Там и опущу письмо.
Скучаю без тебя очень. Прошу, подумай. У тебя как-то правильно устроена голова, хотя, когда дело касается тебя самой, ты просто образец доверчивости и пощадности к людям, Целую тебя. Твоя Аля.
Р. S. Привет от Егора, Силыча и Гаврилы".
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Очнулась я от длинных, агрессивных звонков в дверь. Так звонят соседи, если их залили водой, или стервы из ЖЭКа с угрозой, что выселят, если не заплатишь квартплату.
Огляделась. Я валялась на полу среди разбитой посуды. Мокрый чай, смешанный с рассыпавшимся сахаром, разбитая пепельница, окурки.
С трудом поднялась и, держась за стенку, дошла до двери.
Я не знаю, зачем существуют дверные глазки – все равно невозможно узнать того, кто стоит за дверью. Сейчас я видела барышню – не менее, но и не более.
– Кто там?
– Слава Богу, вы дома… – Голос знакомый и не склочный. Можно открывать.
Передо мной стояла Манюня Ерофеева и с ужасом на меня смотрела.
– Что с вами?
– Да вот... магнитные бури, видимо… Несла из комнаты в кухню грязную посуду, и вот… – Я показала на то, что творилось в коридоре.
– Нужно вызвать врача! – решила Манюня.
Врача? На самом деле мне просто не мешало бы пообедать, а потом еще и поужинать. И знать, что завтрак тоже будет.
– Последние три дня я звонила вам день и ночь! Никто не подходил к телефону, и я поехала сама…
– Телефон отключен, – вяло объяснила я.
– Сейчас же заплатим, я богатая, – сказала Манюня.
– С каких это делов-дров? Вам повысили зарплату?
– Нет, уволилась. Теперь я работаю негром.
– Где и на кого?
– Вы будете меня презирать, но я пишу продолжение романа некоего американского придурка, который давно помер. Герой – пещерный человек по имени Гунус. Вы, наверное, видели эти книжки. Моя норма – пять листов в месяц. И за это мне платят четыреста долларов.
– Пять листов? Это круто.
– Это тем более круто, что спаси Бог придумать хоть что-то с отдаленным проблеском мысли. Вымарывается как непонятное читателю.
Манюня деловито вынимала из объемистой сумки какие-то кексы, шоколады и прочее в том же духе. При виде сластей меня замутило. Когда я голодна – не могу видеть сладкое. А она уже ставила чайник.
– Чай или кофе у вас где?
– Где, где... рифму знаешь?
– Да что с вами?
Не могла же я сказать ей, что предпочитаю корку хлеба с солью.
– Я не ем сладкого... у меня диабет начинается, – зачем-то солгала я.
– От дура! От дура! Сигареты забыла! Я быстренько сбегаю, а? Вы только дверь не запирайте, ладно? – И Манюню будто ветром сдуло.
Я же поползла в коридор и кое-как собрала на поднос черепки. Успела вымыть посуду и привести остальное в порядок, а Манюни все не было. Манюня может заблудиться в центре города, потому что она родилась в новостройках, а географическое чутье у нее, как у того барана, который не желает признавать новые ворота.
Но я клеветала – Манюня не заблудилась. Она обежала все магазины и приперла целую сумку продуктов.
– Я такая эгоистка, – сказала она, – сама сладкоежка и другим тащу сладкое.
– Побольше бы таких эгоистов, – чуть не прослезилась я, однако скривилась, увидев, что вместо нормальной выпивки она приперла ликер.
Мы сидели на кухне, выпивали и закусывали, перечисляя друг другу все беды и напасти, случившееся с нами с тех пор, как мы не виделись.
– Они «корову» пишут даже не через "а", а через "ы", – жаловалась Манюня. – Свобода, бля… ой, простите.
– Я там отработала четыре месяца. Нашла контакт с учениками, научила писать сочинения, что, сама понимаешь, довольно трудно. А потом они почему-то заявили, что я должна бросить старшие классы и перейти на пятые-шестые. Когда я спросила, почему…
– А вы у них ничего не спрашивайте, – перебила меня Манюня. – Логика исчезла вместе с грамматикой. А уж учителя…
– Да, – согласилась я, – давно не видела такого скопища хамов и недоучек, как в школе. Коллектив меня просто ненавидел. Почему-то они все пытались мне доказать, что они не хуже меня: сама понимаешь, когда люди берутся доказывать, что они не хуже, получается, что уже поэтому они хуже. Особенно меня возненавидела учительница математики, .
