– Повторите, что вы сказали?
– Господин Арцыбашев глух как тетерев, – шепнул своему стажеру Фалалей.
Эдмунд потянул кий из рук Арцыбашева, и растерянный писатель ретировался из бильярдной в разоренную банкетную залу.
– Итак, – возвестил Сыромясов-Элегантес, – приступаем.
Самсон издалека наблюдал за потешной игрой стройного, полнеющего, но все еще ловкого Эдмунда и неуклюжего Сыромясова: апельсины катились по сукну зигзагами и в лузу пролезали с трудом, после вталкиваний кулаком, – этим занимались хохочущие Аля и Ася. Платонов аплодировал, Мурыч шипел, Фалалей посмеивался. Едкий апельсиновый аромат наполнил бильярдную.
Когда на столе остались два фруктовых шара, Ася и Аля исчезли.
Наблюдатели столпились вокруг стола в ожидании решающих ударов.
Первым бил дон Мигель – несмотря на то что он пыхтел как паровоз и долго прилаживался для удара, – апельсин прокрутился на месте и лениво откатился вбок. Торжествующий господин Либид картинно склонился и резкими тычками загнал оба апельсина в угловые отверстия – там они и застряли. Смурной Мурыч кулачищем запихал оба шара в сетки.
– С победой Эдмунда! – послышались голоса. – Приз победителю! Шампанского сюда! Нет, водки! Качать героя!
Журналистская братия бросились к господину Либиду, и через миг изумленный Самсон увидел, как его дорожный друг взлетает к потолку. Смугло-розовое лицо победителя искажала гримаса смешанных чувств – видимо, пьяные руки не слишком бережно впивались ему в ребра.
Наконец героя водрузили на паркетную твердь.
– Приз олимпийцу! – послышались веселые девичьи голоса от двери, и в бильярдную вбежали Ася и Аля с блюдом в руках, посередине блюда лежал небольшой шар в фольге.
Девушки грациозно, кланяясь на восточный манер, приблизились к господину Либиду и протянули ему блюдо.
– Парису от Афродиты! – крикнул неожиданно Фалалей.
Раздались аплодисменты.
Господин Либид, стараясь не нарушить очарование игры, взял серебряный шар с блюда и развернул его.
– Но это не яблоко, это апельсин, – капризно надулся он.
– А у нас это будет яблоко, – пробасил Мурыч. – Вон, даже кожуры нет. Вкушайте.
– Вкушайте, вкушайте, вкушайте, – принялись скандировать хором сотрудники «Флирта».
Господин Либид бросил взгляд на Самсона, как бы извиняясь за дурацкое поведение своих собратьев, затем поднес плод к чувственному рту и откусил едва ли не половину королька.
– За любовь! За чувственную свободу! За животную страсть! – раздались беспорядочные крики.
Необычную мимику победителя расшалившиеся участники банкета приняли за продолжение пьяного спектакля.
И только Самсон, стоя сбоку, понял, что господин Либид морщится не от кислого апельсинового сока, а от более острых ощущений: глаза несчастного выкатились, щека впала, подбородок дернулся вверх и вниз. И в следующий миг господин Либид со сдавленным криком упал на паркет, из его рта потекла алая струйка, меньше всего похожая на фруктовый сок.
Глава 5
К тому времени – а было уже далеко за полночь, – когда в ресторане появился следователь-дознаватель Казанской части Тернов вместе с помощником Лапочкиным, благодаря расторопности Фалалея оповещенный молниеносно, господина Либида привели в чувство. Шустрый Фалалей обнаружил в одном из кабинетов ресторана доктора, и тот спас помощника присяжного поверенного от неминуемой смерти.
Поникшие журналисты, чувствуя себя в банкетном зале, будто в закрытой клетке, жались понуро по углам, проклинали Фалалея и подходили к Самсону с жалобами, что если бы не проклятый фельетонист, слишком много на себя берущий, они могли бы сегодня хорошо подзаработать в мелких газетенках, где редакторы из кожи лезли вон, чтобы заполучить утренний репортаж о ночном происшествии с пылу с жару. В таких газетенках иногда удавалось насшибать деньжат поболе, чем за солидный материал в журнале.
