У нас с Натальей первая брачная ночь уже позади, вторая ничего не прибавит и не убавит… Все, побежал, опаздываю!
Проводив сына, Клавдия включила пылесос, намочила тряпку и принялась за работу. Руки заняты привычным делом, голова — тревожными мыслями. Изредка поглядывает на портрет мужа — будто советуется с ним.
К шести вечера квартира блестит. На красивой скатерти — изящная ваза со скромным букетиком. Остальное — в посудном шкафу и холодильнике — достать и снарядить праздничный стол — дело несколких минут.
В начале седьмого женщина сняла синий рабочий халат, заменила его на старомодное платьице с рюшами и оборками — оно куплено Семенкой в военторге Ковыльского гарнизона.
Без четверти семь — молчание. Вдруг звонок в дверях либо неисправен, либо в очередной раз отключили электричество. Клавдия проверила — работает. Значит, задерживаются молодые.
Ожидание становится нетерпимым, не помогают ни попытки успокоиться, ни валокордин, ни валерьянка. Неужели что-то произошло? Девчонка может передумать, а Карп, как все влюбленые мужики, выполнит любое желание невесты. Или Кочерыгин-дед, услышав фамилию жениха передумал и запретил внучке встречаться с ним? Если хорошенько подумать и взвесить — вполне возможный вариант.
Без пятнадцати восемь не выдержала — накинула плащ, повязала голову косынкой и спустилась в холл. Минут десять колебалась, решая выйти на улицу или подождать около лията. В конце концов, решилась — вышла под навес, венчающий вход в подъезд.
Добрых полчаса простояла, мысленно репетируя разговор с будущей невесткой. До конца додумать не успела. От автобусной остановки к дому идут трое — два мужчины и девушка. Карпа она узнала сразу — о чем-то рассказывает, смеется, жестикулирует. Рядом с ним толстушка… А третий — кто? Юркий, щуплый старикашка, подвижный, будто разлитая ртуть.
— Мама, ты почему на улице? Ключ забыла дома, да?
Признаться — дожидается не хочется.
— Решила подышать свежим воздухом.
Толстушка сморщила крохотный носик, насмешливо улыбнулась. Дескать, разве это воздух — противная сырость, промозглый ветер продувает насквозь. Наверняка ожидали драгоценного сыночка. Но вслух ничего не сказала.
Вошли в подъезд, остановились возле занятого лифта.
— Придется знакомиться на нейтралке, — высокопарно произнес Карп. —
Это — Наташенька, моя будущея жена. А это — Николай Терентьевич Кочерыгин, ее дедушка. Познакомьтесь с моей мамой — Видова Клавдия Ивановна.
Подумать только, на полдороге в Остапино появляется Фоменко, не успела добраться до Кочерыгина — он тут как тут! Хорошо это или плохо?
Старикашка изогнулся и неожиданно приложился мокрыми губами к протянутой для рукопожатия ручке женщины. Так неожиданно, что Клавдия вздрогнула и подалась назад.
— Никогда бы не подумал, что мать жениха Наташеньки такая молодая женщина, — визгливым голосом выдал он прицельный комплимент. — Сестра — да, тетя — может быть, но только не родительница!
Карп засмеялся, девчонка покривилась. Видимо, кавалерский комплимент деда пришелся ей не по вкусу.
Усадив гостей в гостиной, Клавдия опоясалась новым передником и принялась накрывать на стол. Наталья уединилась с Карпом на диване, бесстыдно, не обращая внимание на деда, стала обцеловывать лицо парня.
Кочерыгин садиться не стал — запрыгал по комнате. Покачивая полулысой головой, погладил хрустальную вазу. Будто приценился. Изучил старенький телевизор, осуждающе пожевал губами. И надолго застрял возле комода с портретом комбата.
Неужели узнал своего убитого командира? Клавдия остановилась в дверях, прижала ладонью сердце. Если узнал, значит служили вместе, значит, тогда на поле…
— Муж? — тихо спросил гость хозяйку. — Бравый мужчина, красивый. Убит или — болезнь?
На остром личике — соболезнующая гримаска. Так притворяться невозможно, дед Натальи — обычный однофамилец красноармейца Кочерыгина.
