Усаживаемся в укромном уголке. Майка заказывает сок сельдерея и овощное желе («только несладкое», предупреждает она), я — двойной кальвадос. Кельнер исчезает. Остаемся наедине.
— Майка, мне нужно поговорить с тобой, — начинаю я.
— Валяй, — разрешает Майка. — И так вижу по твоей мине, что ты собираешься основательно побеседовать.
— Только пересядь сначала, потому что если ты будешь сидеть против зеркала, ты не сумеешь сосредоточиться, — заявляю я. Майка пересаживается. Располагаемся теперь плечо к плечу.
— С каких пор ты стала клептоманкой? — спрашиваю я.
— Клептоманкой? — удивляется Майка.
— Может быть, это какой-то рекламный трюк? Черт его знает, вероятно, это так нужно, чтобы Майя Поляк отличалась чем-то сенсационным, каким-нибудь «неврозом, вследствие постоянного раздвоения личности в творческой работе артистки», проявляющимся в данном случае в форме клептомании. Отсюда серийные интервью психиатров о клептомании, слезные признания Майи Поляк о позорной тайне, которую она тщательно скрывала до того самого мгновения, когда выяснилось, что это почетная тайна, далее — пикантные подробности о кражах в домах друзей и гардеробах студии, фотографии украденных предметов, упрятанных Майкой в печке, интервью со случайными свидетелями ее болезненных «подвигов», к каковым свидетелям и я отныне буду иметь честь принадлежать, одним словом — журналистский шлягер на службе твоей популярности.
— К кому ты имеешь честь принадлежать? — спрашивает Майка.
— К свидетелям твоих клептоманских склонностей. Я видел, как ты украла у Пумс губную помаду.
— Я украла помаду?
— Ты подняла с пола помаду, которая выпала из ее сумочки, и украдкой переправила ее в кармашек твоего платья, где она и находится в данный момент. Давай помаду и забудем об этом. Скажу, что нашел ее под столом.
— Не отдам, — отвечает Майка, совершенно не выбитая из колеи моей проповедью. — Это моя помада!
— Она выпала из сумочки Пумс, я видел, как ты подняла ее вместе с расческой.
— Выпала из сумочки, потому что она была в сумочке. Пумс украла ее у меня и положила туда, понятно?
Майка вынула из кармашка золотой цилиндрик и вращает его в пальцах.
— Ты представляешь себе, сколько стоит такая помада? — спрашивает она. — Или считаешь, что твоя секретарша так богата?
— А может быть, бедняжка недоедала месяц, чтобы купить ее, или получила от кого-нибудь в подарок.
— Не упрямься, Монти, Украла и все тут. Между нами говоря, женщины довольно часто уводят друг у друга такие мелочи и не считают это чем-то особенным. Но поскольку я привыкла к этой помаде, то просто воспользовалась возможностью вернуть ее, вот и все. И нечего тебе делать из мухи слона.
— Когда она украла, в какой момент?
— Во время моего первого посещения кабинета, еще до того как я поднялась к тебе в квартиру. Моя сумочка не запирается, из нее не так сложно что-нибудь вынуть. Должно быть, я отвернулась на секунду, и Пумс тут же нырнула в сумочку. Пропажу я обнаружила только у тебя наверху, когда пошла в ванную приводить себя в порядок. Я подумала, что оставила ее дома. И только, когда увидела, как она выпала из сумочки Пумс, поняла в чем дело и взяла ее.
— Выдумываешь, — говорю я. — Из ванной ты вышла с накрашенными губами. Значит, помада была с тобою все время. — Да, я вышла накрашенная, но другой помадой. Тебе не мешало бы знать, что женщина должна иметь две помады. Одну на утро, другую на вечер. Я накрасилась утренней и одновременно обнаружила отсутствие вечерней помады. То есть именно этой, — произносит Майка и предъявляет мне цилиндрик, вынутый из кармашка платья, в то время как другой рукой ищет в сумочке и подносит мне второй, похожий цилиндрик.