Вид банкетного зала являл собой плачевное зрелище – разоренный стол с грязными тарелками, с размазанными остатками кушаний вперемешку с окурками и горелыми спичками. Несколько фужеров и рюмок валялись под столом, смятые коробки от папирос были засунуты в кадки с роскошными пальмами.
Господин Либид покоился на банкетке, притащенной из бильярдной комнаты. Смуглое лицо приобрело пепельный оттенок, холеные усы потеряли форму, под голову ему подложили свернутую скатерть, слипшиеся пряди каштановых, с рыжинкой, волос в беспорядке разметались по белому полотну. Рядом с несчастным, в белоснежной рубахе с засученными рукавами и белой жилетке, сидел доктор, фрак его кособоко висел на спинке стула. Время от времени хмурый эскулап бережно переворачивал льняную салфетку с куском льда, приложенную к горлу больного. Огромный запас целебного льда стоял у его ног в серебряном ведерке для шампанского.
– Следователь-дознаватель Казанской части Павел Миронович Тернов, – представился молодой, едва ли достигший тридцати лет, блондин в новеньком мундире судебного ведомства. За спиной его топтались помощник в темно-зеленом сюртуке, околоточный и метрдотель. – Рассказывайте, что произошло.
Вперед выступил Фалалей Черепанов.
– Господин Эдмунд Либид как автор журнала «Флирт» принимал участие в банкете. Мы немного перебрали, ну и стали играть в бильярд. Апельсинами. Затем Эдмунд надкусил апельсин и упал, из горла у него потекла кровь. Я призвал на помощь доктора.
– Вы доктор? – Тернов обратил взыскующий взор к лекарю.
– Частнопрактикующий врач Габрович, – басовито отозвался тот. – Горловое кровотечение. Вызвано колющим предметом. Причина травмы извлечена. Вот.
Он достал из жилетного карманчика носовой платок, развернул его и протянул дознавателю.
Тот осторожно принял вещественное доказательство, повертел и осторожно положил на край стола, где рядом со сдвинутой посудой уже пристроился с бумагами и пером Лапочкин.
– Что это? – спросил Тернов.
– Игла. Обломок металлического шприца.
– Как он попал в апельсин?
Доктор пожал плечами и отвернулся, чтобы сменить салфетку со льдом.
– Может ли пострадавший говорить?
– В ближайшие часы – вряд ли, – пробурчал доктор, – боюсь отека горла и асфиксии.
Тернов распорядился, чтобы все присутствовавшие продиктовали его помощнику свои фамилии, адреса и места службы, а сам двинулся вокруг стола. Он шествовал, заложив руки за спину, и время от времени бросал короткие взгляды на притихших гуляк – он знал, что его фигура превосходно смотрится в казенной форме. Кроме того, на нем были новые, хорошо вычищенные штиблеты. Щеки его, прекрасно выбритые утром, розовели, оттеняемые впервые строщенной аккуратной округлой бородкой, придававшей ему необходимую солидность. Давая возможность свидетелям несчастного случая полюбоваться собой, Тернов стремился снять с них напряжение, а особенно с двух милых барышень. Он ведь не сатрап какой-нибудь, а служитель закона, представитель новой прогрессивной поросли. Он знал, что в зале много журналистов – и в глубине души побаивался, не дай Бог им не угодить – пропишут такими красками!
Тернов остановился и как можно мягче сказал:
– Уважаемые дамы и господа! Прошу всех присаживаться. В ногах правды нет. После соблюдения минимальных формальностей всех отпустят по домам. Кто желает сообщить дознанию что-нибудь важное, прошу не стесняться.
Помявшись, вперед выступил жеманный театральный обозреватель. Блестящие глаза его едва ли не с обожанием смотрели на Тернова.
– Я Модест Терентьевич Синеоков, золотое перо «Флирта». – Обозреватель шаркнул стройной ногой, изобразив нечто среднее между балетным па и книксеном. – Записывайте. Я не исключаю того, что иголку загнал в апельсин сам потерпевший. Он морфинист, я знаю. Мог сам, вводя шприцом дозу, нечаянно обломать иглу.
– Господин Черепанов, – обернулся дознаватель к Фалалею, – вам известно, что пострадавший принимает морфий?
– Такой информацией не располагаю, – поморщился Фалалей с досадой, – господин Либид в редакции редкий гость. Вращается в основном в политических кругах.