И все же…
— Погиб на фронте… Вы тоже воевали?
— Тогда вся страна сражалась, — с патриотическим пафосом воскликнул Кочерыгин. Выпятил цыплячью грудь, задрал голову. — Могу представиться: старшина первой статьи Северного флота. Медалей не ношу — на груди не помещаются, а носить на пузе — зазорно. Врать не стану, Героя не присвоили, но дружки-приятели считают зря. Потому-что в таких переделках довелось побывать, — приснятся ночью — аж подскакиваешь… Помню высадку десанта…
И полились обильным бурным потоком воспоминания фронтовика. Чего только не намешано! Добрая половина, наверняка, чистейшая фантазия. Вдова не решалась прервать разговорчивого ветерана, уйти не позволяло невесть от кого полученное интеллигентное воспитание.
— Дедуля, перестань хвалиться — слушать тошно, — оторвалась от жениха Наташка. — Ты мешаешь хозяйке!
— Простите, ради Бога, старого ворчуна, — повинно склонил блестящую лысину бывший старшина первой статьи. — Я, действительно, разболтался.
Напряженность сменилась слабостью. Укрывшись в кухне, Клавдия в изнеможении опустилась на табуретку. Вторая неудача доконала ее. Даже мелькнула мысль прекратить бесплодные поиски убийцы, положиться на Божье наказание, которое обязательно настигнет нелюдя.
Появилась эта иысль, скользнула в сознании и исчезла. Не оставила ни радости, ни горечи. Вместо нее закружились другие.
Нет, она не отступит! Кто на очереди? Яковлев. Ежели знакомство с ним ничего не даст — останется один Прошка. Орловский Кочерыгин выпал из сознания, будто он — обычное повторение московского…
Глава 21
«… случайно судьба свела меня с бывшим начальником районного уголовного розыска, который обслуживал и деревню Горелково. Сопоставил я его воспоминания с откровениями Марка. Получилась довольно интересная картинка…»
Запись в коричневой тетради.
Когда два мужика сидят в хате, будто в тюремной камере, неизбежно появляется не только антипатия, но и самая настоящая вражда. Федька — весельчак, заводила, рубаха-парень, Прохор — молчун, себе на уме, к тому же болезненно завистлив. Короче — антиподы.
Жрали осточертевший самогон, который поставляла им услужливая соседка, закусывали надоевшей селедкой, набившими оскомину солеными огурцами. Готовила еду и убиралась Настька. Казалось, дура-баба, которую пощупать можно — не оттолкнет, не сбежит. Но когда однажды в подпитии Федька исхитрился запустить руку ей под подол — Настька схватила ухват и пообещала лишить инвалида второй ноги.
Особо горевать Семенчук не стал, по его мнению, мужиков после войны стало меньше, чем баб, поэтому они в цене. Пошастал по деревне, заглянул в пустую лавчонку, посудачил с жительницами. Все же нашел.
— Давай, друг ситный, малость развеемся, — предложил он компаньону. — Так можно свихнуться, перегрызть друг другу глотки.
— Что ты хочешь предложить? Самогон? Так он уже в горло не лезет, обратно прет.
— Кто только тебя в старшины произвел? — зашептал Федька, опасливо поглядывая в окно, за которым Настька таскала к баньке дрова. — Никакой тебе фантазии. Чем живут настоящие мужики? Водкой и бабами. Первое мы уже прошли, а вот второе не мешает испробовать…
— Ты уже пытался, — Прохор насмешливо кивнул на ухват. — Надумал повторить?
Семенчук беззаботно отмахнулся. Сегодня он был на удивление миролюбив.
— Настька — девка, кажись еще не пробованная, потому и стережется. На кой ляд нам трудиться, рушить невинность? Я тут поговорил со слабым полом, кое-что прояснил. Короче, сегодня, как свечереет, мы с тобой идем в гости.
— К кому? — не понял Сидякин.
— Тетку Феклу знаешь? Ну, которая самогоном торгует?
Сидякин самогонщицу однажды видел. Кривая, беззубая ведьма как-то прохромала мимо Семенчуковской избенки. Остановилась и долго о чем-то шепталась с Настькой. Обе хихикали, прикрываясь платками, поглядывали на окна. О чем могут откровеничать две женщины? В городе — о модах и украшениях, в деревне — о мужиках.
