Коли это произойдет, то надо выговорить себе максимальную выгоду. Следует добиться твердых гарантий, что в случае выигрыша партии власти на выборах ему тоже дадут право отрезать от пирога кусок по выбору.
Носенко уловил, что интерес банкира к его словам изменился, и усилил нажим.
— Я пригласил вас как одного из наиболее влиятельных людей в крае, чтобы выслушать ваше мнение и получить совет…
Бергман улыбнулся, показывая, что мало верит в сказанное и воспринимает его только как комплимент.
— Не надо мне льстить, Игнатий Терентьевич. Я не способен давать советы. Мне их самому дают. Я только принимаю окончательные решения. Это вы, политические деятели, не знаете сомнений. Я же просто тону в них. Банковские и биржевые курсы. Рейтинги. Предполагаемые фьючерсные проценты…
«Ну, пес, — подумал Носенко с завистью, — вроде и зубы не скалит, а так и норовит укусить». Однако изобразил улыбку понимания.
— Без вас и вашей головы всем советникам, которые толпятся вокруг, — грош цена. Знаем мы, как вы не берете шашки в руки…
Улыбнулся и Бергман. Они поняли друг друга.
— Давайте так, Игнатий Терентьевич. Со мной следует говорить прямо. Я понимаю, что вас гложет и что мы все можем потерять в случае перемены власти и политического курса. Поэтому откройте карты и бросьте их на стол.
— С вами легко говорить, — признался губернатор.
— Но выпросить у меня что-то не так легко, — отрезал Бергман.
Носенко засмеялся.
— Восхищаюсь вашей проницательностью. Этого я не могу сказать о тех, с кем уже беседовал до вас.
Бергман и на этот раз лести не принял.
— Мне кажется, ваши собеседники догадались о сути разговора, который предстоял, значительно раньше меня. Но они более робки в принятии решений. А я говорю «да» или «нет» без стеснения. И решений не меняю. Все зависит от условий, на которых просят деньги. Так что берите быка за рога.
«Ну, сукин сын, — подумал губернатор восхищенно, — он уже торгуется. И, конечно, предварит мои условия своими».
— Что ж, перейду к делу. Предвыборная кампания испытывает финансовые затруднения. Концерты, разъезды доверенных лиц, телевизионное время… Короче, два фактора могут определить успех: это деньги и ещё раз деньги. Так сказать, они смазка и горючее политической машины. Помочь в обретении денег нам может только частный капитал.
— Называйте цифру.
Даже сейчас такая хватка шокировала Носенко, но он умел принимать правила игры на чужом поле и никогда не пугался, если в них появлялось нечто новое, неожиданное.
— Три миллиона. Это тот дефицит, который нас заедает в настоящий момент.
— Если вы имеете в виду доллары, то я скажу: не хо-хо!
— Рубли в дело я бы вложил свои.
Губернатор выдвинул ящик стола, достал оттуда и бросил на стол толстую пачку банкнот, упакованных в прозрачную пленку.
Бергман понимающе кивнул.
— Должен заметить, — продолжил Носенко, — обращение к вам не моя блажь.
— Что вы имеете в виду?
— Переговорить с вами мне посоветовали из Кремля. Вы, кажется, с кем-то из близких к президенту людей учились в Плехановском?
— Может быть.
Бергман знал всех однокашников ныне близких к президенту, но открываться перед губернатором не видел причин.
— Откровенность за откровенность, господин губернатор.
Носенко поморщился. Он считал, что после разговора, который у них состоялся, уже следовало переходить на «ты», а Бергман вдруг выбрасывает на кон официальное «господин губернатор».
— Корнелий Иосифович! Ну зачем так?
— Игнатий Терентьевич, я повторяю, откровенность за откровенность.
— Да, да, конечно.
— Деньги не делаются из воздуха. Если любая бумажка, будь то доллар, фунт стерлингов, даже рубль, лежит только на одной чаше весов, на другой обязательно должны находиться материальные ценности. Вес бумажного доллара — ноль целых одна десятая грамма. Однако, чтобы её уравновесить по нынешним ценам, потребуется два литра молока. Что-то около двух килограммов. Вы понимаете?