– Где вы были в момент несчастного случая? – Тернов обернулся к жеманнику.
– Как где? – изумился Модест Терентьевич. – Там же, где и все остальные.
– Здесь он был, в банкетной зале! Он в бильярдную не ходил! – выкрикнула Аля.
– Минуточку, – остановил ее Тернов. – Рассказывайте поподробнее.
– Не слушайте вы ее, господин Тернов, – по-женски взвизгнул театральный рецензент. – Она сама и ее подруга-мымра подсунули несчастному Эдмунду апельсин. Еще придуривалась, Парисом его называла, актриса погорелого театра. Да они обе не стоят мизинца Афродиты.
– Погодите, – Тернов властным жестом отстранил Синеокова, – погодите. Барышня, ваше имя?
– Алевтина Петровна Крынкина.
– Это правда, Алевтина Петровна? Апельсин принесли вы?
– Правда, господин Тернов, – ответила Аля, бросая злобные взгляды на Синеокова, – мы с Асей вышли из бильярдной, хотели найти что-нибудь для приза победителю. Но на столе ничего подходящего не было. Только между двух бутылок шампанского лежал апельсин. Мы его очистили ножом, обернули фольгой от шоколадных конфет и положили на тарелку. Вот и все. Шприцов у нас не было и нет. Можете хоть весь зал обыскать. А если хотите, то и нас – я готова раздеться при свидетелях. А этот… этот… этот… он женщин ненавидит, вот и лжет…
В голосе ее послышались слезы.
– А кто в то время еще был здесь, в банкетном зале? – спросил Тернов.
– Вот этот противный Синеоков и был, – Аля топнула ногой, – а еще господин Лиркин, вон он спит в кресле, напился. И еще господин Арцыбашев.
– О! – живо откликнулся Тернов. – Неужели сам Арцыбашев?
– Он и сейчас здесь, – подсказал Фалалей. – Михаил Петрович!
Подталкиваемый Фалалеем, Арцыбашев нерешительно двинулся вперед. Подойдя к Тернову, он приложил ладонь к ушной раковине и глухо спросил:
– Извините, я не расслышал, что вы сказали?
Тернов растерянно обернулся к Фалалею – нет, не таким представлял он себе автора бессмертного эротического романа «Санин».
– Я имею честь беседовать с самим Арцыбашевым?
– Да-да, с самим, – закивал писатель, скользя отсутствующим взглядом по Тернову, светлые глаза гениального романиста казались невинными.
– Вы видели апельсин? – спросил нерешительно Тернов.
– Да-да, апельсины были, – писатель затряс головой. – Но их унесли в бильярдную. Полагаю, они все в лузах.
– Да отпустите вы его, – подал внезапно голос Мурыч, – и так человек несчастный. Плохо видит, плохо слышит. Все, кроме зова любви… Да и эта мегера обсчитывает его безбожно.
– Какая мегера? – удивился Тернов.
– Так могу ли я идти? – нервно выкрикнул Синеоков.
– Идите, идите, – разрешил дознаватель, – и проводите нашего великого писателя.
Синеоков и Арцыбашев удалились под завистливыми взглядами коллег.
Тернов обернулся к Мурычу.
– О какой мегере идет речь?
Мурыч, отирая платком бритую макушку, приблизился вплотную к дознавателю.
– Я говорю об этой акуле, – процедил он, – она нас всех поедом ест. И девчонок тоже. Они не такие дуры, чтобы иголки в апельсины засовывать. Да узнай об иголке эта разбойница, за своего любимчика самолично отгрызла бы им головы. Впрочем, могла отомстить и любовнику за то, что ее бросил.
– Я ничего не понял, – признался тушующийся Тернов. – Голубчик, постарайтесь излагать ваши мысли внятно. Кто – акула? Кто – любовник?
– Акула – наша редакторша госпожа Май. Вы себе не представляете, на что она способна! Я сегодня утром собственными руками чуть ее не удушил – такую пакость мне преподнесла. Изуродовала мое лучшее детище! Оторвала ему руки или ноги!
– Стойте, стойте! – Тернов не на шутку испугался. – Кого она изуродовала?
– Я говорю о моем репортаже, эта злыдня выкинула из него две самые лучшие строки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38