Вдруг с пронзительной ясностью вспомнил старинный жёлто-белый особняк с колоннами в ложноклассическом стиле, где жила Лариса, вспомнил кабинет её деда, профессора права в ещё дореволюционном университете. Какие там были книги! И этими книгами ему великодушно разрешали пользоваться. Её родители шутили, что не зря сохраняли библиотеку, чувствовали, что будут у них, если не в роду, так в родне юристы. Помнил он и их дачу в Голицыне, на берегу речки, совсем недалеко от бывшего имения князей Голицыных, где сейчас открыт музей… Какие там пейзажи! Поленовские! Солидная, степенная жизнь, многочисленная родня, которая обожала Ларису и в общем-то одобряла её выбор. Бывал Амирхан на больших семейных праздниках, свадьбах, поминках, где собирались все ответвления рода и где Амирхана и в шутку и всерьёз представляли как жениха Ларисы, а будущий тесть иногда называл его «наш сибирский хан» и уверял, что у них в роду тоже некогда были татарские ханы и их фамилия Тургановы — от степняков.
То вдруг Амирхан Даутович видел прекрасно изданные книги, те, что мечтал написать, когда ещё учился в аспирантуре, но так и не написал — закрутила, завертела новая жизнь, не то чтобы писать, на чтение порой не хватало времени. Но неожиданно его пронзила такая боль, что он даже вздрогнул. Никогда прежде не задумывался об этом, не связывал: останься он в Москве, наверное, совсем иначе сложилась бы жизнь, судьба Ларисы…
Лариса написала кандидатскую о декоративно-прикладном искусстве республик Средней Азии, специализировалась по керамике, исколесила южные республики, побывав почти во всех кишлаках, где народные умельцы работали с глиной. В свои редкие отпуска он сопровождал её в таких поездках и, честно говоря, никогда не жалел об этом. У Ларисы был вкус, чутьё, она находила забытые школы, направления, систематизировала их. Благодаря её стараниям и энергии в Москве издали два красочных альбома, рассказывающих о прикладном искусстве этих республик, она же организовала три международные выставки среднеазиатской керамики в Цюрихе, Стокгольме и Турине, не говоря уже о выставках в Москве, Ленинграде, Таллинне, Тбилиси. Её быстро признали, на неё ссылались, её цитировали. Приглашали на всевозможные международные выставки и гостем, но чаще членом жюри. Зарубежные журналы заказывали ей статьи.
В счастливые годы, когда у неё выходили альбомы, книги, удачно организовывались выставки, она на радостях говорила мужу:
— Я так признательна тебе, твоему упрямству, что ты не остался в Москве и меня утащил, без тебя я не нашла бы себя, не сделала себе имени.
А ведь керамикой она увлеклась случайно, купив на базаре за трёшку ляган, — так поразила её простота и изящество обыкновенного большого глиняного блюда, которые изготовляют тысячами в любом районе и для каждой семьи. Она смогла увидеть в обыкновенном предмете домашней обстановки необыкновенную художественную выразительность, самостоятельность в нехитрой росписи, индивидуальной даже для маленького кишлака, — ведь мастерство и рецепты передавались из поколения в поколение, из века в век. Глина во все времена была самым доступным материалом бедного человека, и он по-своему, доступными способами и средствами улучшал и украшал её. В нашем унифицированном мире, где уже переплелись, обогащая и размывая друг друга, множество национальных школ, художественных течений, керамика, которую открыла для себя Лариса, каким-то непостижимым образом убереглась от стороннего художественного влияния.
В личной коллекции Ларисы имелись керамические предметы, которые передавались из рук в руки уже в пятом или шестом поколении, но манерой исполнения, красками и другими внешними признаками и даже размерами они вряд ли отличались от работ нынешних сельских гончаров. «Возможно, народ сохранил до наших дней классические образцы керамики», — писала Лариса в своей кандидатской диссертации. О том же она писала и в альбомах, где щедро была представлена керамика, отысканная ею в степях, горах, пустынях, цветущих оазисах Ферганской долины, в самых, казалось бы, забытых и глухих уголках. На организуемых ею выставках всегда предлагалась подробная карта Средней Азии с указанием мест, где обнаружено то или иное изделие, и специалисты, пользовавшиеся не только каталогами выставки, но и картой, поражались огромной работе, которую проделала Лариса всего за десять лет.
