Неужели если бы случилось чудо и она выбрала бы не Николу… мог настать такой миг, когда он тоже поддался бы на «измену телом»? Это не укладывалось в голове.
– Извините, я вас слушаю.
– А что тут слушать. – Костя уткнулся лицом в ладони. – Что теперь слушать, когда Марины больше нет. Конечно, я виноват. Мне не надо было отпускать ее. Но она слушать меня не хотела, разговаривала со мной, будто я превратился в животное, в слизняка. Господи, как все это глупо!
– Возможно, и глупо, а человека не стало.
Костя вспомнил свой последний разговор с женой. Он не давал ему покоя. Она намекала на что-то ужасное… На что-то такое, что не укладывалось в голове.
Неужели она, его Марина, способная часами читать наизусть стихи, занималась какими-то темными делами с его собственным дядей? Нет, нет, невозможно! Костя отогнал эту гадкую мысль.
– Но этот… убийца… – Костя поднял лицо и в упор посмотрел на следователя. Глаза у него налились кровью, и он стал похож на помешанного. – Знаете, гражданин следователь, вы лучше не устраивайте мне с ним очных ставок, потому что тогда я его задушу собственными руками. Это я вам обещаю.
– Для этого его сначала нужно найти, – ответил Дмитрий.
– Так ищите!
– Вот потому я здесь и задаю вам такие для вас несвоевременные вопросы.
Скажите, вы допускаете, что ваша жена могла познакомиться с неизвестным человеком в электричке и выйти с ним в тамбур? Не потому, что собиралась сходить на следующей остановке. Задолго до Петербурга.
– Нет. Я этого не могу представить, – покачал головой Костя.
– Тогда, может быть, это был кто-то знакомый. Вот посмотрите, вы не знаете никого, кто был бы похож на этого человека? – И с этими словами Дмитрий протянул Сорокину фоторобот.
Костя долго вглядывался в лишенные жизни черты.
– Нет, не могу вспомнить. А может быть, дело в очках? Они же закрывают пол-лица. – Он наморщил лоб. – Нет, никто в голову не приходит.
– Жаль. – Самарин спрятал фоторобот в папку. – Тогда последний вопрос.
Какой у вас оклад? Да не бойтесь, я же не из налоговой инспекции.
– Восемьсот тысяч, – пожал плечами Константин, – ну, плюс гонорары. До полутора миллионов в месяц бывает…
– Больше вопросов нет. Но, возможно, появятся в будущем. А сейчас оформим протокол.
– Константин Григорьевич, вас к телефону, – раздался за его спиной женский голос.
Самарин оглянулся. И сразу понял – это и есть Лариса. Перед ним стояло женское существо, столь откровенно и вульгарно предлагающее себя, что даже у него захватило дух.
Она вовсе не была красива. Фигура совершенно не соответствовала растиражированному идеалу 90-60-90, это было скорее 95-60-105. Короткая, «под попу», черная юбка смахивала на набедренную повязку, из-под которой устремлялись вниз обтянутые черными колготками объемистые бедра, переходящие в круглые коленки и далее в плотные икры. Таких ног не увидишь на подиуме у бесплотных моделей. В сочетании с тонкой талией и пышным бюстом (практически открытым благодаря прозрачной кружевной вставке) эти ноги говорили о животной страсти, о потной горячей постели, не имеющей ничего общего ни с любовью, ни с общностью интересов, ни с дружбой.
Лариса произвела впечатление даже на Дмитрия, и это, разумеется, не укрылось от нее. Костя Сорокин, напротив, смотрел на секретаршу своего шефа с откровенным отвращением.
– Вас Хельсинки, – повторила Лариса, – по поводу рекламы шпатлевки «Витонит».
Сорокин, извинившись, вышел. Секретарша собиралась уйти за ним, но Дмитрий остановил ее:
– Старший следователь транспортной милиции . Самарин. Расследую дело об убийстве Сорокиной. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
Лариса широко улыбнулась, будто следователь сделал ей недвусмысленное предложение.
– Пожалуйста. – Лариса качнула грудью. – А может, не сейчас? Работы много.
И что, обязательно здесь?
Она окинула взглядом высокую спортивную фигуру. Самарин производил впечатление.