– Вы и математика? Это каким боком?
– Один раз помогла девочке решить задачу по алгебре. Потом пришла другая девочка, потом мальчик… Выяснилось, что самые умные и способные дети в принципе не знают математику и боятся ее, как зубной боли. Эта неграмотная стерва запугала их, но научить не смогла.
– А вы можете научить математике?
– Манюня, я закончила школу, потом выучила дочку, подтягивала детей родственников и соседей. Что такого сложного в школьной математике? Литература в тысячу раз сложнее – нужно заставить читать, анализировать прочитанное, научить говорить, грамотно писать, а математика… В общем, из школы я ушла…
– А эта, помните, я говорила, вождица… – продолжила Манюня, – опять намарала книжку, То есть она не намарала даже. За ней стенографистки записывали лекцию, машинистки печатали, а потом слали мне. У нее декабристы читали Маркса...
– Ты что, серьезно?
– Вполне. Я уж не говорю об именах и датах. И когда я эту книжку написала заново и сказала главному, что я думаю о вождице... они напустили на меня редактора этого вшивого университета для богатых, который сказал, что я своими речами подрываю... и тэ дэ. Надо было уходить, но куда?
– ..Я ушла из школы и стала продавать французскую косметику. Посмотри на меня, Манюня, и скажи: кто-нибудь нормальный купит у меня французскую косметику.
– Вы прекрасно выглядите…И вот появился этот тип с Гунусом. Предложил написать на пробу лист…
– ..Потом я у себя дома расфасовывала большой мешок хлорки по маленьким пакетикам. Это была хорошая работа, но хлорка скоро кончилась…
– .Когда же я предложила сборник, свой сборник, на меня посмотрели как на сумасшедшую. Народу не надо интеллектуализма! С каких это пор я стала интеллектуалкой?
– ..Потом я нянчила двухлетнего младенца.
Отработала два дня. На второй день повела его гулять. И все бы было хорошо, если б я поточней запомнила, из какого дома и квартиры вышла. Младенец сам привел меня домой, но к тому времени он описался и обкакался. А дома меня ждали разгневанные родители.
– ..А теперь они не дают мне разогнуться. Хотят, чтобы я писала не пять, а десять листов в месяц. Этот мой Гунур Гнус снится мне по ночам. Вначале я пишу нормальный текст, а потом его оглупляю. Двойная работа…
– Да... при совдепии мы научились дурачить власти, а теперь уже вам, молодым, надо учить дурачить себя…
– Но я бы хотела видеть читателей, которым нравится мой Гунус… Неужели болезнь зашла так далеко?
– Читателей твоего Гунуса видела я. Взялась воспитывать семилетнего подонка у новых русских. Слегка дала ему по рукам, когда он пытался поджечь скатерть на столе… А там кругом этот немецкий пластик, эти обои, которые сами по себе могут вспыхнуть… Меня выгнали и не заплатили. Они очень не любят платить. Потом общие знакомые мне рассказали, что я была пятой по счету – и никому не платили. И вот уже месяц я живу… вот так.
До сих пор не пойму, почему мы с Манюней расхохотались. Наверное, сработало воображение: Гунус, обкаканный младенец, декабристы с Марксом под мышкой, хлорка с французской косметикой – адский коктейль.
– Я боялась идти к вам с этим, – робко приступила Манюня к цели своего прихода, – но раз уж вы работали с детьми… Понимаете, ни в моем старом издательстве, ни в «Гунусе» про вас слышать не хотят. Говорят, что у вас репутация… Ну якобы однажды вы тремя словами сняли большого начальника…
Я порылась в памяти и вспомнила, что это было лет двадцать назад. Один главный редактор сказал кому-то (и не одному человеку, а нескольким), что он не намерен печатать баб, особенно эту стерву Горчакову. Разумеется, мне это передали. На ближайшем собрании я вылезла на трибуну и попыталась выяснить этот вопрос с самим главным редактором, которого и в лицо-то не знала. Но он не поспешил показаться мне, хотя из зала раздавались крики, что он тут, в наличии. Тогда я продолжила свою мысль и сказала, что ненавидеть женщин – нездорово.
