Разобравшись, они выяснили, что Алексей Семенович Бобаков, Евгений Петрович Федоров и Илья Дарханович Нурамбеков напали на гражданина Бурмина Игоря Александровича.
— Ты этих людей знаешь? — спросил Леня.
— Бобакова Лешку по кличке «Бобак» у нас знают все. Вреднейший тип. Освободился, нигде не работает, связан с ворьем.
— За что сидел?
— За квартирную кражу. Да что тут разговаривать, пошли, он рядом живет. Ты мне так и не сказал, почему его ищешь?
— По подозрению в убийстве.
Сережа присвистнул, открыл сейф, вынул пистолет и сунул его в карман.
— Зачем? У меня есть оружие.
— Ты, Леня, этого Бобака плохо знаешь. Псих. Если пьяный, всего ожидать можно.
Дом, где проживал Бобаков, был действительно в десяти минутах ходьбы от отделения. Они шли по залитой солнцем улице Готвальда, по-субботнему пустой и поэтому кажущейся особенно тихой. Машин не было, и ощутимее стали звуки города: обрывки музыки, доносящейся из окон, приглушенный расстоянием шум Новослободской, детские голоса из сквера.
Вместо вывески «Бар-ритм» висела другая: «Десертный бар».
— Видишь, — сказал Сережа, — ликвидирована самая горячая точка района.
— А я сюда раза два заходил, все было очень пристойно. И обслуживали хорошо, и кофе чудесный делали.
— Ты днем заходил?
— Да.
— Один?
— С девушкой.
— А ты бы вечером попробовал там покрутиться.
— Хулиганы?
— Да нет, сюда, как магнитом, всякую шпану притягивало. Причем у них все четко обозначено было. До девятнадцати они сюда ни ногой.
— А теперь тихо?
— Теперь здесь молодежь собирается. Коктейли пьют, танцуют. Я забегаю вечерком чашечку кофе выпить, так просто удовольствие получаю. Ну вот и пришли. В этом доме и проживает гражданин Бобаков.
Сытин и Проханов свернули под арку, миновали перекопанный двор.
Видимо, здесь когда-то собирались менять коммуникации, но так и не собрались. Траншеи вырыли и оставили до лучших времен.
— Здесь ночью лучше не ходить, — усмехнулся Леня.
— На территории, контролируемой гражданином Бобаковым, лучше не ходить и днем.
— Неужели управы нет?
— Боятся. Говорят, посадите, а он через два года выйдет, житья не даст.
И Леня задумался об излишней, на его взгляд, гуманности закона по отношению к таким, как этот Бобаков. Видимо, воров и хулиганов не надо вообще прописывать в Москве. Надо очищать столицу от них. Правда, невольно возникал вопрос, а куда их девать, но об этом Леня думать не хотел.
Они вошли в грязный, заваленный окурками подъезд. Подошли к лифту.
Кабина беспомощно висела между первым и вторым этажами.
— Кадр из фильма «Мир Бобакова», — зло сказал Сережа. — Пошли. Он на третьем этаже живет.
Даже если бы Леня не знал номера квартиры, он безошибочно определил бы дверь Бобакова. Она была под стать подъезду. Обивка оборвана, и грязные доски открывались глазу со всей ветхой неприглядностью. Вместо звонка торчали два оборванных провода.
— Вот так и живет, — зло сказал Сергей.
Они постояли, прислушались, из глубины квартиры доносились мужские голоса. Видимо, там кто-то крепко спорил.
Сергей соединил провода, и звонок за дверью заголосил пронзительно и длинно.
— Ты что! Кто?
— Открывайте, Бобаков! Милиция.
В квартире послышались быстрые шаги, потом все стихло. Леня ударил по дверям ногой.
— Ты чего! Иди отсюда! — истерически закричал Бобаков. — Я тебя не вызывал.
— Ничего, я сам пришел! — крикнул Сергей.
— Слушай меня, иди к себе, я к тебе через полчаса приду.
Бобаков явно не хотел открывать дверь. Значит, в квартире было что-то, чего милиции видеть не надо.
Сергей шепнул Лене:
— Молчи, пусть думает, что я один.
Он затряс дверь.
— Открывайте, Бобаков! Иначе вызову наряд! Сломаем дверь.
— Не открою, гад! Слышишь? Не открою! Уйди лучше, а то пристрелю!
Леня поднялся на две ступеньки наверх, прижался к стене и вынул пистолет.