– Дома, например… в неформальной обстановке? – проворковала Лариса. – Или вам, следователям, запрещено?
– Не поощряется, – спокойно смотря ей в глаза, ответил Самарин, – Как хотите.
– Значит, сейчас у вас времени не найдется.
– Никак, – ответила Лариса, – даже на минуту не могу присесть. – Она выставила вперед ногу. – Нужна главному редактору.
– Хорошо, я вас вызову в прокуратуру.
– Буду ждать, – проворковала Лариса. – До скорого!
«А ведь из-за нее погиб человек, – думал Самарин, толкая дверь „Домостроя“, – она этого даже не понимает».
В этот момент у него за спиной раздался нарочитый вздох и Ларисин голос произнес:
– Сильный и скромный. Обожаю таких.
– Ну и кто ты такой и с чем тебя едят? Чернокожий мальчик испуганно смотрел снизу вверх на трех белых дяденек-полицейских и молчал.
– Откуда ты? Страна какая? Понимаешь или нет? Гражданство есть у тебя? – сердито спрашивал капитан Жебров, инспектор по делам несовершеннолетних, которого срочно вызвали из дома.
– Ты бы еще чего спросил! Откуда он понимает про гражданство?!
– Африка? Скажи – ты из Африки?
– Afrique?.. – переспросил негритенок..
– Ну вот, хоть чего-то добились. Звать тебя как? Звать! Имя!
– Петька, да не ори ты так, думаешь, громче будешь вопить, он лучше поймет?
– Знаешь, Жебров, тогда с ним сам и разбирайся, – обиделся Селезнев. – Я чтоб помочь…
– Это еще что за диво! – воскликнул, входя в отделение, капитан Чекасов.
– Да вот черножопенький потерялся. Или нарочно бросили, – сердито махнул рукой капитан Жебров. Этого найденыша ему только не хватало, да еще на ночь глядя… Еще одна головная боль…
– Неужели бросили? – поразился Слава Поли-щук, разглядывая хорошенькую черную мордашку. – Своего ребенка…
– Господи, да они, кроме как детей делать да бананы жрать, больше ничего и не умеют, – с досадой сказал Жебров. – Знаешь, сидит узбечка и думает: «Этих детей помыть или новых нарожать?»
– Ладно, Толька, не борзей, – сказал Селезнев. Он давно должен был уйти домой, но, видя такое дело, остался. – Надо бы найти кого-нибудь, кто по-ихнему шпрехает.
– Слушай, у нас же тут этот, два института закончил, в зале ожидания прописан. – Чекасов вспомнил Леньку Косого.
– А он не того? – с сомнением спросил Жебров. – Говорить-то сможет?
– Ща проверим! – Чекасов повернулся к Власенко и Полищуку:
– В зал ожидания – быстро. Посмотрите, что и как, и доложить сюда.
Все это время, пока большие белые в полицейской форме о чем-то громко говорили, Морис тихо стоял, опустив на землю пластиковый пакет.
– А в сумке-то у него что? Ты не смотрел? – спросил Чекасов.
– Ну-ка дай сюда свою торбу. – Селезнев опустился перед негритенком на корточки.
Мальчик испуганно покосился на красное с синими прожилками лицо.
– Не бойся, не отниму. Посмотрю только – вдруг там документ какой.
Морис понял, что сопротивляться чудовищу бесполезно, и без звука отдал свое достояние.
В пакете оказалось кое-что из белья, свитер и рубашка. К вещам была приложена бумажка, на которой было коряво выведено печатными буквами:
МОРИС МАТОНГО. Писавший был не силен в русской азбуке, а потому вместо русского "Р" стояло латинское "R", а "Г" смотрело в противоположную сторону.
– Морис, значит, будешь, – прочитав записку, сказал Селезнев. – Как это по-русски-то?
На боку у Чекасова запиликала рация.
– Сорок пятый? – раздался голос Игоря Власенко. – Бомж найден, состояние умеренное. Доставлять?
– Давай!
Через несколько минут в дежурке в сопровождении Власенко и Полищука появился знаменитый Ленька Косой, которому приписывались (в прошлом, разумеется) энциклопедические знания и все возможные ученые звания и степени.
Сам Ленька (в миру Леонид Никифорович Черниговский) ничего такого не рассказывал, но и не отрицал того, что говорили о нем другие.