— Так она же — самое настоящее страшилище! Беззубая образина.
— Во первых, в темноте не побачим, — поучительным тоном принялся декламировать Семенчук. — Во вторых, беззуба — не станет кусаться. В третьих, глотнем пару стакашек — страшилище красавицей покажется… А за пазухой у бабенки все, как должно быть — не упруго, конечно, не молодуха, но и не тряпки натолканы. Под подолом не проверил, но и там, наверное, норма.
— Что ж мы вдвоем полезем на одну? — внутренне соглашаясь, засомневался Сидякин. Его давно мучило мужской желание, по ночам часто снились голые, податливые девки. — На это не согласен!
— Зачем на одну? — удивился Федька. — Пообещала завербовать подружку.
— Такую же страхолюдину?
Федька не стал ни опровергать, ни подтверждать — многозначительно покрутил пальцем около виска…
Мероприятие намечено на субботу. По убеждению Семенчука, самое подходящее время. Что делают деревенские мужики по суубботам? В баню идут, водку жрут и баб дерут.
В пятницу Сидякин поехал в Москву. Повидаться с сыном. Его мучило чувство смутной вины. Да, хлипкий пацан, да, не в отца пошел, все правильно, но, как не крути, сын.
Приехал на Маросейку, издали оглядел нищую братию, нашел взглядом хилую былинку-сына, малость успокоился. Кажется, Марк приноровился к новой своей жизни, нашел себя. И — слава Богу, значит никакой вины на отце нет, сделал все правильно.
Осмелился подойти к кривляющемуся подростку, положил в положенную перед ним кепку пару рублевок.
— Как живешь, сын, — прошептал он. — Никто не обижает?
Марк не ответил — работал. Подражая «наставнику» подрагивал ногами и руками, вывалил из перекошенного рта язык. Тут не до родственных бесед.
Сидякин понял и двинулся дальше. Для маскировки положил рубль в подставленную ладонь Хмыря. Одарил полтиником худющую женщину с младенцем на руках. И окончательно успокоившись, поехал в Горелково…
Днем в субботу компаньоны попарились. Потом, разнеженные, сидели на кухне, блаженно прихлебывали крепкий чай. От самогона, к удивлению Настьки, отказались — берегли силы для любовного свидания.
В хате самогонщицы гостей встретили приветливо. Поглядел Сидякин на широкобедрую, грудастую подружку хозяйки и ужаснулся. Справится ли он с горой жира и мяса, не опозорится ли? Но отказываться, поворачивать оглобли поздно. Будто подслушав сомнения компаньона, Семенчук легонько подтолкнул его к улыбающейся бабе.
— Серафима, — представилась та, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
— Можно — Сима. Вас знаю — Прохор да Федор.
Такая же уродина, как и самогонщица. Толстая, потная от волнения, с ногами-тумбами и огромной грудью. Но не кривая и не хромая.
— Проходьте, мужички, сичас поснедаем, попоем.
На чисто выскобленном столе — обычная деревенская закуска: огурцы с помидорами, отварной картофель, жеранное мясо. Под лавкой спрятана бутыль с самогоном.
Устроились попарно. Ближе к стене — Федька и Фекла, напротив —
Прошка с Серафимой.
— Никаких тостов, — предложил Семенчук. — Вначале — на брудершафт.
— Енто как? — застыдилась Сима, покосившись на соседа. — Охальничать не позволю!
А сама придвинулась к Прохору, прижалась жарким бедром.
— Вот так!
Федька обхватил Феклу за необъятную талию, другую руку запустил за пазуху и впился в заранее приоткрытый рот женщины. Та притворно охнула, но возражать не стала, наоборот, выпятила об"емные груди.
— А вы так можете? — кокетливо спросила Серафима, будто невзначай положив широкую ладонь на колено Сидякина.
— Выпьем — проверите, — буркнул он, в свою очередь ощупав жирное колено соседки. Оно под его ладонью вздрогнуло.