Носенко помрачнел. Он понимал и знал, о чем ему могут сказать.
— Вы отступили от собственного правила, Корнелий Иосифович, выставлять условия прямо. Молоко, масло…
— Нет уж, Игнатий Терентьевич, позвольте мне попеть соловьем. Три миллиона стоят серьезного обсуждения. Трепаться о женщинах, о рыбалке ещё допустимо, но не о такой сумме. Это не доллар и не два литра молока…
— Я понял, — губернатор вздохнул опечаленно, — говорите.
— Один миллион, который я передам в ваш фонд, должен быть обусловлен взаимными обязательствами.
— Согласен.
— Вы сказали, что деньги пойдут служению существующей ныне власти. Это прекрасно. Но именно эта власть сегодня должна приостановить бесчинства, которые вокруг моей семьи творят её же органы.
— Первый раз слышу. Кто именно? По каким причинам?
— Именно служба безопасности. В первый раз слышите потому, что эта контора не считает нужным ставить вас в известность о том, что делает и что собирается делать дальше на вверенной вашей власти территории.
Носенко встал из-за стола, молча прошелся по кабинету, остановился у карты России, занимавшей всю стену. Бергман наблюдал за ним с улыбкой: ишь ты, ловкач! Просить безвозмездно в долг, да и то не больше доллара, можно только у соседа-интеллигента, который три месяца не получал зарплаты, но отдаст последнее, чтобы не выглядеть нищенствующим и жадным. Спросил, придав вопросу оттенок озабоченности:
— Когда вам нужны деньги?
Носенко снова несколько оживился.
— Два дня назад, вчера и уж тем более завтра. Но три миллиона.
— Звоните в Москву, Игнатий Терентьевич. Можете сообщить: миллион вам Бергман даст. Через час, через другой, завтра, послезавтра… Короче, я подпишу чек, как только вы поставите службу безопасности на место.
— Я прямо сейчас при вас позвоню начальнику управления по краю полковнику Куприянову.
Носенко решительно шагнул к столу, на котором стояла батарея телефонов цвета слоновой кости.
— А вот этого не надо, Игнатий Терентьевич. Куприянов — пешка. Лучше, если кирпич на его голову упадет сверху. Кто его подтолкнул, пострадавшему знать не обязательно.
— Он все равно догадается.
— Это уже его проблемы. Догадка и знание — вещи разные.
— Хорошо, скажите коротко, в чем все-таки дело?
— У фирмы «Ферэкс» для отправки в Китай приготовлен груз металла. Буду до конца откровенным. Фирма принадлежит моему брату Давиду. Железо, как бы это помягче сказать, оформлено не со всей тщательностью. Примерно так же, как мы оформим передачу вам оговоренной суммы. Уверен, вы откажетесь подписать какой-либо документ. Верно? Теперь представьте, если найдутся желающие завертеть вокруг этого уголовное дело. Мой брат — полковник запаса. Заслуженный человек. Был начальником арсенала. Там произошло происшествие…
— Вы о взрыве? Я в курсе.
— Теперь подумайте, на что способны чекисты, если захотят удар молнии обратить в акт диверсии, заведут дело и станут доказывать, будто обнаружили настоящих виновных. Брат мой ушел из армии год назад. И вот теперь вокруг него плетут заговор. Он потребовался, поскольку нынешнего начальника арсенала убили. Для чекистов все перевернуть — дело плевое. Поверьте, у них материалов на каждого из нас столько, что хватит лет на пятнадцать каждому. Если запачкают моего брата, это брызгами заденет высоких генералов в Москве. Надо ли доказывать, на чью мельницу будут лить воду те, кому выгодно опорочить нашу молодую демократическую армию. Поэтому с нашими пинкертонами говорить следует предельно круто. Им в лоб надо сказать, что либо заткнитесь, ребята, либо вас самих посадим.
— Хорошо, я свяжусь с Москвой. Прямо при вас.
Бергман встал, поправил узел галстука, таким же ловким движением пригладил все ещё буйные волосы.