С лёгкой руки Ларисы обыкновенный ляган для кухни без малейшего изменения в технологии изготовления, расцветке, размерах стал декоративным предметом — для этого на днище перед обжигом делались две дырочки, чтобы можно было укрепить его на стене. Таким образом хозяйственный ляган получил вторую жизнь, потому что декоративное его предназначение дало взлёт фантазии местных умельцев, и, пожалуй, тогда всерьёз заговорили о моде на восточную керамику из республик Средней Азии, а художественные салоны стали получать крупные заказы на неё из-за рубежа. И в этом, конечно, определённая заслуга Ларисы — её энергия, подвижничество способствовали неожиданному взлёту древнего и забытого ремесла.
В крае, куда он приехал с Ларисой после аспирантуры, более всего ценился людьми семейный очаг, домашний уют, родство, дети. Нельзя сказать, чтобы молодые Азлархановы были равнодушны к своей домашней жизни, наоборот, Лариса, впервые вырвавшаяся из-под опеки матери, бабушек, дорожила ролью хозяйки, самостоятельностью, хотя поначалу оказалась беспомощной в делах хозяйственных, особенно на кухне. Но они не делали из этого никакой трагедии, потому что любили друг друга, а главное, у них была любимая работа, и каждый мечтал достигнуть в ней успеха.
Лариса поначалу работала в краеведческом музее искусствоведом; года через три, когда у неё в музее появились созданные ею стенды, имеющие художественную ценность, и её статьи стали периодически появляться в областной и республиканских газетах, она неожиданно получила какую-то должность от столичного музея искусств, и эта должность давала ей возможность самостоятельно прокладывать маршруты своих изысканий. Регулярно она стала выставлять свои новые находки уже в музее искусств в Ташкенте.
Амирхан Даутович двигался по службе куда стремительнее жены и через три года уже возглавлял областную прокуратуру. В свои тридцать шесть лет он был едва ли не самым молодым областным прокурором, когда он приехал в первый раз в Москву на представление Генеральному прокурору страны, тот даже удивился его молодости.
Когда он стал прокурором области, они переехали из малогабаритной квартирки в коттедж, в котором прожили с Ларисой почти десять лет.
Коттедж к тому времени был основательно обжит — года три в нем жил управляющий крупным областным строительным трестом, наверное, для себя его и возводил, умело, добротно, со вкусом, а дом в жарком краю поставить, чтобы радовал, не так просто. Управляющий получил неожиданное повышение и переехал с семьёй в Ташкент, а Азлархановы переселились в дом с садом. Переселились в самый пик саратана, когда ртутный столбик термометра показывал каждый день за сорок. И вдруг такой подарок — коттедж с садом!
Дом не был отделан деревом, не имел паркетных полов, он вообще был без излишеств — в те годы мода на роскошь ещё не захлестнула должностных лиц, но все в нем оказалось сработано прочно, основательно. Нравилась им большая открытая деревянная веранда, где по вечерам гулял слабый ветерок, и они любили пить там чай, ужинать на воздухе. Сад казался им огромным, хотя восемь соток для современного горожанина и в самом деле немало. Более чем наполовину двор был умело затенён виноградником, и оттого почти в любое время дня тут можно было найти прохладный уголок, а по осени, когда созревал виноград, двор, особенно в вечернем освещении, приобретал прямо-таки сказочный вид: над центральной дорожкой, ведущей к зеленой калитке, висели темно-фиолетовые, до черноты, крупные гроздья «Чораза», «Победы» — иная гроздь и в полтора, и в два килограмма. А то вспыхнувшая лампочка на дальней аллее в глубине сада высвечивала тяжёлые кисти красноватого «Тайфи», напоминающие детские воздушные шары. Вдоль веранды, только протяни из-за стола руку, тянулась царица лоз — золотистый виноград «Дамские пальчики», или, как его называют местные, «Хусайни». Они сразу полюбили свой новый дом и даже днём в обеденный перерыв спешили к себе.
Город по тем годам был невелик, это потом, лет через десять, он начнёт стремительно расти, и их коттедж окажется чуть ли не в центре. Благодаря новому дому года полтора-два они были вместе так много, как никогда больше в их совместной жизни.
Позже жена уйдёт из краеведческого музея, и закружит её по дальним дорогам её единственная страсть — керамика. А пока, счастливые, они спешили днём домой, благо музей Ларисы располагался в соседней махалле, а у Амирхана Даутовича имелась служебная машина. Наверное, можно было понять, почему жертвовали полноценным обедом где-нибудь в чайхане, — дома их ждал маленький бассейн и летний душ в саду, а в сорокаградусную жару это немалая роскошь.