Зал хохотал, визжал и топал ногами. Я ничего не могла понять. Я только видела, как какой-то человек бросился по ковровой дорожке прохода к дверям. В зале же орали: «Женька, ну скажи еще что-нибудь!»
И я сказала. Но дело не в этом.
Человек, убежавший из зала, ворвался в кафе, где гудели пьяные саботажники всяческих собраний. Он плюхнулся на свободный стул рядом с писателем Медведенко, который в этот раз пил мрачно. Мало того, что человек этот как бы машинально выпил кофе Медведенко, но потом и уронил руку ему на колено. Медведенко, как и я, не знал его в лицо, но ощущение у него сложилось гнусное, и с воплями: «Пидор гнойный!» Медведенко погнал этого типа в раздевалку.
Вот это и был тот самый главный редактор, ненавидящий баб. Но и Медведенко был прав насчет пидора. Оказывается, все давно знали, что он пидор. Кроме меня и Медведенко. В общем, этому типу пришлось уволиться. Но если б я знала правду, то в жизни не сказала бы того, что сказала.
Хотя, с другой стороны, дело было не в том, что этот человек «голубой», а в том, что он был партиец, стукач и бездарь. А это уже не просто коктейль, это коктейль под названием «царская водка». Удивительно только... хотя нет, не удивительно, что прежние подонки так хорошо спелись с подонками нынешними. Тогда никто не посмел тронуть меня за мои слова, но то, что про старый скандал знают нынешние бездари и ставят то выступление мне в вину… Все верно – ничего не изменилось. Король умер, да здравствует король!
– Понимаете, – продолжала робко Манюня, – когда я говорила о вас с типом, как бы заведующим кадрами, в кабинет вошел директор издательства. Он даже не просто директор, он владелец, И вот он стал про вас расспрашивать. Очень доброжелательно. Я рассказала все как есть. И что пишете по-прежнему, и что с детьми работаете… В общем, он хочет почитать, что вы пишете. Но это не деньги, даже если напечатают. Уж если я попала в интеллектуалки, то что они скажут про вас… И тут его жена за ним приехала. И вот она-то… Поклянитесь, что не обидитесь?
– Манюня, ну с какой стати?
– В общем… У них одиннадцатилетний сын. Ходит в какой-то престижный лицей. По утрам она сама его туда отвозит. Но днем... сами понимаете, люди богатые, светская жизнь кипит вокруг, постоянные презентации. Она говорит, что если бы вы согласились жить у них и помогать воспитывать пацана… Уж поверьте мне, у них там есть где разместиться. Она даже компьютер обещала вам поставить. А свою квартиру бы могли бы сдать.
– Ага! Чтоб через три дня очутиться совсем на улице!
– Не думаю. Виктор Аполлонович вполне приличный человек.
– А деньги и квартира откуда?
– Можете быть спокойны. Все это принадлежало его сыну. Сын, царство ему небесное, был тем еще докой на грани бандитизма. Но сын с женой и ребенком разбились на машине, и Виктор Аполлонович оказался единственным наследником. При сыне он был только директором издательства на ставке. Он, видите ли, еще и пишет…
Последние слова Манюня произнесла как бы извиняясь. Я сразу же поняла, о чем речь.
– Графоманчик?
– Ну сейчас много таких. И вы знаете, их читают. Мы с вами, наверное, чего-то не понимаем, но большинство людей, особенно сейчас, и живут-то по каким-то графоманским законам. У них совершенно нарушены связи и понятия.
– Да, конечно. Французскую косметику у меня покупали голодные и нищие училки. Они никак не могли понять, что прыщи выскакивают и волосы секутся от голода, а не от плохой косметики. Но почему ты уверена, что твой Виктор Аполлонович и его жена нуждаются именно во мне?
– Потому что они брали девиц после каких-то гувернантских курсов и пришли в ужас от их никчемности. А вас они очень уважают.
Выбирать было не из чего.