— Нет уж, Игнатий Терентьевич, увольте. — И тут же пояснил свое решение: — С Москвой у вас могут быть свои отношения, в них есть какие-то нюансы, тонкости. Поэтому мне ни к чему становиться свидетелем этого разговора.
Носенко в который раз за время их беседы подумал: «Умный пес. И деликатный». И внутренне вздохнул с облегчением. Разговоры с Москвой у него всякий раз складывались по-разному. Иногда какая-нибудь жопа, едва усевшись в кремлевское чиновничье кресло, начинала говорить с губернаторами через оттопыренную губу, и это оставляло в душе неприятный осадок. Порой случалось, что собеседник, ещё не выслушав, начинал излагать свои указания и требования, которые губернатор должен был воплотить в жизнь, поскольку доклада об успехах ждет сам президент. И, наконец, наиболее неприятный вариант, а на него Носенко нарывался уже несколько раз, когда с номера хорошо знакомого и нужного человека отвечал чужой холодный голос: «Вам Григория Матвеевича? А вы уверены, что он здесь работает?» И становилось ясно: могучего союзника уже сожрали, схряпали, изжевали и выплюнули. Хруст жующих челюстей никогда не стихал и никогда не стихнет в коридорах власти.
Носенко и Бергман прекрасно знали, что, если речь идет о сохранении уже завоеванного, нет таких ограничений, на которые нельзя наплевать. Выигрывает тот, кто лучше понимает свою выгоду и умеет её отстоять.
— Тому, что местные мудозвоны отвяжутся от вашего брата, — Носенко говорил с непоколебимой уверенностью, — я даю гарантию. Но это при условии, что мы выиграем.
— За чем же дело?
Бергман знал, что миллионом он от губернатора не отделается, но нужно, чтобы о каждой уступке Носенко просил. Конечно, свое унижение политики помнят долго и стараются избавиться от союзников и даже верных псов, которых о чем-то просили, однако это правило не относится к деньгам. В деньгах политик никогда не перестает нуждаться. Брать и держать человека за горло лучше всего в нужде. Это и предстояло сделать сейчас с губернатором.
— Вы сомневаетесь в успехе президента на выборах?
— Мало сказать сомневаюсь. Я боюсь этого, если говорить откровенно. Мы проиграем, если не встанем на уши и не сделаем всего, чтобы при любом раскладе голосов верх был наш. Обеспечить это можно только деньгами. А вы, Корнелий Иосифович, говорите об одном миллионе, словно собираетесь откупиться.
Бергман нахмурился, укоризненно покачал головой.
— Не ожидал такого обвинения! Можно подумать, будто я в поисках выгоды одной рукой даю деньги партии власти, другой — коммунистам.
— Не отвлекайтесь от темы, Корнелий Иосифович. Деньги нужны как воздух.
«А он политик, — подумал о Носенко Бергман, — жесткий, деловой, целеустремленный. Такой будет держаться за власть до последнего. В нем нет демократических соплей, и он их не размазывает по щекам».
— Игнатий Терентьевич, вы были коммунистом?
— Вас интересует, менял ли я взгляды? — Губернатор опять уловил главное в вопросе банкира. — Нет, не пугайтесь. Хотя в партии я состоял. В приисковой, старательской. Находил и мыл золото. Поэтому могу заверить: делать деньги умею, но никогда не думал о том, чтобы их разделить и всех сделать счастливыми. Вас это интересовало?
— Примерно. Поэтому вы меня поймете. Я готов вложить в дело ещё миллион.
— На каких условиях? — Носенко лукаво прищурился. Теперь он знал, как вести разговор с Бергманом.
— Пустяки. Вы делаете «Вабанк» уполномоченным. Если точнее, переводите бюджетные платежи на наши счета.
Носенко задумался. «Востокинвест», который уже давно прокручивал бюджетные деньги, выглядел в этих делах куда пассивней, нежели «Вабанк». Может, стоило сыграть в эту игру?
— Все сразу перевести на вас очень трудно. Можно говорить о половине.
— Вы полагаете, что после такого обещания я не сокращу взнос?
— Корнелий Иосифович! Помилуй бог!
Бергман пожал плечами и посмотрел на часы: мол, дело ваше.
