмеялся. Ослепительная улыбка совершенно преобразила его лицо.
Он придвинулся ближе и положил мне руки на плечи. Я почувствовала, как от его пальцев по моему телу растекается тепло.
— Если нас увидят вместе, мне не поздоровится, поэтому, пожалуйста, выслушай то, что я должен тебе сказать. Я не стрелял по машине твоей подруги. Однако в исчезновении ее шофера нет ничего случайного.
Я глядела на него в изумлении. Мы с Лили договорились никому ничего не говорить. Откуда он об этом знал, если сам не делал это?
— Вы знаете, что случилось с Солом? Знаете, кто все-таки стрелял?
Соларин посмотрел на меня, но промолчал. Его руки оставались на моих плечах. Теперь они напряглись, словно он старательно отдавал мне тепло. Снова ослепительная улыбка. Когда он улыбался, он был похож на мальчишку.
— Они были правы относительно тебя, — тихо сказал он. — Ты одна такая.
— Кто был прав? Вы что-то знаете, но не говорите мне, — резко сказала я. — Вы предостерегаете меня, но не говорите, чего я должна бояться. Вы знаете предсказательницу?
Соларин неожиданно убрал руки с моих плеч, и лицо его снова стало бесстрастным, как маска. Я понимала, что испытываю судьбу, но остановиться уже не могла.
— Вы все знаете, — сказала я. — А кто был человек на велосипеде? Вы должны были его видеть, раз шли за мной. Почему вы преследуете меня, предостерегаете, но ничего не хотите объяснить? Что вам нужно? При чем здесь я?
Я остановилась, чтобы перевести дыхание. Соларин пристально смотрел на меня.
— Я не знаю, как много могу рассказать тебе, — мягко и ласково произнес он, и впервые я уловила легкий славянский акцент в его безупречном английском произношении. — Что бы я ни рассказал, это подвергнет тебя еще большей опасности. Я прошу верить мне, потому что сильно рискую, просто разговаривая с тобой.
К моему огромному изумлению, он придвинулся ко мне еще ближе и коснулся моих волос так нежно, словно я была маленькой девочкой.
— Держись подальше от этого шахматного турнира. Никому не доверяй. На твоей стороне могущественные друзья, но ты не понимаешь, в какую игру играешь…
— Какая сторона? — сказала я. — Не играю я ни в какую игру!
— Нет, играешь, — ответил он, глядя на меня как-то странно, словно хотел обнять и не решался. — Ты играешь в шахматы. Но не беспокойся, я мастер этой игры. И я на твоей стороне.
Он двинулся к двери. Я последовала за ним, словно в каком-то дурмане. Когда мы дошли до двери, Соларин прижался спиной к стене и прислушался, словно ожидая, что кто-нибудь ворвется внутрь. Затем он взглянул на меня. Я растерянно стояла рядом с ним.
Он сунул руку за пазуху и кивнул мне, чтобы я шла первой. За пазухой у него я заметила холодный блеск пистолетной рукоятки. Проглотив тугой ком в горле, я опрометью выскочила за дверь.
Зимний свет струился сквозь стеклянные стены фойе. Я быстрым шагом пошла к выходу, кутаясь в пальто, пересекла широкую обледенелую площадь и заспешила по ступеням к Ист-Ривер. В лицо мне дул противный колючий ветер.
Преодолев половину пути, я остановилась перед воротами, сообразив, что забыла свой портфель за скамьей в комнате для медитаций. В нем были не только библиотечные книги, но и записи о событиях последних дней.
Великолепно! Вот здорово, если Соларин найдет эти бумаги и сделает вывод, что я исследовала его прошлое гораздо более детально, чем он мог предполагать! И он будет абсолютно прав. Обозвав себя идиоткой, я повернулась на сломанном каблуке и отправилась обратно.
Я вошла в вестибюль. Дежурный был занят с посетителем. Охранника нигде не было видно. Я уверяла себя, что бояться глупо. Внутреннее фойе было безлюдным и просматривалось вплоть до винтовой лестницы в глубине. Ни одного человека вокруг не наблюдалось.