Он ввалился в дежурку, остановился и, покачиваясь из стороны в сторону, воззрился на негритенка. Тот невольно скорчился под пристальным взглядом.
– Ессе homo, – поведал миру результаты своих наблюдений Ленька.
Косым в прямом смысле он вовсе не был. Его прозвали так, когда он только появился на Ладожском вокзале. У него в тот период был подбит правый глаз. Глаз поправился, но кличка закрепилась. Впрочем, Ленька частенько вновь становился косым то на один, то на другой глаз, а то и на оба сразу.
– Языки знаешь? По-ихнему могешь? Давай шпарь!
– Ке-с-ке-сэ? – с важным видом изрек Косой.
– Je sais pas, – испуганно прошептал мальчик.
– Март ва а ля rap! – порывшись в памяти, сказал Леонид Никифорович.
– Mais, oui, monsieur… и la gare, – кивнул Морис.
Окружающие были страшно довольны уровнем достигнутого взаимопонимания.
– Ты спроси его, откуда он, из какой страны! – требовал Селезнев.
– Родители где? Давно он тут по вокзалу шатается? – интересовался капитан Жебров, племянник начальника отделения. – Куда ехали?
Косой подбоченился, погладил грязно-желтую бороду и наморщил лоб.
– Родители? – глубокомысленно повторил он. –Пэр, мэр, а?
– Sais pas, – грустно повторил Морис.
– Не знает. Ничего не помнит, – перевел Косой. – И сколько ходит тут, не знает. Потерял счет времени. А по-французски он не очень. Надо искать переводчика с африканского языка.
– Франсэ? – заорал он и показал на Мориса пальцем.
Тот отрицательно покачал головой:
– Non, atsi.
– Так что, господа хорошие, ищите вы переводчика с языка атси.
С этими словами Ленька Косой удалился в зал ожидания по месту прописки.
Через несколько минут над Ладожским вокзалом прозвучало объявление:
«Граждане пассажиры, владеющих французским языком или африканским языком атси просим срочно пройти в отделение милиции, расположенное на привокзальной площади».
У вокзалов свои часы пик. Это утро, когда приходят поезда дальнего следования и переполненные электрички, привозящие в Петербург на работу жителей пригородов. Часов в шесть-семь эта волна хлынет назад, а ближе к десяти вечера по вокзалу начинают сновать уезжающие в другие города.
В одиннадцать отходит фирменный поезд «Евгений Онегин», следующий по маршруту Хельсинки-Москва. Дорогой, Но комфортабельный. И потому неудивительно, что именно им предпочитают ездить в первопрестольную видные бизнесмены, общественные деятели, а также сотрудники мэрии.
Сегодня оживление царит в депутатском зале. В Москву едет сам Гнедин.
Настоящий государственный человек, непримиримый борец с коррупцией, тот, на кого уповают все демократические силы. Когда у власти такие, как Гнедмн, можно не сомневаться, что реформы не будут пробуксовывать. Этот человек контролирует все. Вот и сейчас он взял на личный контроль расследование убийства в электричке Гдов – Петербург. Поэтому все вокзальные обитатели чувствуют ответственность момента.
Потапыч разгоняет свою гвардию, и его немытые, пахнущие перегаром подданные прячутся по темным и неприметным углам, и даже Бастинда, которой закон не писан, устраивается с добытой где-то пачкой «Примы» у туалетов, подальше от депутатского зала.
Чувствует подъем и постовой Чекасов. Вместе с Полищуком и Власенко он без устали обходит все вокзальные помещения, выходит на платформы, чтобы убедиться лично – все в полном порядке.
«Внимание. Начинается посадка на скорый поезд номер три „Евгений Онегин“, следующий по маршруту Хельсинки – Москва. Поезд находится у пятой платформы, левая сторона».
– Полищук, – приказывает Чекасов, – иди к депутатскому залу, посмотри, чтобы все было чисто. А мы с Игорьком пройдемся на улицу.
Вместе с молодым «орлом» он выходит на пятую платформу – слева стоит красавец «Онегин», справа только что подошла электричка, обшарпанная и заплеванная. Чекасов окидывает внимательным взглядом толпу и тут же замечает непорядок. У входа платформу на самом видном месте преспокойно стоит лицо кавказской национальности.