— Хорошо. Давайте так. На вас я перекину половину бюджета. Кроме того, у меня есть возможность перевести на «Вабанк» все операции по игровому бизнесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Носенко уловил, что интерес банкира к его словам изменился, и усилил нажим.
— Я пригласил вас как одного из наиболее влиятельных людей в крае, чтобы выслушать ваше мнение и получить совет…
Бергман улыбнулся, показывая, что мало верит в сказанное и воспринимает его только как комплимент.
— Не надо мне льстить, Игнатий Терентьевич. Я не способен давать советы. Мне их самому дают. Я только принимаю окончательные решения. Это вы, политические деятели, не знаете сомнений. Я же просто тону в них. Банковские и биржевые курсы. Рейтинги. Предполагаемые фьючерсные проценты…
«Ну, пес, — подумал Носенко с завистью, — вроде и зубы не скалит, а так и норовит укусить». Однако изобразил улыбку понимания.
— Без вас и вашей головы всем советникам, которые толпятся вокруг, — грош цена. Знаем мы, как вы не берете шашки в руки…
Улыбнулся и Бергман. Они поняли друг друга.
— Давайте так, Игнатий Терентьевич. Со мной следует говорить прямо. Я понимаю, что вас гложет и что мы все можем потерять в случае перемены власти и политического курса. Поэтому откройте карты и бросьте их на стол.
— С вами легко говорить, — признался губернатор.
— Но выпросить у меня что-то не так легко, — отрезал Бергман.
Носенко засмеялся.
— Восхищаюсь вашей проницательностью. Этого я не могу сказать о тех, с кем уже беседовал до вас.
Бергман и на этот раз лести не принял.
— Мне кажется, ваши собеседники догадались о сути разговора, который предстоял, значительно раньше меня. Но они более робки в принятии решений. А я говорю «да» или «нет» без стеснения. И решений не меняю. Все зависит от условий, на которых просят деньги. Так что берите быка за рога.
«Ну, сукин сын, — подумал губернатор восхищенно, — он уже торгуется. И, конечно, предварит мои условия своими».
— Что ж, перейду к делу. Предвыборная кампания испытывает финансовые затруднения. Концерты, разъезды доверенных лиц, телевизионное время… Короче, два фактора могут определить успех: это деньги и ещё раз деньги. Так сказать, они смазка и горючее политической машины. Помочь в обретении денег нам может только частный капитал.
— Называйте цифру.
Даже сейчас такая хватка шокировала Носенко, но он умел принимать правила игры на чужом поле и никогда не пугался, если в них появлялось нечто новое, неожиданное.
— Три миллиона. Это тот дефицит, который нас заедает в настоящий момент.
— Если вы имеете в виду доллары, то я скажу: не хо-хо!
— Рубли в дело я бы вложил свои.
Губернатор выдвинул ящик стола, достал оттуда и бросил на стол толстую пачку банкнот, упакованных в прозрачную пленку.
Бергман понимающе кивнул.
— Должен заметить, — продолжил Носенко, — обращение к вам не моя блажь.
— Что вы имеете в виду?
— Переговорить с вами мне посоветовали из Кремля. Вы, кажется, с кем-то из близких к президенту людей учились в Плехановском?
— Может быть.
Бергман знал всех однокашников ныне близких к президенту, но открываться перед губернатором не видел причин.
— Откровенность за откровенность, господин губернатор.
Носенко поморщился. Он считал, что после разговора, который у них состоялся, уже следовало переходить на «ты», а Бергман вдруг выбрасывает на кон официальное «господин губернатор».
— Корнелий Иосифович! Ну зачем так?
— Игнатий Терентьевич, я повторяю, откровенность за откровенность.
— Да, да, конечно.
— Деньги не делаются из воздуха. Если любая бумажка, будь то доллар, фунт стерлингов, даже рубль, лежит только на одной чаше весов, на другой обязательно должны находиться материальные ценности. Вес бумажного доллара — ноль целых одна десятая грамма. Однако, чтобы её уравновесить по нынешним ценам, потребуется два литра молока. Что-то около двух килограммов. Вы понимаете?
Носенко помрачнел. Он понимал и знал, о чем ему могут сказать.