Однажды в конце лета, в воскресенье, Амирхан Даутович накрывал на веранде стол, а Лариса, перед обедом уже в который раз бултыхаясь в бассейне, окликнула его:
— А знаешь, Амирхан, мне пришла в голову потрясающая идея: сделать у нас в саду музей керамики под открытым небом. Все равно же весной уберём эти грядки с овощами и зеленью. Для ухода за ними у нас с тобой нет ни опыта, ни времени, тем более такой баснословно дешёвый базар под боком.
То лето, наверное, было и пиком их любви, и Амирхан, больше вслушиваясь в милый голос жены, чем в смысл того, что она говорила, ответил:
— Поступай как знаешь. Я полагаюсь на твой вкус.
Предложение Ларисы о музее под открытым небом в своём саду Амирхан не то чтобы не принял всерьёз, а просто не предполагал, что она могла затеять.
3
Больше они о домашнем музее с Ларисой не говорили. Наступила долгая тёплая осень, были убраны с грядок овощи, зелень, выкопали и картошку в дальнем углу, у забора. С ночными заморозками потихоньку осыпались розы, но по-прежнему запах их в полдень долетал до открытой веранды. В бассейне уже не купались, однако Лариса заполняла его каждый день: она говорила, что когда смотришь на водную гладь, успокаиваешься душой, и по утрам в бассейне плавали опавшие листья и лепестки роз.
Как-то он уехал по делам на три дня в Ташкент, а когда вернулся, не узнал собственный двор: казался он теперь просторным и… чужим. Не осталось и намёка на былой своеобразный восточный уют, даже живая изгородь была подстрижена.
Лариса с улыбкой спешила навстречу — она звонила в аэропорт и знала с точностью до минуты, когда муж будет дома.
— Ты только не волнуйся и не думай, что я все испортила. Я ведь за лето изучила парковую архитектуру всей Европы: и немцев, и французов, и англичан, нашла и старые российские книги — мне друзья из Москвы помогли, и до японской добралась — думаю, она нам больше подходит из-за наших восьми соток…
Покормив мужа с дороги, Лариса повела его посмотреть перемены. Двор теперь весь был покрыт привозным дёрном и сделался зеленой лужайкой. На фоне изумрудной зелени деревья, что росли ранее среди грядок картофеля и томатов, выглядели теперь иначе — стройнее, элегантнее — что и говорить, в этих английских лужайках что-то было. Лариса с увлечением рассказывала, какие деревья доставят ей на следующей неделе, какие кусты роз и куда она пересадит. Амирхан слушал её внимательно: ему нравилась затея жены и то, что она так увлеклась. Слишком уж часто в последнее время она поговаривала о Москве, а тут занятий на годы и годы — можно было не сомневаться, он знал свою жену. Улыбнувшись, он только спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
То вдруг Амирхан Даутович видел прекрасно изданные книги, те, что мечтал написать, когда ещё учился в аспирантуре, но так и не написал — закрутила, завертела новая жизнь, не то чтобы писать, на чтение порой не хватало времени. Но неожиданно его пронзила такая боль, что он даже вздрогнул. Никогда прежде не задумывался об этом, не связывал: останься он в Москве, наверное, совсем иначе сложилась бы жизнь, судьба Ларисы…
Лариса написала кандидатскую о декоративно-прикладном искусстве республик Средней Азии, специализировалась по керамике, исколесила южные республики, побывав почти во всех кишлаках, где народные умельцы работали с глиной. В свои редкие отпуска он сопровождал её в таких поездках и, честно говоря, никогда не жалел об этом. У Ларисы был вкус, чутьё, она находила забытые школы, направления, систематизировала их. Благодаря её стараниям и энергии в Москве издали два красочных альбома, рассказывающих о прикладном искусстве этих республик, она же организовала три международные выставки среднеазиатской керамики в Цюрихе, Стокгольме и Турине, не говоря уже о выставках в Москве, Ленинграде, Таллинне, Тбилиси. Её быстро признали, на неё ссылались, её цитировали. Приглашали на всевозможные международные выставки и гостем, но чаще членом жюри. Зарубежные журналы заказывали ей статьи.
В счастливые годы, когда у неё выходили альбомы, книги, удачно организовывались выставки, она на радостях говорила мужу:
— Я так признательна тебе, твоему упрямству, что ты не остался в Москве и меня утащил, без тебя я не нашла бы себя, не сделала себе имени.