— Хорошо, Бобаков, я пошел за нарядом.
Сергей нарочно, стуча ногами, опустился по лестнице. Потом тихо поднялся и, вынув оружие, стал, прижавшись к перилам.
Леня слышал, как за дверью спорили двое мужчин, потом заскрипел замок и дверь приоткрылась. И в эту щель сначала выглянули стволы охотничьего ружья. Дверь раскрылась шире, и на площадку медленно начал выходить человек. Леня прыгнул и ударил его рукой по шее. Человек дернулся, нажал на спуск. От грохота двустволки на секунду заложило уши. Крупная дробь стеганула по потолку и стенам. Человек, выронив ружье, начал медленно оседать на пол.
Сытин рванул дверь и вскочил в квартиру. В полумраке коридора стоял второй. Высокий, крепко сколоченный, в руке у него блестел нож.
— Уйди от греха, мусор, — выдавил он, — уйди!
— Дернешься — застрелю, — Сытин повел стволом пистолета.
В квартиру ворвался Сережа.
— Ну, — твердо сказал Леня, — брось нож, — и спрятал пистолет. А человек медленно пятился к дверям комнаты.
И тогда Сытин прыгнул ему навстречу.
— Леня! — услышал он крик Сергея, увидел руку с ножом. И блеск его увидел, безжалостно яркий в этом полумраке. И чужую руку почувствовал в захвате, и мышцы предельно напряженные, и свою молодую силу, помноженную на злость, ощутил.
Нож упал на пол. Стал тусклым и нестрашным, а человек закричал от боли и ослаб.
Сытин оттолкнул его.
— К стене!
А по лестнице топот ног. Вбежали в квартиру трое милиционеров.
Бобакову дали понюхать нашатырь. И когда он закрутил головой, кашляя, надели наручники.
— Так, граждане уголовники, — Сергей посмотрел на Бобакова и того, второго, стоящего у стены, шевелящего за спиной скованными руками. — Так. Зови понятых, Ступин.
Сержант вышел, а они прошли в комнату.
Чего здесь только не было. Два магнитофона японских, несколько хрустальных ваз, две дубленки — мужская и женская, раскрытые чемоданы с вещами.
— Ты только, Бобаков, не уверяй меня, что все это тебе подарили.
Бобаков молчал. Второй, коротко стриженный, в кожаной, чуть тесноватой куртке, в джинсах совсем новых и необмятых, но в черных стоптанных ботинках, не вязавшихся с этой модной курткой и отличными джинсами, стоял в углу.
— Вот, — милиционер протянул Сереже пачку денег и бумажку.
— Так, гражданин Лосев, — присвистнул Сергей, — справка об освобождении. Здесь же проставлено место жительства: Псковская область. И освободились вы всего месяц назад. Значит, решили красиво пожить в столице?
***
Наумов приехал в отделение, когда задержанных и вещи доставили туда.
И кого здесь только не было! И начальник, и его заместитель, и два работника МУРа.
Леня сидел в кабинете заместителя и пил кофе. Увидев Олега, он встал.
— Товарищ майор, подозреваемый Бобаков задержан.
— Сиди, пей кофе.
Заместитель по оперативной части, совсем молодой, худенький капитан подошел, протянул руку.
— Ковалев.
— Наумов.
— Мы хотим вашему руководству письмо направить о мужественном поведении лейтенанта Сытина.
— Хорошее дело. А у вас сегодня столько начальства, — усмехнулся Наумов, — прямо народные гулянья.
— Что поделаешь, у победы много родителей, а поражение — всегда сирота.
— Весьма афористично объяснили.
Леня не слушал их, он пил кофе, переживая заново все случившееся. Вот об этом он мечтал, когда шел в школу милиции. Так почему же у него нет радостного ощущения победы, которое испытывают герои увиденных им фильмов, а есть только усталость и гулкая пустота?
В машине Олег сказал:
— Поздравляю с боевым крещением. Но в следующий раз подобные операции рекомендую проводить в полном соответствии с инструкцией.
Леня молчал.
— Хоть ты и герой, но тебе надо найти Чернова.
— Из газеты?
— Да. Он нам нужен завтра. Для разговора с этим Бобаковым.
— Найду.
В управлении их ждал Прохоров. Он сидел в кабинете и читал книгу Бурмина «Поиск».
— Интересно? — спросил Наумов.
— Пока не понял.
— Что так?
— Необычно написано. Постоянные возвращения в прошлое, отступления. Но захватывает.