– Так, – говорит Чекасов, – черножопый нам тут не нужен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Извините, я вас слушаю.
– А что тут слушать. – Костя уткнулся лицом в ладони. – Что теперь слушать, когда Марины больше нет. Конечно, я виноват. Мне не надо было отпускать ее. Но она слушать меня не хотела, разговаривала со мной, будто я превратился в животное, в слизняка. Господи, как все это глупо!
– Возможно, и глупо, а человека не стало.
Костя вспомнил свой последний разговор с женой. Он не давал ему покоя. Она намекала на что-то ужасное… На что-то такое, что не укладывалось в голове.
Неужели она, его Марина, способная часами читать наизусть стихи, занималась какими-то темными делами с его собственным дядей? Нет, нет, невозможно! Костя отогнал эту гадкую мысль.
– Но этот… убийца… – Костя поднял лицо и в упор посмотрел на следователя. Глаза у него налились кровью, и он стал похож на помешанного. – Знаете, гражданин следователь, вы лучше не устраивайте мне с ним очных ставок, потому что тогда я его задушу собственными руками. Это я вам обещаю.
– Для этого его сначала нужно найти, – ответил Дмитрий.
– Так ищите!
– Вот потому я здесь и задаю вам такие для вас несвоевременные вопросы.
Скажите, вы допускаете, что ваша жена могла познакомиться с неизвестным человеком в электричке и выйти с ним в тамбур? Не потому, что собиралась сходить на следующей остановке. Задолго до Петербурга.
– Нет. Я этого не могу представить, – покачал головой Костя.
– Тогда, может быть, это был кто-то знакомый. Вот посмотрите, вы не знаете никого, кто был бы похож на этого человека? – И с этими словами Дмитрий протянул Сорокину фоторобот.
Костя долго вглядывался в лишенные жизни черты.
– Нет, не могу вспомнить. А может быть, дело в очках? Они же закрывают пол-лица. – Он наморщил лоб. – Нет, никто в голову не приходит.
– Жаль. – Самарин спрятал фоторобот в папку. – Тогда последний вопрос.
Какой у вас оклад? Да не бойтесь, я же не из налоговой инспекции.
– Восемьсот тысяч, – пожал плечами Константин, – ну, плюс гонорары. До полутора миллионов в месяц бывает…
– Больше вопросов нет. Но, возможно, появятся в будущем. А сейчас оформим протокол.
– Константин Григорьевич, вас к телефону, – раздался за его спиной женский голос.
Самарин оглянулся. И сразу понял – это и есть Лариса. Перед ним стояло женское существо, столь откровенно и вульгарно предлагающее себя, что даже у него захватило дух.
Она вовсе не была красива. Фигура совершенно не соответствовала растиражированному идеалу 90-60-90, это было скорее 95-60-105. Короткая, «под попу», черная юбка смахивала на набедренную повязку, из-под которой устремлялись вниз обтянутые черными колготками объемистые бедра, переходящие в круглые коленки и далее в плотные икры. Таких ног не увидишь на подиуме у бесплотных моделей. В сочетании с тонкой талией и пышным бюстом (практически открытым благодаря прозрачной кружевной вставке) эти ноги говорили о животной страсти, о потной горячей постели, не имеющей ничего общего ни с любовью, ни с общностью интересов, ни с дружбой.
Лариса произвела впечатление даже на Дмитрия, и это, разумеется, не укрылось от нее. Костя Сорокин, напротив, смотрел на секретаршу своего шефа с откровенным отвращением.
– Вас Хельсинки, – повторила Лариса, – по поводу рекламы шпатлевки «Витонит».
Сорокин, извинившись, вышел. Секретарша собиралась уйти за ним, но Дмитрий остановил ее:
– Старший следователь транспортной милиции . Самарин. Расследую дело об убийстве Сорокиной. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
Лариса широко улыбнулась, будто следователь сделал ей недвусмысленное предложение.
– Пожалуйста. – Лариса качнула грудью. – А может, не сейчас? Работы много.
И что, обязательно здесь?
Она окинула взглядом высокую спортивную фигуру. Самарин производил впечатление.
– Дома, например… в неформальной обстановке? – проворковала Лариса. – Или вам, следователям, запрещено?