– Ладно, поехали, – решила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Скучаю без тебя очень. Прошу, подумай. У тебя как-то правильно устроена голова, хотя, когда дело касается тебя самой, ты просто образец доверчивости и пощадности к людям, Целую тебя. Твоя Аля.
Р. S. Привет от Егора, Силыча и Гаврилы".
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Очнулась я от длинных, агрессивных звонков в дверь. Так звонят соседи, если их залили водой, или стервы из ЖЭКа с угрозой, что выселят, если не заплатишь квартплату.
Огляделась. Я валялась на полу среди разбитой посуды. Мокрый чай, смешанный с рассыпавшимся сахаром, разбитая пепельница, окурки.
С трудом поднялась и, держась за стенку, дошла до двери.
Я не знаю, зачем существуют дверные глазки – все равно невозможно узнать того, кто стоит за дверью. Сейчас я видела барышню – не менее, но и не более.
– Кто там?
– Слава Богу, вы дома… – Голос знакомый и не склочный. Можно открывать.
Передо мной стояла Манюня Ерофеева и с ужасом на меня смотрела.
– Что с вами?
– Да вот... магнитные бури, видимо… Несла из комнаты в кухню грязную посуду, и вот… – Я показала на то, что творилось в коридоре.
– Нужно вызвать врача! – решила Манюня.
Врача? На самом деле мне просто не мешало бы пообедать, а потом еще и поужинать. И знать, что завтрак тоже будет.
– Последние три дня я звонила вам день и ночь! Никто не подходил к телефону, и я поехала сама…
– Телефон отключен, – вяло объяснила я.
– Сейчас же заплатим, я богатая, – сказала Манюня.
– С каких это делов-дров? Вам повысили зарплату?
– Нет, уволилась. Теперь я работаю негром.
– Где и на кого?
– Вы будете меня презирать, но я пишу продолжение романа некоего американского придурка, который давно помер. Герой – пещерный человек по имени Гунус. Вы, наверное, видели эти книжки. Моя норма – пять листов в месяц. И за это мне платят четыреста долларов.
– Пять листов? Это круто.
– Это тем более круто, что спаси Бог придумать хоть что-то с отдаленным проблеском мысли. Вымарывается как непонятное читателю.
Манюня деловито вынимала из объемистой сумки какие-то кексы, шоколады и прочее в том же духе. При виде сластей меня замутило. Когда я голодна – не могу видеть сладкое. А она уже ставила чайник.
– Чай или кофе у вас где?
– Где, где... рифму знаешь?
– Да что с вами?
Не могла же я сказать ей, что предпочитаю корку хлеба с солью.
– Я не ем сладкого... у меня диабет начинается, – зачем-то солгала я.
– От дура! От дура! Сигареты забыла! Я быстренько сбегаю, а? Вы только дверь не запирайте, ладно? – И Манюню будто ветром сдуло.
Я же поползла в коридор и кое-как собрала на поднос черепки. Успела вымыть посуду и привести остальное в порядок, а Манюни все не было. Манюня может заблудиться в центре города, потому что она родилась в новостройках, а географическое чутье у нее, как у того барана, который не желает признавать новые ворота.
Но я клеветала – Манюня не заблудилась. Она обежала все магазины и приперла целую сумку продуктов.
– Я такая эгоистка, – сказала она, – сама сладкоежка и другим тащу сладкое.
– Побольше бы таких эгоистов, – чуть не прослезилась я, однако скривилась, увидев, что вместо нормальной выпивки она приперла ликер.
Мы сидели на кухне, выпивали и закусывали, перечисляя друг другу все беды и напасти, случившееся с нами с тех пор, как мы не виделись.
– Они «корову» пишут даже не через "а", а через "ы", – жаловалась Манюня. – Свобода, бля… ой, простите.
– Я там отработала четыре месяца. Нашла контакт с учениками, научила писать сочинения, что, сама понимаешь, довольно трудно. А потом они почему-то заявили, что я должна бросить старшие классы и перейти на пятые-шестые. Когда я спросила, почему…
– А вы у них ничего не спрашивайте, – перебила меня Манюня. – Логика исчезла вместе с грамматикой. А уж учителя…
– Да, – согласилась я, – давно не видела такого скопища хамов и недоучек, как в школе. Коллектив меня просто ненавидел. Почему-то они все пытались мне доказать, что они не хуже меня: сама понимаешь, когда люди берутся доказывать, что они не хуже, получается, что уже поэтому они хуже. Особенно меня возненавидела учительница математики, .