Ну, почему ему так не везет, чем он провинился перед Всевышним? Семка, вечный его соперник женился на красивой и умной девушке, Прохору досталась костлявая и глупая Галилея. У Клавки родился здоровый, веселый пацан, у супруги старшины — больной Марк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Проводив сына, Клавдия включила пылесос, намочила тряпку и принялась за работу. Руки заняты привычным делом, голова — тревожными мыслями. Изредка поглядывает на портрет мужа — будто советуется с ним.
К шести вечера квартира блестит. На красивой скатерти — изящная ваза со скромным букетиком. Остальное — в посудном шкафу и холодильнике — достать и снарядить праздничный стол — дело несколких минут.
В начале седьмого женщина сняла синий рабочий халат, заменила его на старомодное платьице с рюшами и оборками — оно куплено Семенкой в военторге Ковыльского гарнизона.
Без четверти семь — молчание. Вдруг звонок в дверях либо неисправен, либо в очередной раз отключили электричество. Клавдия проверила — работает. Значит, задерживаются молодые.
Ожидание становится нетерпимым, не помогают ни попытки успокоиться, ни валокордин, ни валерьянка. Неужели что-то произошло? Девчонка может передумать, а Карп, как все влюбленые мужики, выполнит любое желание невесты. Или Кочерыгин-дед, услышав фамилию жениха передумал и запретил внучке встречаться с ним? Если хорошенько подумать и взвесить — вполне возможный вариант.
Без пятнадцати восемь не выдержала — накинула плащ, повязала голову косынкой и спустилась в холл. Минут десять колебалась, решая выйти на улицу или подождать около лията. В конце концов, решилась — вышла под навес, венчающий вход в подъезд.
Добрых полчаса простояла, мысленно репетируя разговор с будущей невесткой. До конца додумать не успела. От автобусной остановки к дому идут трое — два мужчины и девушка. Карпа она узнала сразу — о чем-то рассказывает, смеется, жестикулирует. Рядом с ним толстушка… А третий — кто? Юркий, щуплый старикашка, подвижный, будто разлитая ртуть.
— Мама, ты почему на улице? Ключ забыла дома, да?
Признаться — дожидается не хочется.
— Решила подышать свежим воздухом.
Толстушка сморщила крохотный носик, насмешливо улыбнулась. Дескать, разве это воздух — противная сырость, промозглый ветер продувает насквозь. Наверняка ожидали драгоценного сыночка. Но вслух ничего не сказала.
Вошли в подъезд, остановились возле занятого лифта.
— Придется знакомиться на нейтралке, — высокопарно произнес Карп. —
Это — Наташенька, моя будущея жена. А это — Николай Терентьевич Кочерыгин, ее дедушка. Познакомьтесь с моей мамой — Видова Клавдия Ивановна.
Подумать только, на полдороге в Остапино появляется Фоменко, не успела добраться до Кочерыгина — он тут как тут! Хорошо это или плохо?
Старикашка изогнулся и неожиданно приложился мокрыми губами к протянутой для рукопожатия ручке женщины. Так неожиданно, что Клавдия вздрогнула и подалась назад.
— Никогда бы не подумал, что мать жениха Наташеньки такая молодая женщина, — визгливым голосом выдал он прицельный комплимент. — Сестра — да, тетя — может быть, но только не родительница!
Карп засмеялся, девчонка покривилась. Видимо, кавалерский комплимент деда пришелся ей не по вкусу.
Усадив гостей в гостиной, Клавдия опоясалась новым передником и принялась накрывать на стол. Наталья уединилась с Карпом на диване, бесстыдно, не обращая внимание на деда, стала обцеловывать лицо парня.
Кочерыгин садиться не стал — запрыгал по комнате. Покачивая полулысой головой, погладил хрустальную вазу. Будто приценился. Изучил старенький телевизор, осуждающе пожевал губами. И надолго застрял возле комода с портретом комбата.
Неужели узнал своего убитого командира? Клавдия остановилась в дверях, прижала ладонью сердце. Если узнал, значит служили вместе, значит, тогда на поле…
— Муж? — тихо спросил гость хозяйку. — Бравый мужчина, красивый. Убит или — болезнь?
На остром личике — соболезнующая гримаска. Так притворяться невозможно, дед Натальи — обычный однофамилец красноармейца Кочерыгина.
И все же…
— Погиб на фронте… Вы тоже воевали?