— Извините, кальвадоса сейчас нет, могу предложить прекрасную старку, — обращается ко мне кельнер и одаряет Майку соком сельдерея.
— Нет кальвадоса? А ведь вчера был? — удивляюсь я. Кельнер разводит руками.
— Эта дама может быть свидетелем того, что вчера у вас были куплены две бутылки кальвадоса, — говорю я, указывая на Майку.
— Как на духу, привезли вчера ко мне две бутылки кальвадоса, — подтверждает Майка.
— Впрочем, все равно, пусть будет старка, — говорю я. Кельнер удаляется.
— А чем отличается утренняя помада от вечерней? — спрашиваю я у Майки.
— Утренняя светлее, вот такая, — Майка открывает один из цилиндриков и предъявляет мне помаду, — а вечерняя — темнее, сравни. — Открывает второй цилиндрик. Неопытным взглядом не могу заметить хоть какую-нибудь разницу в оттенках. В это мгновение кельнер приносит старку и желе. Прикладываюсь к рюмке.
— Устрою ей головомойку, — заявляю я.
— Секретарше? Не стоит, лучше не говори ей ничего, это действительно мелочь, — говорит Майка. — Знаешь, что мне приходит в голову? Может быть, она вовсе и не думала, что ворует помаду, а просто взяла ее на память. Она так была потрясена встречей с героиней «Черной лестницы» и присвоила эту помаду просто, как талисман. У девушек бывают такие идеи.
— Давай вернемся к кальвадосу. Это меня мучит, — говорю я. — Ты точно помнишь, что мы вчера приехали к тебе именно с кальвадосом?
— Да, вроде бы кальвадос. А почему это тебя мучит? — отвечает вопросом Майка.
— К сожалению, у меня от этой ночи остались самые смутные воспоминания, а по некоторым причинам мне необходимо припомнить все, минуту за минутой. Давай пройдемся по фактам. Ладно?
— Вчера я была на встрече со шведскими актерами, — говорит Майка. — Вернулась домой в одиннадцать и улеглась. В двенадцать меня вытащили из постели два отвратительных пропойцы, истекающие дождем и мечтающие о том, чтобы весело провести время в изысканном обществе. Это были ты и Франк.
— Помедленней, — говорю я. — Будь так великодушна и припомни, что это ты сама пригласила нас.
— Действительно, я совершила такую глупость, — признает Майка. — Никак не могла уснуть и начала учить роль в постели. Наткнулась на ужасное место в диалоге с канарейками. Абсолютно непроизносимое. Никакой актер не смог бы одолеть подобный текст. Ну я и позвонила Франку, чтобы он переписал диалог. Франк сопротивлялся, но потом уступил. Как раз в эту минуту ты вырвал у него трубку и сообщил мне, что тебе нечего пить. Я упомянула о персиковой наливке, ты раскритиковал ее и собрался купить что-нибудь другое по дороге. Прорепетировала целую сцену, прежде чем вы постучали. Набросила халат и приняла вас. Вместе мы осилили кальвадос, потом пришел сосед с кошмарной женой в папильотках…
— Не такая уж кошмарная. Она была в вишневом халате, если мне не изменяет память…
— В вишневом была я.
— Ты была в зеленом, — протестую в ответ.
— Все у тебя перепуталось, — смеется Майка. — Я была в вишневом, а она в голубом.
— Но я помню что-то блестящее и зеленое. Что бы это могло быть?
— Это был мятный ликер. Когда мы уже прикончили наливку, в шкафу за бельем нашлась бутылка с остатками мятного ликера. К этому времени ты упился уже до такой степени, что на рассвете торжественно просил моей руки.
— Я действительно был не в себе. И что ты ответила?
— Я ответила очень благородно: «Дорогой друг, — сказала я. — Мы знакомы уже столько лет, твое доброе отношение ко мне не раз поддерживало меня в трудные минуты, не позволим же, чтобы это прекрасное чувство растворилось в буднях заурядного супружества…»
— «Восьмое дерево», сцена на террасе, а? — комментирую я.