– Не поощряется, – спокойно смотря ей в глаза, ответил Самарин, – Как хотите.
– Значит, сейчас у вас времени не найдется.
– Никак, – ответила Лариса, – даже на минуту не могу присесть. – Она выставила вперед ногу. – Нужна главному редактору.
– Хорошо, я вас вызову в прокуратуру.
– Буду ждать, – проворковала Лариса. – До скорого!
«А ведь из-за нее погиб человек, – думал Самарин, толкая дверь „Домостроя“, – она этого даже не понимает».
В этот момент у него за спиной раздался нарочитый вздох и Ларисин голос произнес:
– Сильный и скромный. Обожаю таких.
– Ну и кто ты такой и с чем тебя едят? Чернокожий мальчик испуганно смотрел снизу вверх на трех белых дяденек-полицейских и молчал.
– Откуда ты? Страна какая? Понимаешь или нет? Гражданство есть у тебя? – сердито спрашивал капитан Жебров, инспектор по делам несовершеннолетних, которого срочно вызвали из дома.
– Ты бы еще чего спросил! Откуда он понимает про гражданство?!
– Африка? Скажи – ты из Африки?
– Afrique?.. – переспросил негритенок..
– Ну вот, хоть чего-то добились. Звать тебя как? Звать! Имя!
– Петька, да не ори ты так, думаешь, громче будешь вопить, он лучше поймет?
– Знаешь, Жебров, тогда с ним сам и разбирайся, – обиделся Селезнев. – Я чтоб помочь…
– Это еще что за диво! – воскликнул, входя в отделение, капитан Чекасов.
– Да вот черножопенький потерялся. Или нарочно бросили, – сердито махнул рукой капитан Жебров. Этого найденыша ему только не хватало, да еще на ночь глядя… Еще одна головная боль…
– Неужели бросили? – поразился Слава Поли-щук, разглядывая хорошенькую черную мордашку. – Своего ребенка…
– Господи, да они, кроме как детей делать да бананы жрать, больше ничего и не умеют, – с досадой сказал Жебров. – Знаешь, сидит узбечка и думает: «Этих детей помыть или новых нарожать?»
– Ладно, Толька, не борзей, – сказал Селезнев. Он давно должен был уйти домой, но, видя такое дело, остался. – Надо бы найти кого-нибудь, кто по-ихнему шпрехает.
– Слушай, у нас же тут этот, два института закончил, в зале ожидания прописан. – Чекасов вспомнил Леньку Косого.
– А он не того? – с сомнением спросил Жебров. – Говорить-то сможет?
– Ща проверим! – Чекасов повернулся к Власенко и Полищуку:
– В зал ожидания – быстро. Посмотрите, что и как, и доложить сюда.
Все это время, пока большие белые в полицейской форме о чем-то громко говорили, Морис тихо стоял, опустив на землю пластиковый пакет.
– А в сумке-то у него что? Ты не смотрел? – спросил Чекасов.
– Ну-ка дай сюда свою торбу. – Селезнев опустился перед негритенком на корточки.
Мальчик испуганно покосился на красное с синими прожилками лицо.
– Не бойся, не отниму. Посмотрю только – вдруг там документ какой.
Морис понял, что сопротивляться чудовищу бесполезно, и без звука отдал свое достояние.
В пакете оказалось кое-что из белья, свитер и рубашка. К вещам была приложена бумажка, на которой было коряво выведено печатными буквами:
МОРИС МАТОНГО. Писавший был не силен в русской азбуке, а потому вместо русского "Р" стояло латинское "R", а "Г" смотрело в противоположную сторону.
– Морис, значит, будешь, – прочитав записку, сказал Селезнев. – Как это по-русски-то?
На боку у Чекасова запиликала рация.
– Сорок пятый? – раздался голос Игоря Власенко. – Бомж найден, состояние умеренное. Доставлять?
– Давай!
Через несколько минут в дежурке в сопровождении Власенко и Полищука появился знаменитый Ленька Косой, которому приписывались (в прошлом, разумеется) энциклопедические знания и все возможные ученые звания и степени.
Сам Ленька (в миру Леонид Никифорович Черниговский) ничего такого не рассказывал, но и не отрицал того, что говорили о нем другие.