— Тогда вся страна сражалась, — с патриотическим пафосом воскликнул Кочерыгин. Выпятил цыплячью грудь, задрал голову. — Могу представиться: старшина первой статьи Северного флота. Медалей не ношу — на груди не помещаются, а носить на пузе — зазорно. Врать не стану, Героя не присвоили, но дружки-приятели считают зря. Потому-что в таких переделках довелось побывать, — приснятся ночью — аж подскакиваешь… Помню высадку десанта…
И полились обильным бурным потоком воспоминания фронтовика. Чего только не намешано! Добрая половина, наверняка, чистейшая фантазия. Вдова не решалась прервать разговорчивого ветерана, уйти не позволяло невесть от кого полученное интеллигентное воспитание.
— Дедуля, перестань хвалиться — слушать тошно, — оторвалась от жениха Наташка. — Ты мешаешь хозяйке!
— Простите, ради Бога, старого ворчуна, — повинно склонил блестящую лысину бывший старшина первой статьи. — Я, действительно, разболтался.
Напряженность сменилась слабостью. Укрывшись в кухне, Клавдия в изнеможении опустилась на табуретку. Вторая неудача доконала ее. Даже мелькнула мысль прекратить бесплодные поиски убийцы, положиться на Божье наказание, которое обязательно настигнет нелюдя.
Появилась эта иысль, скользнула в сознании и исчезла. Не оставила ни радости, ни горечи. Вместо нее закружились другие.
Нет, она не отступит! Кто на очереди? Яковлев. Ежели знакомство с ним ничего не даст — останется один Прошка. Орловский Кочерыгин выпал из сознания, будто он — обычное повторение московского…
Глава 21
«… случайно судьба свела меня с бывшим начальником районного уголовного розыска, который обслуживал и деревню Горелково. Сопоставил я его воспоминания с откровениями Марка. Получилась довольно интересная картинка…»
Запись в коричневой тетради.
Когда два мужика сидят в хате, будто в тюремной камере, неизбежно появляется не только антипатия, но и самая настоящая вражда. Федька — весельчак, заводила, рубаха-парень, Прохор — молчун, себе на уме, к тому же болезненно завистлив. Короче — антиподы.
Жрали осточертевший самогон, который поставляла им услужливая соседка, закусывали надоевшей селедкой, набившими оскомину солеными огурцами. Готовила еду и убиралась Настька. Казалось, дура-баба, которую пощупать можно — не оттолкнет, не сбежит. Но когда однажды в подпитии Федька исхитрился запустить руку ей под подол — Настька схватила ухват и пообещала лишить инвалида второй ноги.
Особо горевать Семенчук не стал, по его мнению, мужиков после войны стало меньше, чем баб, поэтому они в цене. Пошастал по деревне, заглянул в пустую лавчонку, посудачил с жительницами. Все же нашел.
— Давай, друг ситный, малость развеемся, — предложил он компаньону. — Так можно свихнуться, перегрызть друг другу глотки.
— Что ты хочешь предложить? Самогон? Так он уже в горло не лезет, обратно прет.
— Кто только тебя в старшины произвел? — зашептал Федька, опасливо поглядывая в окно, за которым Настька таскала к баньке дрова. — Никакой тебе фантазии. Чем живут настоящие мужики? Водкой и бабами. Первое мы уже прошли, а вот второе не мешает испробовать…
— Ты уже пытался, — Прохор насмешливо кивнул на ухват. — Надумал повторить?
Семенчук беззаботно отмахнулся. Сегодня он был на удивление миролюбив.
— Настька — девка, кажись еще не пробованная, потому и стережется. На кой ляд нам трудиться, рушить невинность? Я тут поговорил со слабым полом, кое-что прояснил. Короче, сегодня, как свечереет, мы с тобой идем в гости.
— К кому? — не понял Сидякин.
— Тетку Феклу знаешь? Ну, которая самогоном торгует?
Сидякин самогонщицу однажды видел. Кривая, беззубая ведьма как-то прохромала мимо Семенчуковской избенки. Остановилась и долго о чем-то шепталась с Настькой. Обе хихикали, прикрываясь платками, поглядывали на окна. О чем могут откровеничать две женщины? В городе — о модах и украшениях, в деревне — о мужиках.
