— Ночью я не обратил на это внимания, но теперь вижу, что нелепо было нестись за много километров под дождем, чтобы купить водку, которую можно было найти в десятках мест по дороге.
— У тебя нет больше никаких забот? — спрашивает Франк.
— Я не выпущу тебя отсюда, пока не получу вразумительного ответа, — заявляю я решительно. — Эта поездка к «Селекту» весьма подозрительна.
— Ну хорошо, я отвечу тебе, — начинает Франк.
— Нет! — кричит Майка в это мгновение таким голосом, что все вздрагивают.
Франк замолкает, как выключенный патефон. Все молчат. Постепенно в голове у меня проясняется. Что же я за кретин!
— Значит, это Майка? — произношу я наконец.
— Нет, это не я! — кричит Майка пронзительно. О это далеко не тот знаменитый «горловой голос, дышащий страстью», о котором с таким знанием дела пишут кинорецензенты. Скорее это напоминает писк крысы, попавшей в ловушку.
— История с помадой должна была открыть мне глаза, — говорю я. — К сожалению, я не сопоставил факты. Теперь мне все ясно. — Майка заслоняет лицо руками. В течение какого-то времени я думаю, как соединить в одно нити, которые я держу в руке, и наконец вижу, что они укладываются вполне логично.
— Сегодня утром, — начинаю я, — Пумс уронила со стола свою сумочку и рассыпала все, что в ней находилось. Майка присутствовала при этом. Она подняла помаду, выпавшую из сумочки Пумс и спрятала ее в карман. Потом объяснила мне, что это ее помада, которую Пумс украла у нее перед этим.
Пумс состраивает удивленную мину, но я знаком приказываю ей не перебивать меня.
— Майка заявила мне, что пользуется двумя помадами, светлая — на утро и темная — вечером. Светлая была все время при ней, а темную у нее якобы похитила Пумс сегодня утром. Разговор об этом мы вели с Майкой во время завтрака. Майка развинтила обе помады, чтобы продемонстрировать их мне. И что вы скажете? Обе помады были совершенно идентичны! Не светлая и темная, а обе светлые. Следовательно, эта вторая помада, выпавшая из сумки Пумс вовсе не принадлежала Майке. Я, разумеется, заметил это и ждал, как поведет себя Майка. Но Майка даже не заикнулась на эту тему. Завинтила обе помады и спрятала их в свою сумку. Ей было стыдно, что она понапрасну обвинила девушку, и она не решалась признаться в своей ошибке. Так думал и я, но только до определенного времени. Дело обстояло намного серьезней.
Останавливаюсь, так как неожиданно припоминаю кое-что.
— У меня появились и другие доказательства того, что это не Пумс похитила у Майки помаду. Пумс пришла утром в канцелярию уже с накрашенными губами. А Майка еще вчера вечером не имела своей темной помады. Я лично раскрашивал ночью соседку, которая пришла к Майке в папильотках. В ванной была раскрытая помада. Светлая. Ванда может подтвердить это, так как счищала сегодня следы этой помады с воротника рубашки Франка. Я за всю жизнь не узнал так много о помадах, как за одно сегодняшнее утро. Что же, нужно уметь разбираться во всем! Позднее выяснилось, что Пумс похитила помаду в универмаге. Она вовсе не крала помаду у Майки, Майка потеряла свою помаду сама.
Майка поднимает голову и хочет что-то сказать.
— Сейчас я предоставлю слово тебе, — говорю я, — дай мне закончить.
— Когда она ее потеряла? Разумеется, еще вчера, поскольку ночью у нее помады уже не было. Где она потеряла? В этом-то и вся загвоздка. Майка думала, что потеряла помаду здесь, в канцелярии. Поэтому, едва заметив на полу помаду, похожую на ее собственную, она ее быстренько припрятала. Я думаю, что Майка для того и пришла сюда с утра пораньше, чтобы поискать помаду. Не хотела, чтобы ее нашел кто-нибудь другой. Потому, что потерянная помада была свидетельством того, что Майка находилась здесь вчера. А этот факт она тщательно пыталась скрыть.
— Погоди-ка, — говорит Ванда, — ведь ты сам сказал, что эта помада не принадлежала Майке,
— Потому что Майка потеряла свою помаду отнюдь не здесь. Но думала, что здесь. В противном случае она не бросилась бы на помаду, как коршун на рыбу.