– Вы и математика? Это каким боком?
– Один раз помогла девочке решить задачу по алгебре. Потом пришла другая девочка, потом мальчик… Выяснилось, что самые умные и способные дети в принципе не знают математику и боятся ее, как зубной боли. Эта неграмотная стерва запугала их, но научить не смогла.
– А вы можете научить математике?
– Манюня, я закончила школу, потом выучила дочку, подтягивала детей родственников и соседей. Что такого сложного в школьной математике? Литература в тысячу раз сложнее – нужно заставить читать, анализировать прочитанное, научить говорить, грамотно писать, а математика… В общем, из школы я ушла…
– А эта, помните, я говорила, вождица… – продолжила Манюня, – опять намарала книжку, То есть она не намарала даже. За ней стенографистки записывали лекцию, машинистки печатали, а потом слали мне. У нее декабристы читали Маркса...
– Ты что, серьезно?
– Вполне. Я уж не говорю об именах и датах. И когда я эту книжку написала заново и сказала главному, что я думаю о вождице... они напустили на меня редактора этого вшивого университета для богатых, который сказал, что я своими речами подрываю... и тэ дэ. Надо было уходить, но куда?
– ..Я ушла из школы и стала продавать французскую косметику. Посмотри на меня, Манюня, и скажи: кто-нибудь нормальный купит у меня французскую косметику.
– Вы прекрасно выглядите…И вот появился этот тип с Гунусом. Предложил написать на пробу лист…
– ..Потом я у себя дома расфасовывала большой мешок хлорки по маленьким пакетикам. Это была хорошая работа, но хлорка скоро кончилась…
– .Когда же я предложила сборник, свой сборник, на меня посмотрели как на сумасшедшую. Народу не надо интеллектуализма! С каких это пор я стала интеллектуалкой?
– ..Потом я нянчила двухлетнего младенца.
Отработала два дня. На второй день повела его гулять. И все бы было хорошо, если б я поточней запомнила, из какого дома и квартиры вышла. Младенец сам привел меня домой, но к тому времени он описался и обкакался. А дома меня ждали разгневанные родители.
– ..А теперь они не дают мне разогнуться. Хотят, чтобы я писала не пять, а десять листов в месяц. Этот мой Гунур Гнус снится мне по ночам. Вначале я пишу нормальный текст, а потом его оглупляю. Двойная работа…
– Да... при совдепии мы научились дурачить власти, а теперь уже вам, молодым, надо учить дурачить себя…
– Но я бы хотела видеть читателей, которым нравится мой Гунус… Неужели болезнь зашла так далеко?
– Читателей твоего Гунуса видела я. Взялась воспитывать семилетнего подонка у новых русских. Слегка дала ему по рукам, когда он пытался поджечь скатерть на столе… А там кругом этот немецкий пластик, эти обои, которые сами по себе могут вспыхнуть… Меня выгнали и не заплатили. Они очень не любят платить. Потом общие знакомые мне рассказали, что я была пятой по счету – и никому не платили. И вот уже месяц я живу… вот так.
До сих пор не пойму, почему мы с Манюней расхохотались. Наверное, сработало воображение: Гунус, обкаканный младенец, декабристы с Марксом под мышкой, хлорка с французской косметикой – адский коктейль.
– Я боялась идти к вам с этим, – робко приступила Манюня к цели своего прихода, – но раз уж вы работали с детьми… Понимаете, ни в моем старом издательстве, ни в «Гунусе» про вас слышать не хотят. Говорят, что у вас репутация… Ну якобы однажды вы тремя словами сняли большого начальника…
Я порылась в памяти и вспомнила, что это было лет двадцать назад. Один главный редактор сказал кому-то (и не одному человеку, а нескольким), что он не намерен печатать баб, особенно эту стерву Горчакову. Разумеется, мне это передали. На ближайшем собрании я вылезла на трибуну и попыталась выяснить этот вопрос с самим главным редактором, которого и в лицо-то не знала. Но он не поспешил показаться мне, хотя из зала раздавались крики, что он тут, в наличии. Тогда я продолжила свою мысль и сказала, что ненавидеть женщин – нездорово.