А ведь керамикой она увлеклась случайно, купив на базаре за трёшку ляган, — так поразила её простота и изящество обыкновенного большого глиняного блюда, которые изготовляют тысячами в любом районе и для каждой семьи. Она смогла увидеть в обыкновенном предмете домашней обстановки необыкновенную художественную выразительность, самостоятельность в нехитрой росписи, индивидуальной даже для маленького кишлака, — ведь мастерство и рецепты передавались из поколения в поколение, из века в век. Глина во все времена была самым доступным материалом бедного человека, и он по-своему, доступными способами и средствами улучшал и украшал её. В нашем унифицированном мире, где уже переплелись, обогащая и размывая друг друга, множество национальных школ, художественных течений, керамика, которую открыла для себя Лариса, каким-то непостижимым образом убереглась от стороннего художественного влияния.
В личной коллекции Ларисы имелись керамические предметы, которые передавались из рук в руки уже в пятом или шестом поколении, но манерой исполнения, красками и другими внешними признаками и даже размерами они вряд ли отличались от работ нынешних сельских гончаров. «Возможно, народ сохранил до наших дней классические образцы керамики», — писала Лариса в своей кандидатской диссертации. О том же она писала и в альбомах, где щедро была представлена керамика, отысканная ею в степях, горах, пустынях, цветущих оазисах Ферганской долины, в самых, казалось бы, забытых и глухих уголках. На организуемых ею выставках всегда предлагалась подробная карта Средней Азии с указанием мест, где обнаружено то или иное изделие, и специалисты, пользовавшиеся не только каталогами выставки, но и картой, поражались огромной работе, которую проделала Лариса всего за десять лет.
С лёгкой руки Ларисы обыкновенный ляган для кухни без малейшего изменения в технологии изготовления, расцветке, размерах стал декоративным предметом — для этого на днище перед обжигом делались две дырочки, чтобы можно было укрепить его на стене. Таким образом хозяйственный ляган получил вторую жизнь, потому что декоративное его предназначение дало взлёт фантазии местных умельцев, и, пожалуй, тогда всерьёз заговорили о моде на восточную керамику из республик Средней Азии, а художественные салоны стали получать крупные заказы на неё из-за рубежа. И в этом, конечно, определённая заслуга Ларисы — её энергия, подвижничество способствовали неожиданному взлёту древнего и забытого ремесла.
В крае, куда он приехал с Ларисой после аспирантуры, более всего ценился людьми семейный очаг, домашний уют, родство, дети. Нельзя сказать, чтобы молодые Азлархановы были равнодушны к своей домашней жизни, наоборот, Лариса, впервые вырвавшаяся из-под опеки матери, бабушек, дорожила ролью хозяйки, самостоятельностью, хотя поначалу оказалась беспомощной в делах хозяйственных, особенно на кухне. Но они не делали из этого никакой трагедии, потому что любили друг друга, а главное, у них была любимая работа, и каждый мечтал достигнуть в ней успеха.
Лариса поначалу работала в краеведческом музее искусствоведом; года через три, когда у неё в музее появились созданные ею стенды, имеющие художественную ценность, и её статьи стали периодически появляться в областной и республиканских газетах, она неожиданно получила какую-то должность от столичного музея искусств, и эта должность давала ей возможность самостоятельно прокладывать маршруты своих изысканий. Регулярно она стала выставлять свои новые находки уже в музее искусств в Ташкенте.
Амирхан Даутович двигался по службе куда стремительнее жены и через три года уже возглавлял областную прокуратуру. В свои тридцать шесть лет он был едва ли не самым молодым областным прокурором, когда он приехал в первый раз в Москву на представление Генеральному прокурору страны, тот даже удивился его молодости.
Когда он стал прокурором области, они переехали из малогабаритной квартирки в коттедж, в котором прожили с Ларисой почти десять лет.
Коттедж к тому времени был основательно обжит — года три в нем жил управляющий крупным областным строительным трестом, наверное, для себя его и возводил, умело, добротно, со вкусом, а дом в жарком краю поставить, чтобы радовал, не так просто. Управляющий получил неожиданное повышение и переехал с семьёй в Ташкент, а Азлархановы переселились в дом с садом. Переселились в самый пик саратана, когда ртутный столбик термометра показывал каждый день за сорок. И вдруг такой подарок — коттедж с садом!