— Коршуны не едят рыб, — уточняет Гильдегарда.
— Ну, как коршун на то, что он ест, все равно что, — не сдаюсь я. — Достаточно того, что она схватила помаду с полу, предполагая, что это именно та, потерянная. А потом не призналась в своей ошибке, так как не хотела посвящать меня в историю этой потери. Не хотела, чтобы я узнал, что она была здесь вчера вечером.
— Ты была здесь? — спрашивает Майку Ванда.
Майка не отвечает.
— Была и убила черную, а может быть, и Нусьо, — отвечаю за Майку я. — А до этого была у Франка. Я нашел ее помаду за подшивкой «Кинообозрения» в вашем кабинете. Майка стала свидетельницей телефонного разговора, во время которого Франк выдал себя за меня. Разговора с черной. Франку даже не пришлось повторять Майке суть, его телефон устроен так здорово, что разговор можно слушать даже с другого конца комнаты. Они оба поняли, что им грозит. Если бы вокруг «Черной лестницы» вспыхнул скандал, Майку это тоже скомпрометировало бы. Она оставила Франка дома, приехала сюда и расправилась с черной. Ясно?
— Она убила себя сама, — говорит Майка.
— Откуда ты знаешь, что она убила себя сама? — спрашиваю я.
— Я присутствовала при этом, — говорит Майка. — И все было совсем не так, как это описал ты.
— Я могу ошибаться в деталях, С восторгом приму твои уточнения. Так как же все это было?
— Мне нужно было отправляться на встречу со шведскими актерами, — начинает Майка, — но страшно не хотелось идти туда одной, я ведь не знаю по-шведски ни слова. Я решила прихватить на эту встречу тебя и зашла сюда за тобой.
— Глупо, я ведь тоже по-шведски ни бум-бум.
— После выпивки ты говоришь на всех языках и совсем неплохо, — возражает Майка. — Итак, я пришла сюда…
— Когда это было? В котором часу? — спрашиваю я.
— Я вышла от Франка примерно в половине девятого. Забежала домой приодеться и около девяти, а точнее в девять с минутами была здесь.
— Но ведь я по телефону договорился с Франком о том, что еду к нему, ты должна была присутствовать при этом и знать, что не застанешь меня здесь.
— Я не знала этого, так как вышла от Франка до твоего звонка.
— Во сколько точно ты вышла от Франка?
— Я уже сказала, что в половине девятого. Что, это так важно?
— Важно. По моим предположениям, черная звонила Франку тут же после моего звонка. Я звонил ему в восемь сорок, помню абсолютно точно, так как разговаривая с ним, смотрел на часы. Следовательно, черная звонила между 8.45 и девятью. Чуть позже я уже приехал к нему, а при мне она не звонила. Кстати, и кельнерша вспоминает, что черная звонила где-то около девяти. Так. И важно уточнить, была ли ты у Франка, когда черная звонила ему. Я думаю, что была. И вышла ты от него около девяти, но не раньше,
— Она не звонила Франку, сколько можно тебе это повторять? Во всяком случае не звонила в то время, когда я была у него. Я вышла оттуда в половине девятого, пока нашла такси, пока добралась сюда, было девять или девять с минутами, точно не помню. Насколько я поняла тебя, ты в это время уже ехал к Франку, и мы разминулись. Я приехала сюда, поднялась на второй этаж и хотела постучать в канцелярию. В это мгновение двери канцелярии отворились, и оттуда вышла женщина с нацеленным на меня револьвером.
— Черная? — спрашиваю я.
— В черном костюме, худая, испуганная. Я, естественно, тоже испугалась, еще никто никогда не целился в меня из револьвера. Я спросила: «Что вы тут делаете?», а она стала трястись и ответила, что застрелила вампира.
— Вампира? Она употребила это слово?