Я взяла себя в руки и отважно пересекла фойе, оглянувшись только однажды — когда добралась до витража Шагала. Дойдя до комнаты для медитаций, я толкнула дверь и заглянула внутрь.
Потребовалась секунда, чтобы мои глаза привыкли к освещению, но даже с того места, где я стояла, было видно, что с момента моего ухода обстановка в комнате изменилась. Соларина не было. Как не было и моего портфеля. На каменной плите лежало тело. Я стояла у двери, и меня тошнило от страха. Длинное, распростертое тело на плите было одето в униформу шофера. Кровь у меня в жилах застыла. В ушах стоял звон. Сделав вдох, я вошла в комнату, и дверь за мной захлопнулась. Я подошла к плите и посмотрела на бледное, застывшее лицо, освещенное пятнами света. Это был Сол. Он был мертв. От ужаса у меня внутри все сжалось. Никогда раньше я не видела мертвецов, даже на похоронах. Я едва не расплакалась. Но прежде чем из глаз у меня брызнули слезы, мне стало не до скорби. Сол не сам забрался на плиту и перестал дышать. Кто-то положил его туда, и этот кто-то был в комнате в течение последних пяти минут.
Я бросилась в фойе. Дежурный все еще что-то объяснял посетителю. Сначала я хотела все рассказать, но затем решила этого не делать. Мне будет нелегко объяснить, как убитому шоферу моих друзей довелось здесь очутиться и при каких обстоятельствах я обнаружила труп. Не менее трудно было бы объяснить и совпадение, вследствие которого я вчера оказалась поблизости, когда другой человек умер столь же загадочной смертью. Причем была я там вместе с подругой, шофер которой лежит сейчас мертвый в комнате для медитаций. И нас обязательно спросили бы, почему мы не заявили о двух пулевых отверстиях, которые появились в машине.
Я ретировалась из здания ООН и помчалась по ступенькам в сторону улицы. Я понимала, что должна сразу же отправиться к властям, но пребывала в ужасе от случившегося. Сол был убит в комнате через минуту после того, как я покинула ее. Фиске был убит через несколько минут после начала перерыва. Оба убийства произошли в общественных местах, и рядом находились ничего не подозревающие люди. Оба раза на месте преступления был Соларин. У него имелось оружие, верно? И он был там. Оба раза.
Итак, мы играем в игру. Хорошо, но если так, я хочу знать ее правила. Направляясь по холодной улице к своему безопасному, теплому офису и обдумывая произошедшие события, я чувствовала, как страх и растерянность уступают место решимости. Я должна поднять завесу таинственности, окружающую эту игру, установить правила и игроков. И быстро. Потому что фигуры двигались слишком близко от меня, чтобы я могла спать спокойно. Я не подозревала, что совсем недалеко от меня скоро будет сделан ход, который перевернет всю мою жизнь…
— Бродский в ярости, — нервно сказал Гоголь.
Едва завидев, как в двери отеля «Алгонкин» вошел Соларин, телохранитель вскочил с мягкого кресла в фойе и, забыв про свой чай, кинулся навстречу шахматисту.
— Где вы были?
Бледная кожа Гоголя была белее простыни.
— На улице, дышал воздухом, — спокойно ответил Соларин. — Здесь вам не Россия. В Нью-Йорке люди ходят гулять, не уведомляя перед этим власти о своих перемещениях. Вы думали, я собираюсь перебежать?
Гоголь не ответил на улыбку Соларина.
— Бродский не в духе.
Он нервно огляделся вокруг. В фойе никого не было, только на другом конце помещения пила чай какая-то старуха.
— Германолд уведомил нас этим утром, что турнир, возможно, перенесут до окончания расследования смерти Фиске. У Фиске была сломана шея.
— Я знаю, — сказал Соларин.
Он взял Гоголя под локоть и повел к столику, где остывал чай. Там Соларин кивком показал телохранителю, чтобы тот садился и допивал чай.
— Я ведь видел тело. Вы что, забыли?