— Вы отступили от собственного правила, Корнелий Иосифович, выставлять условия прямо. Молоко, масло…
— Нет уж, Игнатий Терентьевич, позвольте мне попеть соловьем. Три миллиона стоят серьезного обсуждения. Трепаться о женщинах, о рыбалке ещё допустимо, но не о такой сумме. Это не доллар и не два литра молока…
— Я понял, — губернатор вздохнул опечаленно, — говорите.
— Один миллион, который я передам в ваш фонд, должен быть обусловлен взаимными обязательствами.
— Согласен.
— Вы сказали, что деньги пойдут служению существующей ныне власти. Это прекрасно. Но именно эта власть сегодня должна приостановить бесчинства, которые вокруг моей семьи творят её же органы.
— Первый раз слышу. Кто именно? По каким причинам?
— Именно служба безопасности. В первый раз слышите потому, что эта контора не считает нужным ставить вас в известность о том, что делает и что собирается делать дальше на вверенной вашей власти территории.
Носенко встал из-за стола, молча прошелся по кабинету, остановился у карты России, занимавшей всю стену. Бергман наблюдал за ним с улыбкой: ишь ты, ловкач! Просить безвозмездно в долг, да и то не больше доллара, можно только у соседа-интеллигента, который три месяца не получал зарплаты, но отдаст последнее, чтобы не выглядеть нищенствующим и жадным. Спросил, придав вопросу оттенок озабоченности:
— Когда вам нужны деньги?
Носенко снова несколько оживился.
— Два дня назад, вчера и уж тем более завтра. Но три миллиона.
— Звоните в Москву, Игнатий Терентьевич. Можете сообщить: миллион вам Бергман даст. Через час, через другой, завтра, послезавтра… Короче, я подпишу чек, как только вы поставите службу безопасности на место.
— Я прямо сейчас при вас позвоню начальнику управления по краю полковнику Куприянову.
Носенко решительно шагнул к столу, на котором стояла батарея телефонов цвета слоновой кости.
— А вот этого не надо, Игнатий Терентьевич. Куприянов — пешка. Лучше, если кирпич на его голову упадет сверху. Кто его подтолкнул, пострадавшему знать не обязательно.
— Он все равно догадается.
— Это уже его проблемы. Догадка и знание — вещи разные.
— Хорошо, скажите коротко, в чем все-таки дело?
— У фирмы «Ферэкс» для отправки в Китай приготовлен груз металла. Буду до конца откровенным. Фирма принадлежит моему брату Давиду. Железо, как бы это помягче сказать, оформлено не со всей тщательностью. Примерно так же, как мы оформим передачу вам оговоренной суммы. Уверен, вы откажетесь подписать какой-либо документ. Верно? Теперь представьте, если найдутся желающие завертеть вокруг этого уголовное дело. Мой брат — полковник запаса. Заслуженный человек. Был начальником арсенала. Там произошло происшествие…
— Вы о взрыве? Я в курсе.
— Теперь подумайте, на что способны чекисты, если захотят удар молнии обратить в акт диверсии, заведут дело и станут доказывать, будто обнаружили настоящих виновных. Брат мой ушел из армии год назад. И вот теперь вокруг него плетут заговор. Он потребовался, поскольку нынешнего начальника арсенала убили. Для чекистов все перевернуть — дело плевое. Поверьте, у них материалов на каждого из нас столько, что хватит лет на пятнадцать каждому. Если запачкают моего брата, это брызгами заденет высоких генералов в Москве. Надо ли доказывать, на чью мельницу будут лить воду те, кому выгодно опорочить нашу молодую демократическую армию. Поэтому с нашими пинкертонами говорить следует предельно круто. Им в лоб надо сказать, что либо заткнитесь, ребята, либо вас самих посадим.
— Хорошо, я свяжусь с Москвой. Прямо при вас.
Бергман встал, поправил узел галстука, таким же ловким движением пригладил все ещё буйные волосы.
— Нет уж, Игнатий Терентьевич, увольте. — И тут же пояснил свое решение: — С Москвой у вас могут быть свои отношения, в них есть какие-то нюансы, тонкости. Поэтому мне ни к чему становиться свидетелем этого разговора.