— Так она же — самое настоящее страшилище! Беззубая образина.
— Во первых, в темноте не побачим, — поучительным тоном принялся декламировать Семенчук. — Во вторых, беззуба — не станет кусаться. В третьих, глотнем пару стакашек — страшилище красавицей покажется… А за пазухой у бабенки все, как должно быть — не упруго, конечно, не молодуха, но и не тряпки натолканы. Под подолом не проверил, но и там, наверное, норма.
— Что ж мы вдвоем полезем на одну? — внутренне соглашаясь, засомневался Сидякин. Его давно мучило мужской желание, по ночам часто снились голые, податливые девки. — На это не согласен!
— Зачем на одну? — удивился Федька. — Пообещала завербовать подружку.
— Такую же страхолюдину?
Федька не стал ни опровергать, ни подтверждать — многозначительно покрутил пальцем около виска…
Мероприятие намечено на субботу. По убеждению Семенчука, самое подходящее время. Что делают деревенские мужики по суубботам? В баню идут, водку жрут и баб дерут.
В пятницу Сидякин поехал в Москву. Повидаться с сыном. Его мучило чувство смутной вины. Да, хлипкий пацан, да, не в отца пошел, все правильно, но, как не крути, сын.
Приехал на Маросейку, издали оглядел нищую братию, нашел взглядом хилую былинку-сына, малость успокоился. Кажется, Марк приноровился к новой своей жизни, нашел себя. И — слава Богу, значит никакой вины на отце нет, сделал все правильно.
Осмелился подойти к кривляющемуся подростку, положил в положенную перед ним кепку пару рублевок.
— Как живешь, сын, — прошептал он. — Никто не обижает?
Марк не ответил — работал. Подражая «наставнику» подрагивал ногами и руками, вывалил из перекошенного рта язык. Тут не до родственных бесед.
Сидякин понял и двинулся дальше. Для маскировки положил рубль в подставленную ладонь Хмыря. Одарил полтиником худющую женщину с младенцем на руках. И окончательно успокоившись, поехал в Горелково…
Днем в субботу компаньоны попарились. Потом, разнеженные, сидели на кухне, блаженно прихлебывали крепкий чай. От самогона, к удивлению Настьки, отказались — берегли силы для любовного свидания.
В хате самогонщицы гостей встретили приветливо. Поглядел Сидякин на широкобедрую, грудастую подружку хозяйки и ужаснулся. Справится ли он с горой жира и мяса, не опозорится ли? Но отказываться, поворачивать оглобли поздно. Будто подслушав сомнения компаньона, Семенчук легонько подтолкнул его к улыбающейся бабе.
— Серафима, — представилась та, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
— Можно — Сима. Вас знаю — Прохор да Федор.
Такая же уродина, как и самогонщица. Толстая, потная от волнения, с ногами-тумбами и огромной грудью. Но не кривая и не хромая.
— Проходьте, мужички, сичас поснедаем, попоем.
На чисто выскобленном столе — обычная деревенская закуска: огурцы с помидорами, отварной картофель, жеранное мясо. Под лавкой спрятана бутыль с самогоном.
Устроились попарно. Ближе к стене — Федька и Фекла, напротив —
Прошка с Серафимой.
— Никаких тостов, — предложил Семенчук. — Вначале — на брудершафт.
— Енто как? — застыдилась Сима, покосившись на соседа. — Охальничать не позволю!
А сама придвинулась к Прохору, прижалась жарким бедром.
— Вот так!
Федька обхватил Феклу за необъятную талию, другую руку запустил за пазуху и впился в заранее приоткрытый рот женщины. Та притворно охнула, но возражать не стала, наоборот, выпятила об"емные груди.
— А вы так можете? — кокетливо спросила Серафима, будто невзначай положив широкую ладонь на колено Сидякина.
— Выпьем — проверите, — буркнул он, в свою очередь ощупав жирное колено соседки. Оно под его ладонью вздрогнуло.
Ну, почему ему так не везет, чем он провинился перед Всевышним? Семка, вечный его соперник женился на красивой и умной девушке, Прохору досталась костлявая и глупая Галилея. У Клавки родился здоровый, веселый пацан, у супруги старшины — больной Марк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73