— В этом-то и проблема, — сказал Гоголь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
На берегу лицом к реке стояла огромная бронзовая скульптура крестьянина — подарок Советов. Крестьянин перековывал свой меч на орало. Передо мной лежала замерзшая Ист-Ривер, на другом ее берегу расстилался район Куинз, над ним полыхала огромная реклама пепси-колы, окутанная клубами дыма из труб. Слева от меня находился сад. Его просторные лужайки, обсаженные деревьями, были покрыты снегом, на пушистой поверхности которого не было видно ни следа. Вдоль реки шла мощеная дорожка, отделенная от сада рядом маленьких, фигурно подстриженных деревьев. На ней тоже никого не было видно.
Куда же он делся? Из сада выхода не было. Я повернула обратно и медленно спустилась по ступеням к площади. Старуха тоже исчезла. Правда, я заметила какую-то фигуру у выхода из сада. Снаружи перед зданием ООН стоял знакомый велосипед. Как этот тип мог пройти мимо меня? Недоумевая, я вошла внутрь здания. Кроме охранника за овальным столом сидел молоденький дежурный. Они болтали.
— Простите, — сказала я. — Сюда не заходил только что мужчина в белом спортивном костюме?
— Не обратил внимания, — сказал охранник, раздраженный моим вторжением.
— Куда бы вы отправились, если бы вам надо было скрыться от кого-нибудь? — спросила я.
Это привлекло их внимание. Оба принялись изучать меня, словно я была потенциальным анархистом. Я поспешила объяснить:
— В смысле, если бы вам захотелось побыть одному?
— Делегаты идут в комнату для медитаций, — сказал охранник. — В ней тихо. Это там.
Он показал на дверь в другом конце холла, выложенного в шахматном порядке квадратными плитами зеленоватого и розового мрамора. Рядом с дверью было окно, а в нем — сине-зеленый витраж с картины Шагала. Я поблагодарила и отправилась, куда мне сказали. Когда я вошла в комнату для медитаций, дверь за мной беззвучно закрылась.
Длинная полутемная комната чем-то напоминала склеп. Вдоль стен стояло несколько рядов маленьких скамеечек, одну из которых я чуть не опрокинула в потемках. В центре комнаты была каменная плита, длинная и узкая, как гроб. Поверхность камня была расчерчена тонкими лучиками света. В комнате было тихо, прохладно и пусто. Мои зрачки расширились, адаптируясь к темноте.
Я села на одну из маленьких скамеечек. Она заскрипела. Задвинув портфель за скамейку, я стала рассматривать каменную плиту. Подвешенная в воздухе, словно монолит, плывущий в открытом космосе, она таинственно подрагивала. Почему-то это зрелище успокаивало, даже завораживало.
Дверь позади меня беззвучно открылась, впустив полосу света, и закрылась вновь. Я начала поворачиваться, словно в замедленной съемке.
— Не кричи, — прошептал сзади чей-то голос. — Я не причиню тебе вреда, но ты должна молчать.
Сердце бешено забилось в груди: этот голос был мне знаком. Я вскочила на ноги и повернулась спиной к плите.
Передо мной в тусклом свете стоял Соларин, в его зеленых глазах отражались лучики света, освещавшие каменную плиту. От резкого движения у меня отлила кровь от головы, и я ухватилась за плиту, чтобы удержаться на ногах. Соларин держался совершенно невозмутимо. Он был одет в те же серые брюки, что и днем раньше, но теперь на нем был темный кожаный пиджак, из-за которого его кожа казалась еще более бледной, чем она мне запомнилась.
— Садись, — тихо сказал он. — Рядом со мной. У меня есть только одна минута.
Ноги отказывались меня держать, и я молча подчинилась.
— Вчера я пытался тебя предупредить, но ты не послушалась. Теперь ты знаешь, что я говорил правду. Тебе и Лили Рэд нельзя бывать на турнире, если вы не хотите разделить судьбу Фиске.
— Невозможно поверить, что это было самоубийство, — прошептала я в ответ.
— Не будь дурочкой. Ему свернули шею, и сделали это весьма профессионально. Я последний, кто видел Фиске живым. Он был вполне здоров. Две минуты спустя — мертв. И в газетах не писали, что…
— Если только вы не убили его, — перебила я. Соларин рассмеялся. Ослепительная улыбка совершенно преобразила его лицо.