— Что с Чарским?
— Не он.
Наумов не стал переспрашивать. Если Прохоров с его въедливой скрупулезностью говорит «не он», значит, так оно и есть.
— Как ты думаешь, буфет открыт?
— Пойдем в «Артистическое», там по субботам народу никого, да и кофе лучше.
На стене дома в проезде МХАТа градусник показывал всего двадцать градусов. Хорошо, что июль нежаркий выдался. Переулок, перегороженный строительными лесами, стал узким и неуютным. Театр ремонтировали бесконечно долго. Олег любил МХАТ. Он вообще подходил к проблеме театра несколько консервативно. Ему нравились постановки традиционные, с мастерски написанными декорациями. Со звуками и шумом. Только тогда он мог полностью уйти в тот мир, который показывали на сцене, стать сопричастным к спектаклю. Он и МХАТ любил именно за эту традиционность и за твердое пристрастие к классике. Наумов смотрел здесь пьесы Чехова и Горького, современные он не любил за надуманность ситуаций. У него на работе хватало современных драм.
В кафе было пусто и тихо. Они заказали блинчики, яичницу с ветчиной и кофе.
— Как твоя собака? — Прохоров огляделся.
— Ты знаешь, как ни странно, но с ней в доме стало теплее. Только не говори, что мне пора жениться.
— А я и не говорю. Имя дал?
— Кузя.
— В духе времени. Если детей начинают называть Дарьями и Потапами, то собак уж сам бог велел величать Кузьмами и Феоктистами.
— Ты прав, — улыбнулся Наумов. Он хорошо помнил скандал Прохорова с женой, пытавшейся назвать сына Федотом.
— Что-то стоит наше дело-то, — Прохоров пристально посмотрел на Олега. — А?
— Стоит.
— Ты веришь, что этот Бобаков убийца?
— Откровенно говоря, нет. Но он может указать на человека, причастного к этому.
В кафе вошли две девушки. Прелестные и юные. Лицо одной из них было удивительно знакомо. Они заказали мороженое, и Наумов услышал, как официантка спросила:
— На съемках были, Танечка?
— Да, Людмила Петровна, — низким голосом ответила Танечка.
— Повезло тебе, студентка еще, а так пошло…
В голосе официантки не было зависти, а звучало сочувствие приходящим сюда студентам знаменитого театрального училища, да и, наверное, многим актерам театра.
Олег с Прохоровым медленно, со вкусом пили кофе. Приятно было сидеть в этом тихом зале, где даже в воздухе носилось ощущение дремотного покоя.
Поэтому звук магнитофона от дверей был неожиданным, как выстрел.
В кафе ввалились, не вошли, а именно ввалились трое совсем одинаковых парней. Здоровеньких, широкоплечих, с маленькими, смешно обстриженными головками. Один из них подошел к буфету, лег грудью на мраморную стойку.
— Хозяйка, коньяк есть?
— Нет, — неприязненно ответила буфетчица, — А шампанское?
— И шампанского нет. Выключите магнитофон, вы людям мешаете.
— А где вы видите людей?
Он победно оглядел зал.
— Впрочем, мы пока кофе выпьем.
Медленно, в такт музыке он подошел к столу девушек, придвинул ногой стул, сел.
— Мы вас не звали, — сказала Таня.
Двое его друзей уже усаживались за их стол, один обнял Таню за плечи, но она вырвалась и вскочила.
— Сиди, — парень дернул ее и посадил за стол, — с нами посидишь.
Его приятель что-то крутанул, и звук музыки стал невыносимо резким.
— Отдохнули, — зло сказал Прохоров и встал. Он подошел к ним, взял со стола кричащий магнитофон и выключил.
— Давно не получал? — изумился один из троицы. И они встали.
Олег подошел сзади, повернул главного, того, кто сел первым, за плечо. Пиджак у Наумова распахнулся, и он увидел, как растерянно забегали глаза парня, увидевшего рукоятку пистолета.
— Ну? — спросил Олег.
— А мы что? Ничего мы. Пошли, парни.
И они ушли тихо, как нашкодившие школьники.
— Спасибо вам, — с достоинством сказала Таня.
— Ничего.
Олег положил деньги на стол. День был испорчен.
У здания Управления попрощались. Прохоров поехал домой к жене и сыну, которого ей так и не удалось назвать Федотом и пришлось смириться с именем Андрей, а Олег поднялся в кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35