Он ввалился в дежурку, остановился и, покачиваясь из стороны в сторону, воззрился на негритенка. Тот невольно скорчился под пристальным взглядом.
– Ессе homo, – поведал миру результаты своих наблюдений Ленька.
Косым в прямом смысле он вовсе не был. Его прозвали так, когда он только появился на Ладожском вокзале. У него в тот период был подбит правый глаз. Глаз поправился, но кличка закрепилась. Впрочем, Ленька частенько вновь становился косым то на один, то на другой глаз, а то и на оба сразу.
– Языки знаешь? По-ихнему могешь? Давай шпарь!
– Ке-с-ке-сэ? – с важным видом изрек Косой.
– Je sais pas, – испуганно прошептал мальчик.
– Март ва а ля rap! – порывшись в памяти, сказал Леонид Никифорович.
– Mais, oui, monsieur… и la gare, – кивнул Морис.
Окружающие были страшно довольны уровнем достигнутого взаимопонимания.
– Ты спроси его, откуда он, из какой страны! – требовал Селезнев.
– Родители где? Давно он тут по вокзалу шатается? – интересовался капитан Жебров, племянник начальника отделения. – Куда ехали?
Косой подбоченился, погладил грязно-желтую бороду и наморщил лоб.
– Родители? – глубокомысленно повторил он. –Пэр, мэр, а?
– Sais pas, – грустно повторил Морис.
– Не знает. Ничего не помнит, – перевел Косой. – И сколько ходит тут, не знает. Потерял счет времени. А по-французски он не очень. Надо искать переводчика с африканского языка.
– Франсэ? – заорал он и показал на Мориса пальцем.
Тот отрицательно покачал головой:
– Non, atsi.
– Так что, господа хорошие, ищите вы переводчика с языка атси.
С этими словами Ленька Косой удалился в зал ожидания по месту прописки.
Через несколько минут над Ладожским вокзалом прозвучало объявление:
«Граждане пассажиры, владеющих французским языком или африканским языком атси просим срочно пройти в отделение милиции, расположенное на привокзальной площади».
У вокзалов свои часы пик. Это утро, когда приходят поезда дальнего следования и переполненные электрички, привозящие в Петербург на работу жителей пригородов. Часов в шесть-семь эта волна хлынет назад, а ближе к десяти вечера по вокзалу начинают сновать уезжающие в другие города.
В одиннадцать отходит фирменный поезд «Евгений Онегин», следующий по маршруту Хельсинки-Москва. Дорогой, Но комфортабельный. И потому неудивительно, что именно им предпочитают ездить в первопрестольную видные бизнесмены, общественные деятели, а также сотрудники мэрии.
Сегодня оживление царит в депутатском зале. В Москву едет сам Гнедин.
Настоящий государственный человек, непримиримый борец с коррупцией, тот, на кого уповают все демократические силы. Когда у власти такие, как Гнедмн, можно не сомневаться, что реформы не будут пробуксовывать. Этот человек контролирует все. Вот и сейчас он взял на личный контроль расследование убийства в электричке Гдов – Петербург. Поэтому все вокзальные обитатели чувствуют ответственность момента.
Потапыч разгоняет свою гвардию, и его немытые, пахнущие перегаром подданные прячутся по темным и неприметным углам, и даже Бастинда, которой закон не писан, устраивается с добытой где-то пачкой «Примы» у туалетов, подальше от депутатского зала.
Чувствует подъем и постовой Чекасов. Вместе с Полищуком и Власенко он без устали обходит все вокзальные помещения, выходит на платформы, чтобы убедиться лично – все в полном порядке.
«Внимание. Начинается посадка на скорый поезд номер три „Евгений Онегин“, следующий по маршруту Хельсинки – Москва. Поезд находится у пятой платформы, левая сторона».
– Полищук, – приказывает Чекасов, – иди к депутатскому залу, посмотри, чтобы все было чисто. А мы с Игорьком пройдемся на улицу.
Вместе с молодым «орлом» он выходит на пятую платформу – слева стоит красавец «Онегин», справа только что подошла электричка, обшарпанная и заплеванная. Чекасов окидывает внимательным взглядом толпу и тут же замечает непорядок. У входа платформу на самом видном месте преспокойно стоит лицо кавказской национальности.
– Так, – говорит Чекасов, – черножопый нам тут не нужен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62