Он придвинулся ближе и положил мне руки на плечи. Я почувствовала, как от его пальцев по моему телу растекается тепло.
— Если нас увидят вместе, мне не поздоровится, поэтому, пожалуйста, выслушай то, что я должен тебе сказать. Я не стрелял по машине твоей подруги. Однако в исчезновении ее шофера нет ничего случайного.
Я глядела на него в изумлении. Мы с Лили договорились никому ничего не говорить. Откуда он об этом знал, если сам не делал это?
— Вы знаете, что случилось с Солом? Знаете, кто все-таки стрелял?
Соларин посмотрел на меня, но промолчал. Его руки оставались на моих плечах. Теперь они напряглись, словно он старательно отдавал мне тепло. Снова ослепительная улыбка. Когда он улыбался, он был похож на мальчишку.
— Они были правы относительно тебя, — тихо сказал он. — Ты одна такая.
— Кто был прав? Вы что-то знаете, но не говорите мне, — резко сказала я. — Вы предостерегаете меня, но не говорите, чего я должна бояться. Вы знаете предсказательницу?
Соларин неожиданно убрал руки с моих плеч, и лицо его снова стало бесстрастным, как маска. Я понимала, что испытываю судьбу, но остановиться уже не могла.
— Вы все знаете, — сказала я. — А кто был человек на велосипеде? Вы должны были его видеть, раз шли за мной. Почему вы преследуете меня, предостерегаете, но ничего не хотите объяснить? Что вам нужно? При чем здесь я?
Я остановилась, чтобы перевести дыхание. Соларин пристально смотрел на меня.
— Я не знаю, как много могу рассказать тебе, — мягко и ласково произнес он, и впервые я уловила легкий славянский акцент в его безупречном английском произношении. — Что бы я ни рассказал, это подвергнет тебя еще большей опасности. Я прошу верить мне, потому что сильно рискую, просто разговаривая с тобой.
К моему огромному изумлению, он придвинулся ко мне еще ближе и коснулся моих волос так нежно, словно я была маленькой девочкой.
— Держись подальше от этого шахматного турнира. Никому не доверяй. На твоей стороне могущественные друзья, но ты не понимаешь, в какую игру играешь…
— Какая сторона? — сказала я. — Не играю я ни в какую игру!
— Нет, играешь, — ответил он, глядя на меня как-то странно, словно хотел обнять и не решался. — Ты играешь в шахматы. Но не беспокойся, я мастер этой игры. И я на твоей стороне.
Он двинулся к двери. Я последовала за ним, словно в каком-то дурмане. Когда мы дошли до двери, Соларин прижался спиной к стене и прислушался, словно ожидая, что кто-нибудь ворвется внутрь. Затем он взглянул на меня. Я растерянно стояла рядом с ним.
Он сунул руку за пазуху и кивнул мне, чтобы я шла первой. За пазухой у него я заметила холодный блеск пистолетной рукоятки. Проглотив тугой ком в горле, я опрометью выскочила за дверь.
Зимний свет струился сквозь стеклянные стены фойе. Я быстрым шагом пошла к выходу, кутаясь в пальто, пересекла широкую обледенелую площадь и заспешила по ступеням к Ист-Ривер. В лицо мне дул противный колючий ветер.
Преодолев половину пути, я остановилась перед воротами, сообразив, что забыла свой портфель за скамьей в комнате для медитаций. В нем были не только библиотечные книги, но и записи о событиях последних дней.
Великолепно! Вот здорово, если Соларин найдет эти бумаги и сделает вывод, что я исследовала его прошлое гораздо более детально, чем он мог предполагать! И он будет абсолютно прав. Обозвав себя идиоткой, я повернулась на сломанном каблуке и отправилась обратно.
Я вошла в вестибюль. Дежурный был занят с посетителем. Охранника нигде не было видно. Я уверяла себя, что бояться глупо. Внутреннее фойе было безлюдным и просматривалось вплоть до винтовой лестницы в глубине. Ни одного человека вокруг не наблюдалось.