— Да, вампира. Я удивилась. Спросила у нее, что она имеет в виду. Она начала повторять, что застрелила вампира, который поджидал ее в твоей канцелярии. Я решила, что это сумасшедшая, и начала уверять ее, что это невозможно, что я хорошо знаю эту квартиру и что в ней никогда не водились привидения. Чтобы успокоить ее, я вошла в приемную, потом в канцелярию, осмотрелась по сторонам и ничего не увидела. Позвала ее и предложила ей лично проверить, что здесь никого нет. Она позволила уговорить себя, но едва переступила порог, начала судорожно гримасничать, метаться из угла в угол и кричать, что кто-то подослал на нее упыря, что все сговорились погубить ее, но она не поддастся, уже застрелила вампира и перестреляет всех, кто ее подкарауливает, и всякие другие вещи в таком же духе.
— Ты заглядывала за портьеру? — спрашиваю я, указывая на дверь балкона.
— Нет, не заглядывала. Честно говоря, мне тоже было не по себе, и я совсем не испытывала желания заглядывать куда-либо. Я старалась успокоить, черную, и в конце концов мне удалось выпроводить ее отсюда, я закрыла двери и хотела вывести ее на улицу, но она сказала, что не выйдет, что ей нужно дождаться адвоката Риффа, что так легко нам не удастся от нее отделаться. И снова у нее начался нервный приступ. Я забрала у нее ключ от канцелярии, привела ее наверх и впустила в твою квартиру. Я не могла позволить ей устраивать скандал в подъезде, она могла скомпрометировать тебя, а кроме того я почувствовала, что мне ее жалко. В квартире у нее снова начались спазмы, приступ плача, нервная дрожь. Я набросила на нее свой плащ, дала ей воды, шлепала ее по плечам, но ничего не помогало, она была в настоящей истерике.
— Что она говорила?
— В основном бредила. Трудно было понять, в чем тут дело. Она выкрикивала: «Меня обворовали, но они пожалеют об этом!», а потом: «Я обращусь в суд, им придется заплатить мне и напечатать мою фамилию».,.
Майка невольно меняет голос и мимику, И вот уже здесь, в кабинете, не Майка, а иссохшая старая дева в приступе истерики. Точно так, как если бы ожил труп и стал повторять свои предсмертные реплики. Я смотрю в восхищении. Все именно так и происходило. Что за актриса эта Майка!
— Напряги извилины, — говорю я. — Постарайся дословно повторить все, что она говорила.
— Она говорила: «Я вам все расскажу, вы увидите, что это за люди»… но не говорила ничего осмысленного, только снова вся тряслась и плакала. Становилось поздно, я спешила на встречу со шведами и совсем не знала, что мне делать с этой черной. Подумала, что стоит позвонить Франку, может быть, ты у него, или во всяком случае Франк что-нибудь посоветует. Но мне не хотелось звонить из этой комнаты, не хотелось, чтобы она слышала, что я буду говорить, я решила позвонить из канцелярии. Она сидела на подлокотнике дивана и причитала, я на цыпочках вышла в прихожую и на лестницу. И именно тогда услышала в квартире выстрел.
— Когда? В тот момент, как ты выходила или уже, когда ты была на лестнице?
— Как только прикрыла дверь. У меня еще рука была на ручке. Я вернулась и увидела ее лежащую на полу рядом с диваном. Перевернула ее и заметила, что весь плащ в крови. Я страшно испугалась, подняла ее с полу на диван и поняла, что она уже мертва.
— Как ты это определила?
— Я трижды играла покойницу и разбираюсь в этом. Она наверняка была мертва. Покончила с собой.
— Откуда ты знаешь, что это было самоубийство?
— А чем еще это могло быть? Не станешь же ты убеждать меня, что ее застрелил призрак? Я в нее тоже не стреляла. А кроме вас в комнате никого не было. И револьвер лежал на полу рядом с нею.
— Она поднялась наверх с револьвером? Ты помнишь, что он был у нее в руках и в квартире?
— Нет, не помню, но она должна была принести его, если потом из него застрелилась.
— Ты уверена, что в квартире кроме вас двоих никого не было? Может быть, кто-нибудь прятался?
— Я уверена, что там никого не было. Когда мы поднялись туда, черная заставила меня заглянуть во все утолки и убедиться, что там «нет никого из заговорщиков». Я заглянула всюду, даже в шкаф и под кровать. Никого там не было.
— Лучше бы ты не заглядывала, — с горечью произношу я. — Тогда у тебя еще оставался бы шанс выпутаться из этой истории. Суд мог бы принять теорию убийцы, укрытого где-нибудь в квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25