— У тебя прекрасная память. А сцена ничего? Согласен?
— Потрясающе идиотская. Франк порою невыносим.
— Сценарий как сценарий, а я была там просто великолепна, — говорит Майка.
Ты была в порядке, невзирая на то, что фильм довольно серый, я и не скрывал от Франка своего мнения.
— Лично я верю во Франка. Что ни фильм, то успех.
— Успех и уровень — вещи разные. Если честно, он написал только один хороший сценарий и снял тоже только один хороший фильм, ты знаешь это.
— «Черную лестницу», конечно. Но я не считаю, что следующие его фильмы были слабее. Мне даже больше по душе мои роли в них, они были чем-то ближе мне. То, что мы снимаем сейчас, вообще будет сенсацией. -
— Ну ладно, а что было дальше?
— Ты молил, чтобы я не отталкивала тебя, твердил, что я последняя твоя надежда на спасение, что ты находишься на краю пропасти и выручить тебя может только крепкое женское плечо, то есть мое. В противном случае, говорил ты, тебя уничтожит фиолетовый призрак.
— Не будем углубляться в подробности, — останавливаю я Майку. — Что было дальше?
— А больше ничего. Франк увел тебя, соседи попрощались, я поставила будильник на шесть и отправилась в постель. В семь утра была уже в студии. В половине девятого позвонила тебе, так как мне хотелось убедиться, что ты благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец застала тебя.
— Плати и пойдем, — говорю я.
Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка останавливается у зеркала, а я направляюсь в сторону бара. Бармен при виде меня сияет и привычно хватается за бутылку.
— Уже было за столиком, — останавливаю я жестом его порыв. — Что у вас там с кальвадосом?
— Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? — удивляется бармен. — Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы не держим этого пойла. Шеф считает, что кальвадос не гармонирует с нашим заведением.
— Вчера ночью мой приятель купил у вас две бутылки кальвадоса, — настаиваю я.
— Наверняка, не у меня, — возражает бармен.
На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу отвезти меня домой. В последнюю минуту Майка дает мне взаймы немного денег. Настоящая подруга.
В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она с прежней ловкостью прячет под себя на кресло. Скучает бедняжка. Напрасно только она скрывает от меня свое чтиво. Нина совершенно открыто читала целыми днями детективы или разглядывала журналы.
— Роберт звонил? — спрашиваю ее.
— Какой Роберт? — отвечает она вопросом. Показываю на телефонный номер, записанный на стене.
— Звонил, — говорит Пумс. — Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.
Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему, она страшно обрадована возможностью продемонстрировать хоть какую-нибудь деятельность.
— Этот твой Нусьо Пилц щеголял двумя серебряными фиксами на передних зубах? — спрашивает Роберт. — Если да, он мог бы оказаться Нусем Щербатым, которого мы срочно разыскиваем.
— Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу уточнить это, — говорю я. — А что это за Нусьо Щербатый?
— Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел, — отвечает Роберт, — Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее время обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся банда уже сидит, недостает нам только Нуся, не знаем даже, где он прячется. Вполне может быть, что наш Нусьо и твой Нусьо — одна и та же особа.
— Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, — завершаю я беседу и кладу трубку.
Бросаю взгляд на сейф, стоящий в углу комнаты. Потом направляюсь к балконной двери, отодвигаю портьеру, наклоняюсь, втыкаю палец в губы покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что в щели появляется серебряный блеск. Пумс наблюдает за всем этим с вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.
— Это Щербатый Нусьо. — говорю я. — Мне не удалось узнать его сразу.
— А вы знали его до этого? — спрашивает Пумс.
— Знал в роли кельнера в баре «Под Балконами». Но знаешь, кельнера не так просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я не узнал его и только позднее вычислил, что это он.
— Интересно, откуда он взялся здесь? — говорит Пумс.
— Действительно, интересно, — поддерживаю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25