Дом не был отделан деревом, не имел паркетных полов, он вообще был без излишеств — в те годы мода на роскошь ещё не захлестнула должностных лиц, но все в нем оказалось сработано прочно, основательно. Нравилась им большая открытая деревянная веранда, где по вечерам гулял слабый ветерок, и они любили пить там чай, ужинать на воздухе. Сад казался им огромным, хотя восемь соток для современного горожанина и в самом деле немало. Более чем наполовину двор был умело затенён виноградником, и оттого почти в любое время дня тут можно было найти прохладный уголок, а по осени, когда созревал виноград, двор, особенно в вечернем освещении, приобретал прямо-таки сказочный вид: над центральной дорожкой, ведущей к зеленой калитке, висели темно-фиолетовые, до черноты, крупные гроздья «Чораза», «Победы» — иная гроздь и в полтора, и в два килограмма. А то вспыхнувшая лампочка на дальней аллее в глубине сада высвечивала тяжёлые кисти красноватого «Тайфи», напоминающие детские воздушные шары. Вдоль веранды, только протяни из-за стола руку, тянулась царица лоз — золотистый виноград «Дамские пальчики», или, как его называют местные, «Хусайни». Они сразу полюбили свой новый дом и даже днём в обеденный перерыв спешили к себе.
Город по тем годам был невелик, это потом, лет через десять, он начнёт стремительно расти, и их коттедж окажется чуть ли не в центре. Благодаря новому дому года полтора-два они были вместе так много, как никогда больше в их совместной жизни.
Позже жена уйдёт из краеведческого музея, и закружит её по дальним дорогам её единственная страсть — керамика. А пока, счастливые, они спешили днём домой, благо музей Ларисы располагался в соседней махалле, а у Амирхана Даутовича имелась служебная машина. Наверное, можно было понять, почему жертвовали полноценным обедом где-нибудь в чайхане, — дома их ждал маленький бассейн и летний душ в саду, а в сорокаградусную жару это немалая роскошь.
Однажды в конце лета, в воскресенье, Амирхан Даутович накрывал на веранде стол, а Лариса, перед обедом уже в который раз бултыхаясь в бассейне, окликнула его:
— А знаешь, Амирхан, мне пришла в голову потрясающая идея: сделать у нас в саду музей керамики под открытым небом. Все равно же весной уберём эти грядки с овощами и зеленью. Для ухода за ними у нас с тобой нет ни опыта, ни времени, тем более такой баснословно дешёвый базар под боком.
То лето, наверное, было и пиком их любви, и Амирхан, больше вслушиваясь в милый голос жены, чем в смысл того, что она говорила, ответил:
— Поступай как знаешь. Я полагаюсь на твой вкус.
Предложение Ларисы о музее под открытым небом в своём саду Амирхан не то чтобы не принял всерьёз, а просто не предполагал, что она могла затеять.
3
Больше они о домашнем музее с Ларисой не говорили. Наступила долгая тёплая осень, были убраны с грядок овощи, зелень, выкопали и картошку в дальнем углу, у забора. С ночными заморозками потихоньку осыпались розы, но по-прежнему запах их в полдень долетал до открытой веранды. В бассейне уже не купались, однако Лариса заполняла его каждый день: она говорила, что когда смотришь на водную гладь, успокаиваешься душой, и по утрам в бассейне плавали опавшие листья и лепестки роз.
Как-то он уехал по делам на три дня в Ташкент, а когда вернулся, не узнал собственный двор: казался он теперь просторным и… чужим. Не осталось и намёка на былой своеобразный восточный уют, даже живая изгородь была подстрижена.
Лариса с улыбкой спешила навстречу — она звонила в аэропорт и знала с точностью до минуты, когда муж будет дома.
— Ты только не волнуйся и не думай, что я все испортила. Я ведь за лето изучила парковую архитектуру всей Европы: и немцев, и французов, и англичан, нашла и старые российские книги — мне друзья из Москвы помогли, и до японской добралась — думаю, она нам больше подходит из-за наших восьми соток…
Покормив мужа с дороги, Лариса повела его посмотреть перемены. Двор теперь весь был покрыт привозным дёрном и сделался зеленой лужайкой. На фоне изумрудной зелени деревья, что росли ранее среди грядок картофеля и томатов, выглядели теперь иначе — стройнее, элегантнее — что и говорить, в этих английских лужайках что-то было. Лариса с увлечением рассказывала, какие деревья доставят ей на следующей неделе, какие кусты роз и куда она пересадит. Амирхан слушал её внимательно: ему нравилась затея жены и то, что она так увлеклась. Слишком уж часто в последнее время она поговаривала о Москве, а тут занятий на годы и годы — можно было не сомневаться, он знал свою жену. Улыбнувшись, он только спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48