Зал хохотал, визжал и топал ногами. Я ничего не могла понять. Я только видела, как какой-то человек бросился по ковровой дорожке прохода к дверям. В зале же орали: «Женька, ну скажи еще что-нибудь!»
И я сказала. Но дело не в этом.
Человек, убежавший из зала, ворвался в кафе, где гудели пьяные саботажники всяческих собраний. Он плюхнулся на свободный стул рядом с писателем Медведенко, который в этот раз пил мрачно. Мало того, что человек этот как бы машинально выпил кофе Медведенко, но потом и уронил руку ему на колено. Медведенко, как и я, не знал его в лицо, но ощущение у него сложилось гнусное, и с воплями: «Пидор гнойный!» Медведенко погнал этого типа в раздевалку.
Вот это и был тот самый главный редактор, ненавидящий баб. Но и Медведенко был прав насчет пидора. Оказывается, все давно знали, что он пидор. Кроме меня и Медведенко. В общем, этому типу пришлось уволиться. Но если б я знала правду, то в жизни не сказала бы того, что сказала.
Хотя, с другой стороны, дело было не в том, что этот человек «голубой», а в том, что он был партиец, стукач и бездарь. А это уже не просто коктейль, это коктейль под названием «царская водка». Удивительно только... хотя нет, не удивительно, что прежние подонки так хорошо спелись с подонками нынешними. Тогда никто не посмел тронуть меня за мои слова, но то, что про старый скандал знают нынешние бездари и ставят то выступление мне в вину… Все верно – ничего не изменилось. Король умер, да здравствует король!
– Понимаете, – продолжала робко Манюня, – когда я говорила о вас с типом, как бы заведующим кадрами, в кабинет вошел директор издательства. Он даже не просто директор, он владелец, И вот он стал про вас расспрашивать. Очень доброжелательно. Я рассказала все как есть. И что пишете по-прежнему, и что с детьми работаете… В общем, он хочет почитать, что вы пишете. Но это не деньги, даже если напечатают. Уж если я попала в интеллектуалки, то что они скажут про вас… И тут его жена за ним приехала. И вот она-то… Поклянитесь, что не обидитесь?
– Манюня, ну с какой стати?
– В общем… У них одиннадцатилетний сын. Ходит в какой-то престижный лицей. По утрам она сама его туда отвозит. Но днем... сами понимаете, люди богатые, светская жизнь кипит вокруг, постоянные презентации. Она говорит, что если бы вы согласились жить у них и помогать воспитывать пацана… Уж поверьте мне, у них там есть где разместиться. Она даже компьютер обещала вам поставить. А свою квартиру бы могли бы сдать.
– Ага! Чтоб через три дня очутиться совсем на улице!
– Не думаю. Виктор Аполлонович вполне приличный человек.
– А деньги и квартира откуда?
– Можете быть спокойны. Все это принадлежало его сыну. Сын, царство ему небесное, был тем еще докой на грани бандитизма. Но сын с женой и ребенком разбились на машине, и Виктор Аполлонович оказался единственным наследником. При сыне он был только директором издательства на ставке. Он, видите ли, еще и пишет…
Последние слова Манюня произнесла как бы извиняясь. Я сразу же поняла, о чем речь.
– Графоманчик?
– Ну сейчас много таких. И вы знаете, их читают. Мы с вами, наверное, чего-то не понимаем, но большинство людей, особенно сейчас, и живут-то по каким-то графоманским законам. У них совершенно нарушены связи и понятия.
– Да, конечно. Французскую косметику у меня покупали голодные и нищие училки. Они никак не могли понять, что прыщи выскакивают и волосы секутся от голода, а не от плохой косметики. Но почему ты уверена, что твой Виктор Аполлонович и его жена нуждаются именно во мне?
– Потому что они брали девиц после каких-то гувернантских курсов и пришли в ужас от их никчемности. А вас они очень уважают.
Выбирать было не из чего.
– Ладно, поехали, – решила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36