Носенко в который раз за время их беседы подумал: «Умный пес. И деликатный». И внутренне вздохнул с облегчением. Разговоры с Москвой у него всякий раз складывались по-разному. Иногда какая-нибудь жопа, едва усевшись в кремлевское чиновничье кресло, начинала говорить с губернаторами через оттопыренную губу, и это оставляло в душе неприятный осадок. Порой случалось, что собеседник, ещё не выслушав, начинал излагать свои указания и требования, которые губернатор должен был воплотить в жизнь, поскольку доклада об успехах ждет сам президент. И, наконец, наиболее неприятный вариант, а на него Носенко нарывался уже несколько раз, когда с номера хорошо знакомого и нужного человека отвечал чужой холодный голос: «Вам Григория Матвеевича? А вы уверены, что он здесь работает?» И становилось ясно: могучего союзника уже сожрали, схряпали, изжевали и выплюнули. Хруст жующих челюстей никогда не стихал и никогда не стихнет в коридорах власти.
Носенко и Бергман прекрасно знали, что, если речь идет о сохранении уже завоеванного, нет таких ограничений, на которые нельзя наплевать. Выигрывает тот, кто лучше понимает свою выгоду и умеет её отстоять.
— Тому, что местные мудозвоны отвяжутся от вашего брата, — Носенко говорил с непоколебимой уверенностью, — я даю гарантию. Но это при условии, что мы выиграем.
— За чем же дело?
Бергман знал, что миллионом он от губернатора не отделается, но нужно, чтобы о каждой уступке Носенко просил. Конечно, свое унижение политики помнят долго и стараются избавиться от союзников и даже верных псов, которых о чем-то просили, однако это правило не относится к деньгам. В деньгах политик никогда не перестает нуждаться. Брать и держать человека за горло лучше всего в нужде. Это и предстояло сделать сейчас с губернатором.
— Вы сомневаетесь в успехе президента на выборах?
— Мало сказать сомневаюсь. Я боюсь этого, если говорить откровенно. Мы проиграем, если не встанем на уши и не сделаем всего, чтобы при любом раскладе голосов верх был наш. Обеспечить это можно только деньгами. А вы, Корнелий Иосифович, говорите об одном миллионе, словно собираетесь откупиться.
Бергман нахмурился, укоризненно покачал головой.
— Не ожидал такого обвинения! Можно подумать, будто я в поисках выгоды одной рукой даю деньги партии власти, другой — коммунистам.
— Не отвлекайтесь от темы, Корнелий Иосифович. Деньги нужны как воздух.
«А он политик, — подумал о Носенко Бергман, — жесткий, деловой, целеустремленный. Такой будет держаться за власть до последнего. В нем нет демократических соплей, и он их не размазывает по щекам».
— Игнатий Терентьевич, вы были коммунистом?
— Вас интересует, менял ли я взгляды? — Губернатор опять уловил главное в вопросе банкира. — Нет, не пугайтесь. Хотя в партии я состоял. В приисковой, старательской. Находил и мыл золото. Поэтому могу заверить: делать деньги умею, но никогда не думал о том, чтобы их разделить и всех сделать счастливыми. Вас это интересовало?
— Примерно. Поэтому вы меня поймете. Я готов вложить в дело ещё миллион.
— На каких условиях? — Носенко лукаво прищурился. Теперь он знал, как вести разговор с Бергманом.
— Пустяки. Вы делаете «Вабанк» уполномоченным. Если точнее, переводите бюджетные платежи на наши счета.
Носенко задумался. «Востокинвест», который уже давно прокручивал бюджетные деньги, выглядел в этих делах куда пассивней, нежели «Вабанк». Может, стоило сыграть в эту игру?
— Все сразу перевести на вас очень трудно. Можно говорить о половине.
— Вы полагаете, что после такого обещания я не сокращу взнос?
— Корнелий Иосифович! Помилуй бог!
Бергман пожал плечами и посмотрел на часы: мол, дело ваше.
— Хорошо. Давайте так. На вас я перекину половину бюджета. Кроме того, у меня есть возможность перевести на «Вабанк» все операции по игровому бизнесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45