Я взяла себя в руки и отважно пересекла фойе, оглянувшись только однажды — когда добралась до витража Шагала. Дойдя до комнаты для медитаций, я толкнула дверь и заглянула внутрь.
Потребовалась секунда, чтобы мои глаза привыкли к освещению, но даже с того места, где я стояла, было видно, что с момента моего ухода обстановка в комнате изменилась. Соларина не было. Как не было и моего портфеля. На каменной плите лежало тело. Я стояла у двери, и меня тошнило от страха. Длинное, распростертое тело на плите было одето в униформу шофера. Кровь у меня в жилах застыла. В ушах стоял звон. Сделав вдох, я вошла в комнату, и дверь за мной захлопнулась. Я подошла к плите и посмотрела на бледное, застывшее лицо, освещенное пятнами света. Это был Сол. Он был мертв. От ужаса у меня внутри все сжалось. Никогда раньше я не видела мертвецов, даже на похоронах. Я едва не расплакалась. Но прежде чем из глаз у меня брызнули слезы, мне стало не до скорби. Сол не сам забрался на плиту и перестал дышать. Кто-то положил его туда, и этот кто-то был в комнате в течение последних пяти минут.
Я бросилась в фойе. Дежурный все еще что-то объяснял посетителю. Сначала я хотела все рассказать, но затем решила этого не делать. Мне будет нелегко объяснить, как убитому шоферу моих друзей довелось здесь очутиться и при каких обстоятельствах я обнаружила труп. Не менее трудно было бы объяснить и совпадение, вследствие которого я вчера оказалась поблизости, когда другой человек умер столь же загадочной смертью. Причем была я там вместе с подругой, шофер которой лежит сейчас мертвый в комнате для медитаций. И нас обязательно спросили бы, почему мы не заявили о двух пулевых отверстиях, которые появились в машине.
Я ретировалась из здания ООН и помчалась по ступенькам в сторону улицы. Я понимала, что должна сразу же отправиться к властям, но пребывала в ужасе от случившегося. Сол был убит в комнате через минуту после того, как я покинула ее. Фиске был убит через несколько минут после начала перерыва. Оба убийства произошли в общественных местах, и рядом находились ничего не подозревающие люди. Оба раза на месте преступления был Соларин. У него имелось оружие, верно? И он был там. Оба раза.
Итак, мы играем в игру. Хорошо, но если так, я хочу знать ее правила. Направляясь по холодной улице к своему безопасному, теплому офису и обдумывая произошедшие события, я чувствовала, как страх и растерянность уступают место решимости. Я должна поднять завесу таинственности, окружающую эту игру, установить правила и игроков. И быстро. Потому что фигуры двигались слишком близко от меня, чтобы я могла спать спокойно. Я не подозревала, что совсем недалеко от меня скоро будет сделан ход, который перевернет всю мою жизнь…
— Бродский в ярости, — нервно сказал Гоголь.
Едва завидев, как в двери отеля «Алгонкин» вошел Соларин, телохранитель вскочил с мягкого кресла в фойе и, забыв про свой чай, кинулся навстречу шахматисту.
— Где вы были?
Бледная кожа Гоголя была белее простыни.
— На улице, дышал воздухом, — спокойно ответил Соларин. — Здесь вам не Россия. В Нью-Йорке люди ходят гулять, не уведомляя перед этим власти о своих перемещениях. Вы думали, я собираюсь перебежать?
Гоголь не ответил на улыбку Соларина.
— Бродский не в духе.
Он нервно огляделся вокруг. В фойе никого не было, только на другом конце помещения пила чай какая-то старуха.
— Германолд уведомил нас этим утром, что турнир, возможно, перенесут до окончания расследования смерти Фиске. У Фиске была сломана шея.
— Я знаю, — сказал Соларин.
Он взял Гоголя под локоть и повел к столику, где остывал чай. Там Соларин кивком показал телохранителю, чтобы тот садился и допивал чай.
— Я ведь видел тело. Вы что, забыли?
— В этом-то и проблема, — сказал Гоголь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108